Отчет о неспособности их обнаружить улики не завершил это дело, спустя несколько дней после шоу с ищейками и шерлок холмсами в церковь прибыла делегация из Моссовета. Она состояла из трех человек, пришедших проверить инвентарные документы, составленные государственными органами в 1921 году после незаконной экспроприации церкви. В силу Декрета 1918 года все содержимое здания было в одностороннем порядке объявлено государственной собственностью. Вследствие соглашения, навязанного государством, наш попечительский совет сочли ответственным за пропажу всех предметов. Вот так все просто. В 1920-х годах, когда Советы реквизировали священную церковную утварь, приход добился разрешения «свободного» пользования ею при условии оплаты суммы в 2,5 раза больше ее стоимости. Все прихожане сделали свой вклад, они приносили даже свое фамильное серебро. Церковная утварь, украденная в 1940 году, была той самой, которую мы выкупили 19 лет назад!

В результате целого дня работы с инвентарными книгами нам выписали чек на несколько тысяч рублей! Такова была цена «украденных» предметов. Узнав это, один чиновник из дипломатического корпуса предложил мне оплатить чек во избежание излишних проблем. Я отказался от этого предложения, чек так никогда и не был оплачен. Я нанес визит новому французскому послу, чтобы познакомить его с фактами первых четырех «краж» и сообщить ему о чувствах не только французской колонии, но всех прихожан, глубоко оскорбленных осквернением Пресвятых Даров. Я призывал его выразить официальный протест на высшем уровне, чтобы избежать повторения ужасного кощунства. Однако в МИД была отослана только формальная нота протеста. Другие посольства и миссии написали в посольство Франции, предлагая объединиться для совместного протеста, и глава одной миссии показал мне ответ французского посла, в котором в вежливых выражениях говорилось, что, когда потребуется помощь, к ним обратятся.

В соответствии с требованиями церковного ритуала оскверненная церковь должна быть переосвящена. Это означает, что, если совершается преступление в церкви, часовне или молельне, где хранятся Пресвятые Дары, службы в них не могут продолжаться до тех пор, пока эти места не будут повторно освящены. Мы кое-как продолжали существовать, обходясь без недостающих предметов, платя тот же налог на здание и землю и, конечно, огромные счета за электричество, положенные церкви. Пятое «ограбление» за четыре месяца было снова совершено ночью; предполагалось, вероятно, что оно должно было нас добить. Единственное, что осталось в церкви, — это скамьи, люстры и груда церковной одежды, залитая мочой и разбросанная на полу ризницы. Но еще страшнее было вновь с ужасом видеть дверцу дарохранительницы на главном алтаре открытой, а Пресвятые Дары рассыпанными по алтарю. Бронзовая рама дарохранительницы была выломана. С возмущением глядя на это богохульство, я чувствовал, как будто злодеи говорили мне: смотрите, что мы можем с вами сделать. Почему бы вам не убраться домой? Это «ограбление» было также обнаружено в семь часов утра.

На этот раз была пробита дыра в дубовой панели двойной двери, выходящей на Малую Лубянку, шум пробиваемой двери должны были слышать во всех близлежащих домах. Мое сердце заколотилось, когда я увидел зияющую дыру, но я едва ли был готов к тому, что предстало перед моими глазами внутри церкви. Алтарь представлял собой устрашающее зрелище. Они снова сделали это, но только на этот раз унесли все священные сосуды, за исключением золотой чаши, которую привез в 1811 году отец Малерб. У главного алтаря меня ждал провокационный спектакль: выстроившись вдоль скамеек внутри пресвитерия, стояли шесть милиционеров в форме, заступившие в маскарадный караул после того, как «кража» была уже совершена. Один из этих манекенов сообщил, что церковь была ограблена! Этот болван еще добавил, что «грабителей» видели, но не поймали. Я велел им покинуть церковь, и они поспешили прочь.

Затем я немедленно собрал Пресвятые Дары в обычную посуду, за неимением лучшего, и поместил их в импровизированную дарохранительницу вместе с зажженной свечой. Русские прихожане оставались коленопреклоненными, когда я уходил, чтобы подать жалобу в милицию, где у всех были красные лица. В начале девятого я уже был в резиденции советника французского посольства, вытащив его из постели, чтобы сказать ему, что повторение «кражи» я частично приписываю отказу посольства протестовать на высшем уровне против предыдущего святотатства. Мне было выражено сочувствие, но отклонено требование передать ноту дипломатического протеста в МИД. Через полтора часа я прибыл в американское посольство, где все выражали мне сочувствие и помогали как могли. Мне задавали много вопросов о случившемся, и обо всех подробностях было телеграфировано в Вашингтон.

Шок от вида дважды оскверненной дарохранительницы убедил меня в том, что эта новость должна выйти за пределы страны и необходимо, чтобы о ней узнали во всем мире. С этим твердым решением я отправился к Генри Кассиди, главе агентства Ассошиэйтед Пресс в Москве; было начало десятого утра, когда я разбудил его. Иностранных репортеров часто будили в два или три часа утра для передачи сообщений ТАСС, у этих людей была непростая жизнь. Я преодолел пять лестничных пролетов в тяжелой меховой шубе вместе с неразлучной черной сумкой и позвонил в дверь, которую открыла его домработница, приволжская немка, одна из моих прихожанок. Пропуская меня в квартиру, она прижала палец к губам: «Тише, пожалуйста, хозяин еще спит». Я потребовал, чтобы она разбудила его, так как мне необходимо обсудить с ним срочное и важное дело. В этот момент Генри сам вышел из спальни и поприветствовал меня не слишком бодрым голосом, он не привык просыпаться так рано.

Я просто сказал ему, что церковь Святого Людовика была «ограблена» в пятый раз. Его профессиональная реакция была мгновенной, мои несколько слов вывели его из сонного состояния. «Вы сказали, пять ограблений, падре? Вау! Вот так история!» — сказал он, впрыгивая в брюки и начиная стучать на своей пишущей машинке. Он напечатал все, как было дело, но по трезвому рассуждению решил не передавать текст полностью по телеграфу. Было очень важно, чтобы это сообщение покинуло страну, но оно могло столкнуться с жесткой цензурой. Однако это препятствие было преодолено следующим образом: Генри сократил свою статью до нескольких строк, вложил ее в обычный конверт и рискнул послать с рейсом «Люфтганзы» Москва — Берлин своему коллеге из Ассошиэйтед Пресс в столице Германии: был один шанс на тысячу, что письмо обойдет цензуру. Но это сработало!

Через несколько часов Берлин, Нью-Йорк, Вашингтон, Токио, Париж, Калькутта и весь мир узнали, что в Москве пять раз подряд была ограблена церковь Святого Людовика. За пределами страны эта новость произвела большую сенсацию, так как несведущие люди все еще думали, что советская конституция действительно гарантирует свободу вероисповедания. Отклики в СССР были незначительны, так как информация об инциденте ограничивалась дипломатическим корпусом. Надо признать, что МИД оказался посрамленным и потерял лицо. Он сделал все, чтобы нивелировать значение этого скандала; к сожалению, посол США, проявив сомнительное усердие, использовал все свое влияние, чтобы смягчить последствия этих осквернений.

А в Вашингтоне под нажимом газетчиков и поднявшегося общественного мнения Госдепартамент выпустил инструкции посольству США в Москве по поводу подачи в МИД официальной ноты дипломатического протеста. Из представительств тех стран, чьи граждане были прихожанами московской церкви, США были первыми, кто прореагировал на высшем уровне. Ниже представлено заявление из Вашингтона: «В соответствии с запросом на пресс-конференции Государственного секретаря Кордела Халла корреспондентов проинформировали, что католическая церковь в Москве была ограблена пять раз на протяжении последнего года, а недавно подверглась осквернению. Церковь поручена заботам отца Леопольда Брауна, американского гражданина, и ее прихожанами являются сотрудники посольства Соединенных Штатов. Время от времени Советскому правительству передавались протесты, а после недавнего ограбления и осквернения была предъявлена официальная нота протеста. Наше правительство полагает, что неспособность защитить церковь не согласуется с духом соглашения, подписанного с г-ном Литвиновым 16 ноября 1933 года при установлении дипломатических отношений между двумя правительствами. Советское правительство ответило, что это дело находится на расследовании». Все, что произошло потом, было еще более показательным и интересным.