У нас Сёмой какое-то негласное соревнование всё время было. Если я что-то делаю лучше, он прёт, как бык, чтобы обогнать и перегнать. В караоке, допустим, по пьянке, я спел на сто баллов, Сёма глотку порвет, но дважды споет на сто баллов. И так у него с каждым, я подозреваю, было. После, уже на учебе на этих долбанных финансовых бакалавров, я узнал, что у них это заточка такая: «Я — лидер!» Лидер должен быть лидером во всём! Вот Сёма и гнал по полной программе, обгонял всех. Воплощал в жизнь полученные знания и мотивации долбанные, эти американские продвинутые подходы к руководству. Эх, Сёма, Сёма, прожил бы ещё лет, эдак, десять, понял бы, как всё это тогда выглядело глупо! Не лидером надо быть, а индивидуальностью. Эх, Паха, Паха!

Архип резко выкинул окурок в окно.

— Ну вот, приехали мы на эту поляну, — Архип махнул большим пальцем назад (поле они уже проскочили), — заплатили за прыжок, подписали всякие бумаги, нам выдали страховку, ну, всякая такая белиберда перед прыжком. Сёма говорит:

— А слабо в затяжном прыгнуть?

— Не, — говорю, — не слабо. Давай прыгнем.

Ещё человек десять согласилось на затяг. Такие же крутые прыгуны, как и Сёма, с одним прыжком в активе. Но команда подобралась отчаянная и безбашенная — всё надо попробовать. Давайте, попробуем.

Договорились с инструктором. Разрешил.

Разбили нас тройками, вручили парашюты, проинструктировали. Сидим, ждем своей очереди. Сема говорит:

— Давайте за кольцо не дергать. Пусть машинка сама парашют выбросит. Кто дернул — тот, типа, испугался. Летим до упора, пока парашют сам не раскроется. Согласны?

Это он так своих орлов проверял. Я тоже был один из его орлов.

— Согласны!

Я наврал Сёме, что раньше прыгал. Правда, я летал на параплане, то есть, представление, что такое полет у меня есть. Правда, чтобы меня снять с деревьев, пришлось четыре макушки у сосен спиливать — благо, стропы оказались на полтора метра короче стволов. Я тогда столько веток переломал, пока не повис на стропах в полуметре от земли. Короче, какой-то опыт у меня был, но это совсем другое. А вот с парашютом — там — да, тем более в затяжном варианте, да с самолета вниз…. Очко, сознаюсь, играет. А тут ещё Лёня, наш охранник, десантник, весом в сто двадцать килограмм, приземляется свой двадцать седьмой раз и ломает пяточную кость. Кипиш, Скорая Помощь, суета… Настроение вообще падает. Инструктор под запарку начинает наши мешки ещё раз проверять. Сёма там с ним что-то решает. По плану, нас должны поднять на тысячу шестьсот метров, мы прыгаем, а парашют раскрывается сам на километре о земли — так машинки поставлены. Если что-то ни так — срабатывает запасной парашют на четырехстах. Я смотрю на всю эту кашу и думаю: если уж такой большой мешок не сработает, то как же мне доверять этой маленькой сумочке, где лежит запаска? Но делать нечего — я уже назвался груздем.

Подходит наша очередь. Мы девять человек, — три тройки, — залазим в «кукурузник». Настроение пакостное, вообще. «Кукурузник» — консервная банка, весь трещит, ревет, трясется. Точно знаю, что если залезу, придется прыгать — обратно никого не везут, если надо — выкинут, фамилию не спросят. Но я лезу в самолет, потому что все лезут. Садимся. Руки трясутся. Закрыли дверь, пошли на полосу, на разгон.

Я сижу, думаю: какой же я идиот! Люди придумали эту тряпочку, как последнюю соломинку для спасения, и то, в ситуации, когда другого выбора нет. А я сам, добровольно, решил испытать судьбу — повисеть на этой тряпочке над землей в полутора километрах. Идиот — одно слово!

Тем временем, самолет уже оторвался от земли. Я во второй тройке, значит, прыгаю на втором круге. Сижу — волнуюсь. Все сидят волнуются — это видно по заострившимся рожам.

И тут, вдруг, поворачивается к нам пилот, который сидит за штурвалом в каких-то тапочках, в трико с растянутыми коленями, в тельняшке.

— О-па! Терешка?! Серега, здорово! — я обрадовался ему, как родному.

Он меня тоже сразу узнал, хоть и был я в шлеме. Мы с ним в одном дворе выросли. Он ещё до армии парашютным спортом увлекался, а как его в ВДВ забрали, так он больше с Небес не сходил. Говорили, что он на пилота выучился, но я его давно не видел, а тут — здрасти!

— Ты как здесь? — спрашивает меня Серега.

— Вот, — говорю, — решил прыгануть.

— В затяжном?

— В затяжном.

— А ты что, раньше уже прыгал? — не верит Терентий.

— Было дело, — вру я.

— Ну-ну, а что напряженный такой?

— А я всегда напряженный перед прыжком.

— Понял, — говори Сергей, а потом обращается ко всем: — Страшновато?

— Есть маленько, — отвечают все.

— Тогда держитесь, сейчас взбодримся!

Он как дернет штурвалом. Нас сначала к потолку прилепило, а потом мы жопами на железные сиденья опять с грохотом. Но, зато, в невесомости побывали, и это действительно взбодрило. Все засмеялись от напряжения, стали шутить, передразнивать друг друга. Только было очухались, как тут: «Туу — туу — туу»! Завопила зеленая лампочка. Этот звук у меня до сих пор в ушах стоит. В кошмарных снах приходит. Всё, пиздец, — на выход!

Открылась дверь. Первые трое встали. Инструктор ещё разок проверил, пристегнуты ли их карабины к тросу. Всё в порядке. «Первый, пошел!» — и хлопнул первого по плечу. Тот — пошел. А за ним, не останавливаясь, ещё двое. Пока самолет делал вираж, инструктор смотрел в открытый проем двери, потом сказал: «Все открылись!»

— Твою мать! — выругался я. — А что, бывает, не все открываются?

— Бывает, — ответил инструктор. — Вторая тройка, готовьсь.

Я был во второй вторым.

Встаем. Инструктор проверяет карабины. Начинает, ни с того ни сего, возится с моей машинкой у меня за спиной. Я спрашиваю:

— Всё нормально?

— Всё нормально, — отвечает он.

Но я уже на измене.

Тут Сёма тычет меня кулаком в ногу и подмигивает, дескать — не ссы!

— Первый, пошел!

Первый улетает, подхожу к проему я.

Проем меньше моего роста, да ещё этот шлем. Наклоняю голову: Мама мия! — в низу высота! Машинки маленькие, квадраты полей, речка, как ниточка. Всё это за долю секунды отпечатывается в памяти. А мне сейчас туда нужно будет шагнуть!

— Пошел! — хлопок по плечу.

— Фая, масо! — ору я и прыгаю в долговечность!

Архип от воспоминаний, почесал голову, достал сигарету, подкурил и смачно затянулся.

Юлька молчала.

Не глядя на неё, он продолжал:

— Поначалу меня просто колбасило — ни хрена не соображал, что происходит. Потом вдруг смотрю, хвост самолета надо мной уходит в даль светлую — я на спине. Вытягиваю руку — опа, перевернуло на живот. Подо мной деревни, дороги, машины, поля, речка-ниточка. Лечу на животе, ни хрена не соображая, только жду, когда машинка затрещит, чтобы парашют выплюнуть (нам на земле показывали, как она срабатывает — треск должен быть слышен). Долго не трещит. Я думаю, может сломалась? Может этот хер чего-то там напартачил — короче, мысли разные, много и все гадкие. Правой рукой держу кольцо. Кольцо, как говорят в фильмах, на самом деле не кольцо. Это я раньше думал, что кольцо — кольцо. Маленькое такое, один палец просунул и держишь. Как на связке от ключей. Ни хрена подобного — это, скорей, дверная ручка — здоровая такая алюминиевая железяка красного цвета, захочешь — не промахнешься, выдернешь! Лечу, держу кольцо, жду машинку, начинаю паниковать. Вдруг: «Тырррррррр — чмок!»

Меня, как на качелях — о-па, только ноки вверху. И обратно. Раскрылся, сволочь! Зависаю. Тишина, сразу. Я смотрю вверх, как учили, — стропы все, вроде, на месте, не болтаются, парашют, вроде, тоже целый. Для верности плюю. Слюна улетает вниз. Ещё плюю. Опять — вниз. Нормалеус! Если слюна летит вверх — значит, ты падаешь, открывай запасной. Если рядом с тобой летит, значит тоже что-то не ладно — открывай запасной. Если улетает вниз — всё нормалеус, расслабься. Я выдергиваю стропичку у запасного парашюта, чтобы тот не сработал, когда я до четырехсот опущусь, и чтобы мне не пришлось, как чмо спускаться на двух куполах. К тому же, это опасно — малый может погасить большой, тогда — сливай сало, как говорил Слава Зелик. Всё, всё ништяк! Оглядываюсь. Внизу слева Миша (тоже наш парень) смотрит на меня и машет рукой: