Через несколько часов после официальной ноты протеста со стороны США МИД внезапно объявил о неожиданном «аресте» пятерых «грабителей», которые долгое время специализировались на ограблении церквей. Сразу же после этого меня пригласили на беседу к руководителю Уголовного розыска СССР, офис этой большой шишки помещался на Петровке, где меня приняли с хорошо разыгранной сценой смущения и вежливости. Выйдя из автомобиля, я увидел встречающего меня офицера высокого звания, который сопроводил меня во внутренний двор и дальше по коридорам. Как только мы проходили, отпертые для нас двери тотчас же запирались с громким звяканьем ключей. Вооруженная охрана щелкала каблуками, отдавала приветствие и застывала по стойке смирно. Эти парни хорошо выучили свой урок, но это не произвело на меня никакого впечатления. В конце концов мой сопровождающий проводил меня на второй этаж в кабинет главного начальника, где меня ожидало еще одно шоу.
На его письменном столе находилась специально для меня приготовленная толстая тетрадь с отрывными листами, содержащая их описание пятого ограбления. Очевидно, что тетрадь была подготовлена сразу после протеста США, каждая страница посвящалась «украденному предмету» с подробными описаниями и рисунками, основанными на моих показаниях в милиции. Тетрадь была поистине произведением «искусства»: кроме множества фотографий, сделанных следователями в церкви, в ней содержались рисунки, сделанные пером и чернилами. Кто-нибудь, увидев эти собранные материалы, но не зная о предшествующих событиях, высоко оценил бы советское уголовное расследование. Но я слишком хорошо знал результаты безуспешного «следствия», проведенного при четырех случаях «краж». Настоящие воры просто не смогли бы делать свое дело в какой бы то ни было части района Лубянки без ведома секретной полиции.
Начальник обсуждал со мной описание «украденных» предметов, показательно перелистывая страницы, явно желая произвести на меня впечатление. С честным выражением лица он сообщил, что в подвале было задержано пять воров, чтобы еще больше поразить меня, он приказал привести одного из этих предполагаемых обвиняемых. Человека в сопровождении конвоя привели наверх, чтобы я посмотрел на него. Я, конечно, помнил, что «грабителей» поймали только после вручения Вышинскому ноты протеста США, очевидно, они пытались смягчить меня. Я говорил об оскорблении, нанесенном всем: и русским, и иностранцам. Чтобы умилостивить меня, начальник представил драгоценную дароносицу, «украденную» одиннадцать месяцев тому назад, но без выгравированной надписи Agnus Dei. В то время ищейкам НКВД не удалось найти ни малейшего следа таинственного «ограбления», но у Вышинского дипломатический нюх был намного тоньше, чем у целой своры ищеек НКВД. Менее чем за пять часов нашли пять «грабителей». Это был рекорд!
Во время этой беседы начальник упрекнул меня в том, что в церкви не было ночного сторожа. Мне советовали нанять сторожа после каждой из четырех предыдущих «краж», однако я хорошо знал, что этот сторож был бы покалечен, а может быть, и хладнокровно убит. У меня не было ни малейшего сомнения в этом после того, как я наблюдал, как действовал НКВД в других ситуациях. Строго глядя из-за письменного стола, он обрушил на меня град упреков: «Ведь мы предупреждали вас, чтобы вы наняли ночного сторожа, почему вы не сделали этого. Разве вы не видите, что ваша халатность спровоцировала повторные ограбления?»
Я ответил, глядя прямо ему в глаза: «Господин офицер, это было бы оскорблением известной эффективности работы комиссариата государственной безопасности, находящегося прямо через улицу от церкви». Большая шишка закашлялся, прочистил горло и пробормотал что-то по поводу того, что я прав. Но спектакль все еще продолжался, передо мной появилась груда помятых и частично расплавленных священных сосудов, лежащих на куске парчи из церкви Святого Людовика. Начальник сообщил, что все это нашли на квартире задержанных «грабителей», там же было несколько наскоро составленных фрагментов, в которых я узнал церковное блюдо, которое нам официально собирались вернуть. В расписке о получении я написал, что была возвращена только часть блюда, а не целое.
На следующий день после этой фарисейской демонстрации посол США, даже не посоветовавшись со мной, выпустил заявление для иностранных корреспондентов, признавая «полное удовлетворение» действиями Советов! А в США достопочтенный Уильям Буллит, узнав о пятом «ограблении», добровольно объявил о сборе частных пожертвований, чтобы помочь мне приобрести церковные предметы первой необходимости. К сожалению, заявление посла положило конец этой кампании, но все-таки Буллит прислал мне чек на 266,50 доллара, который в американском посольстве мне отказались обналичить, опасаясь якобы возможной спекуляции, и чек Буллита мне любезно обналичили в миссии Греции. Тем временем удалось достать в Хельсинки красивый спортивный кубок, для которого я заказал серебряную крышку с распятием, чтобы использовать его как киворий[157].
Следует напомнить, что в то время Советы наслаждались политическим медовым месяцем с нацистами, который начался в 1939 году. После заключения пакта Молотова — Риббентропа Кремль стремился избавиться от дипломатов, чьи страны оказались захваченными гитлеровскими армиями: среди прочих Молотов известил греков, бельгийцев и норвежцев, что их присутствие стало нежелательным. В результате их посольства вернули обратно в СССР только после того, как Вторая мировая война стала для Кремля «Отечественной» войной. Вскоре после предъявления ноты протеста со стороны США комиссар по информационным делам Семен Лозовский был на приеме в американском посольстве. Прогуливаясь среди гостей, он нашептывал им на ухо, что инцидент в церкви Святого Людовика уже исчерпан. Это была полнейшая ложь.
Посольства каждой христианской страны и все миссии послали в МИД свои протесты, а французы сделали это намного позже. Тогдашний посол Великобритании, сэр Стаффорд Крипс, послал Вышинскому письмо, шедевр эпистолярного искусства: в нем он выразил удивление, что пять последовательных «краж» в одной-единственной церкви произошли в таком хорошо управляемом городе, как Москва. Посол понимает, что можно не суметь предотвратить одну «кражу», но пять повторяющихся «ограблений» в одной и той же церкви — это выше его понимания. Позднее меня пригласил к себе тот дипломат, которого я разбудил в день пятой «кражи», по поводу написания официальной французской ноты протеста в МИД. Все шло хорошо до тех пор, пока я не сказал, что вместо слова «поругание» должно быть применено слово «святотатство», что на самом деле и произошло. На это он возразил: «Такие выражения неуместны в ноте дипломатического характера. Это слишком сильно сказано».
Прежде чем возобновить службу в нашей церкви, ее необходимо было переосвятить. Были разосланы письма во все дипломатические миссии, представители которых были среди моих прихожан, я лично вручал им эти письма. Многие прихожане, в том числе русские, объединились в молитве, прося Бога о прощении за такое богохульство. Пробитая дверь дарохранительницы была отослана в Анкару на самолете при содействии моего друга-некатолика Джона Рассела, секретаря британского посольства. Вскоре ее возвратили, починив и снабдив новым замком, и я сам поставил ее на место. Миссии Венгрии и Словакии оказали неоценимую помощь, подарив нам алтарную завесу. Мой хороший друг Майкл Фрэнсис Дойл из Филадельфии оказал значительное денежное пожертвование для того, чтобы в церкви продолжалось богослужение. Церковные службы продолжились в отсутствие многих необходимых предметов. Итак, наша церковь, одна из двух оставшихся из полутора тысяч ныне закрытых католических церквей, возобновила свою деятельность. Между тем русские прихожане подарили нам два замечательных хрустальных сосуда с крышками, которые мы стали использовать как кивории для Пресвятой Евхаристии.
Вот таким образом Советы пытались ликвидировать церковь Святого Людовика. Несколько последующих месяцев Советы посвятили более важным делам, чем ликвидация «религиозных предрассудков». А дальнейший поворот событий повлек за собой почти полную отмену политики упразднения религии.
