Озабоченность Церкви контролем и регулированием сексуальности и семьи обусловлена не только тем, что ее символы отражают и укрепляют нравственность группы. Ментальная жизнь церкви также глубоко зависит от чувств и действий супружеской пары, родителей и детей, братьев и сестер как образцов и факторов тех процессов реификации, которые преобразуют представления, ценности и чувства, коими обладают эти лица в отношении себя и своей земной жизни, в сакральные символы христианской веры. Негативные и позитивные представления и ценности, окружающие подовой акт с приносимыми им удовольствиями и удовлетворениями, в том числе отождествление такого поведения с грехом и амбивалентное принятие его под брачный контроль семьи, получают выражение в некоторых важнейших христианских символах и насквозь пронизывают их. Мария, являющаяся одновременно Матерью и Девой, не имевшей никакого сексуального опыта; Иосиф, ее земной муж, который, как многие верят, не имел со своей женой сексуального контакта; Иисус, их сын, неженатый и не имеющий сексуального опыта, человеческий плод сакрального зачатия, в котором не было греха и физического контакта с мужчиной, — все они парадоксальным образом составляют часть семейной символической системы. Мать, зачатие которой, как многие считают, не было осквернено первородным грехом, является частью этой сакральной системы. Смертному было бы не дано понять это бессмертное общество и ощутить его значимость, не будь он сам ментальным и физическим порождением своей семьи. Рационально мыслящим людям может быть трудно постичь значение матери, которая является девственницей, однако оно легко ощущается и нерационально понимается ими как сыновьями матерей, которые являются женами вполне земных мужей. Борьба за контроль над животными эмоциями в сфере морального порядка находит отражение в символизме церкви и в основах ее теологии.

Христианская доктрина признает множество как секулярных, так и сакральных форм семьи. Все они взаимосвязаны и взаимозависимы, переходя с физического уровня на социальный и далее на сакральный. Даже таинства абстрактной и труднопостижимой Святой Троицы заключаются посредством трех ее Лиц в рамки семейного порядка и воспринимаются католиками и другими верующими как наиболее ясные и понятные для одного человеческого существа, связанного со всеми тремя теснейшими семейными узами, а именно, Девы Марии. «Невыразимое таинство Святой Троицы, — пишет кардинал Миндшенти[197], — открылось ей [Деве Марии] более, чем кому бы то ни было из людей. Первая связь соединяет ее с Богом-Отцом, чей вечный Сын стал ее сыном... Вторая божественная связь соединяет ее с Сыном, который воистину ее сын... Третья божественная связь соединяет ее со Святым Духом, коему приходится она суженой и непорочной невестой. Посему, сотворена она была как чистейшая и непорочнейшая дева»[198].

Самым значительным фактом взаимоотношения между сакральным и профанным мирами является для христиан рождение, жизнь и смерть Сына. Слово обрело плоть; духовный Бог воплотился в символической форме своего земного рождения как сын человеческой семьи. Его Отец настолько любил всех людей, что отдал им своего единородного Сына, дабы те из них, кто был способен верить, обрели вечную жизнь. Его единственный Сын был рожден женщиной-девой, которая забеременела им через могущество Святого Духа. Сын (в человеческой форме) жил, страдал и умер, убитый теми, кого он пришел спасти от страданий и смерти, теми, кто, как потенциальные сыновья Бога, приходились ему духовными родственниками, хотя и были далеко не родственны ему в духовном развитии. Нельзя было более очевидно представить глубины человеческой порочности. Тем не менее все люди могут быть спасены от смерти, поскольку через их злые деяния и свои духовные деяния Христос «искупил» их грехи и указал им путь в царство небесное и вечную жизнь.

Высшее, совершеннейшее поведение, какое человек только может себе представить — поведение, находящееся в разительном контрасте с его собственной греховностью, — имеет место тогда, когда его брат-бог, которого он убил, избавляет его от вырождения и вызволяет из-под власти смерти. Кроме того, его добрый «старший» брат вступается за него перед своим суровым отцом и устанавливает своим искуплением новый порядок, гарантирующий всем людям отныне и во веки веков шанс на искупление, спасение и вечную жизнь. Примечательно здесь то, что в верованиях людей величайшее злодеяние человека, который распял своего брата-бога на кресте, было также и величайшим актом Божественной доброты. Сакральное зло и сакральное добро проистекают из одного и того же ужасающего деяния; высшие принципы человеческого понимания основаны, таким образом, на семейных чувствах.

Иногда теологи проводят различия между двумя христианскими понятиями любви. Любовь, которой они наделяют Бога, часто показывает неограниченную любовь родителя, который способен любить своих детей, невзирая на все их недостатки, и в то же время оставаться «сувереном», облеченным (родительским) авторитетом. Любовь его детей является «зависимой» и наполненной «желанием доброты к себе». Д-р Андерс Нюгрен[199] в своей книге «Агапе и эрос: исследование христианской идеи любви», в которой проводится различие между любовью как Агапе и любовью как Эросом, пишет, что «Агапе есть путь Бога к человеку, Эрос же — путь человека к Богу»[200]. Агапе не признает ценность, а создает ее. С другой стороны, «Эрос определяется качеством своего объекта и зависит от него; Эрос распознает ценность в своем объекте и поэтому его любит». Любящий Бог, подобно любящим родителям, может любить и наделять ценностью заблудших детей[201] [103].

Христианам присуще двойственное понимание жизни: сакральный и профанный миры у них отделены и отграничены друг от друга, а их силы противоположны и антитетичны, хотя и составляют одно. Проще говоря, более традиционно мыслящие христиане верят, что где-то далеко над профанным, смертным человеком находится священный, бессмертный, сверхъестественный мир. Такие менее духовные существа, как святые, ангелы и души рожденных и неродившихся, принадлежат более высокому порядку существования и пребывают в подчинении и под властью трех великих мужских ипостасей христианского Божества: сурового Отца, кроткого Сына и их вездесущего и вечно активного Святого Духа. Они суть Трое, но в то же время Одно. Внизу, под ними, в обыденном секулярном мире человеческих существ, идет, как считается, вечная борьба между добром и злом за господство над плотью и материей, которая развертывается в моральном мире каждого человека. И в Янки-Сити, и вообще в человеческом обществе в этом конфликте никогда нет победителей, хотя в то же время нет и побежденных.

Несмотря на враждебное противостояние духа и профанной плоти, они в христианском мышлении являются и должны быть взаимозависимыми и взаимосвязанными половинами более широкого физико-культурного единства. Значительная часть значения «плоти» в христианской вере имеет отношение к телесным действиям и человеческим эмоциям мужчин и женщин, моральным представлениям и ценностям, связанным с двумя полами и их действиями и эмоциями, а также к последствиям сексуальности для духовного порядка. Сначала мы рассмотрим христианскую идею о связи церкви с моральным порядком семьи и с семьей как видовым порядком, состоящим из репродуктивной пары и их потомства.

Вера многих христианских церквей Янки-Сити открыто или подспудно утверждает, что мужчины и женщины должны получить санкцию от Бога на «вхождение в сексуальную сферу». Хотя некоторые протестанты считают брак не более чем гражданским и правовым актом, который может быть отмечен венчанием в церкви, большинство среди них — так же, как и все католики, — все же полагают, что Бог либо входит в качестве третьей стороны в обряд бракосочетания, либо через обряды церкви санкционирует сами супружеские клятвы. Брачный обряд может и не быть таинством, но для большинства протестантов это священная церемония, в которой Бог так или иначе принимает участие. Правила морального порядка и система видовой жизни подкрепляются, таким образом, сверхъестественными санкциями.