Экскурсоводы, влюбленные в свое дело, взахлеб рассказывали об Овстуге и Тютчеве. Посетителей — очень много. Все хотят к Тютчеву. Один из посетителей (судя по плотности — местный человек) спросил:

— Скажите, пожалуйста, а сколько у Тютчева было детей?

— Трое, — ответила женщина-экскурсовод. Подумала и добавила. — От первого брака.

— А от второго? — не унимался посетитель.

— Тоже трое, — сказала женщина. Кстати, женщина — совершенно брянского формата. Сто сорок — сто двадцать — сто сорок. Родина-Мать. Грёза Кустодиева. Майский сон Рубенса. Мечта грузина.

— А ещё дети у Тютчева были?

Женщина слегка покраснела:

— Были.

— Сколько? Кто рожал? — это уже был допрос. Посетитель явно включил Лубянку.

— Трое, — опустила опахала ресниц экскурсоводша. — Денисьева родила. Последняя любовь Федора Ивановича. Ей он посвятил свой знаменитый «Денисьевский цикл»…

— Так, — резюмировал следователь, не обращая внимания на цикл, — трижды три — девять. Неплохо. А у вас дети есть? — вдруг спросил он.

— Есть. А что?..

— Сколько?

— Трое, — окончательно зарделась тютчевед.

— Добр;… - он удовлетворенно шлепнул лопатообразной ладонью себе по ляжке. Звук — как будто пудовый жерех шлепнулся в воду.

Следователь был явно удовлетворен. Я тоже. Как же тут у них на Брянщине всё уютно! Всего по три. Лебедей, кстати, тоже — три. И собак.

В последний, третий, к слову, вечер в Брянске я зашел в местный ресторанчик. Думаю, надо выпить за всё за это. Подходит официантка. Подплывает брянским лебедем.

— Какая, — говорю я, любуясь лебедем, — у вас тут хорошая водка есть?

Она отвечает:

— Самая хорошая — «Тютчев».

Надо же!

— Давайте сто пятьдесят Федора Ивановича… Нет — триста для округлости. И закусить чего-нибудь такого… фирменного…

— У нас тефтели хорошие, — оживился лебедь.

— О! Хорошие, говорите?

— Хорошие, сытные.

— Вот это то, что нужно. Сытные — это в тему. Свиные, надеюсь… В честь 2007?..

— Свиные, — с гордостью сказала лебедь. — С жирком. Обожраться можно.

— Во! Обожраться — это в кассу. Давайте вашего Хрюшку с «Тютчевым».

Выпили мы с Федором Ивановичем. За благословенную Брянщину, за поэзию, за демографию, за Родину. За духовность деторождаемости. Или так: за поэтичное размножение… Какая-то, помню, была удачная формулировка. Но я её на 250-ом грамме забыл. Очень хорошо посидели. Не помню, опять же, как попал в гостиницу. Как взял бумбульку у Алёнушки-вышибалы. Как лёг.

Голова утром не болела. Значит — «Тютчева» не бодяжат. И сметана пошла замечательно. Значит — тефтели как надо усвоились. Пошли, как говорится, не в жир, а в корень.

Я сдал на этаже ключ. Зашел в магазин у вахты, в «Сувениры». Там — продавщица. Красавица. Лицо доброе, румяное, свежее. Шире кокошника.

— Чего, — говорю, — мне тут у вас, девушка, купить?

Она, задушевно:

— Мужчина, приобретите яйца. У нас в Брянске очень хорошие яйца.

Я в курсе. Всенепременно приобрету. Посмотрел яйца. Красивые, расписные, с надписью «Брянскъ».

— Давайте, — говорю, — три. Для ровного счета.

Улыбается кокошник.

А потом я летел домой, в Москву. Пил чай, ел вафлю «Мишутка». Нет, что ни говорите: Родина есть Родина. Как говорится: где родился, там и расплодился. И не просто расплодился, как безмозглый хомяк. А высокодуховно, поэтично расплодился. Как завещал нам великий (а ведь действительно — Великий!) Тютчев. Вот так. И никаких кризисов и разрух.

Когда говорят и пишут о том, что остров «Пхукет — это жемчужина Индийского океана», — говорят и пишут чистую правду.

Думаю, это единственный рекламный текст, которому я верю. Баунти — никакое не «райское наслаждение». Конфета как конфета. Блендамед не так уж идеально укрепляет зубы и яйца. Паста себе и паста. Но Пхукет — это действительно жемчужина.

Да, Пхукет — добрая тропическая сказка. Тропики здесь не удушливо-бушующие, навязчиво-коварные и назойливо-опасные, как где-нибудь в Африке, а спокойные и совсем-совсем не агрессивные.

Совершенно понятно, почему большинство тайцев исповедует буддизм. Глядя на все это роскошное умиротворение, поневоле поверишь в многоразовую душу. Жить в такой красоте только один раз просто глупо. Жизнь, конечно, — это море страданий, надо разорвать бесконечный круг перевоплощений и прочее и прочее. Все это правильно сказал простветленный принц Гаутама. Но на Пхукете я бы, пожалуй, с удовольствием отстрадал жизней так пятнадцать-двадцать. Причем готов страдать и виде человека, и в виде какого-нибудь кактуса или лобстера. Хоть поломанным пылесосом, только бы на Пхукете, на берегу Андаманского моря.

А у нас и одного раза хватит. Даже полраза. За тридцать с лишним лет в нашем климате так настрадаешься, что не знаешь, как эту-то жизнь до конца дотянуть без цирроза или дуэли. А о следующей — и подумать жутко. Представляете: всё, ручки сложил, помер, отмучился. А тут опять открывай глаза, и (здравствуй, лошадь, я Буденный!) — свинцовые сумерки, слякоть, «третьим будешь?»… Нет, только не это.

Правда, у нас женщины красивые. В качестве компенсации за климат. И на том спасибо, конечно. Но всё-таки лучше кактусом.

В Тайланде, как известно, много странного, но странные вещи воспринимаются там как сами собой разумеющиеся. Сказка ведь.

Например, я никогда ничего не ел более вкусного и острого, чем тайский суп том ям. Но ничто так не лечит гастрит, как этот самый суп. Можете попробовать. Глотаешь вроде бы огонь, как циркач, а в желудке — гаремная нега, бламанже в бархате…

Или: в бухте Фанг Нга, там где знаменитый остров Джеймса Бонда, прямо из воды растет лес. В котором живут морские обезьяны, питающиеся исключительно крабами. Очень деловые такие приматы: нырнул с ветки в океан, побулькал, вынырнул, слопал краба величиной с ленинскую кепку, почесался, опять нырнул. И всё с философским спокойствием.

А рядом с водоплавающими обезьянами в домах на сваях живут морские мусульманские цыгане. Морские мусульманские цыгане — это примерно как желтолицые православные готтентоты. Но эти ничего — живут себе на сваях, растят жемчуг, ловят рыбу, дружат с обезьянами.

Словом, хорошо там.

На Пхукете я провел неделю. Купался, поглощал, как несломанный пылесос, морепродукты, ходил на массаж. Не на какой-то там, о котором вы сразу подумали, а на настоящий, тайский. Приличный, полезный и приятный.

Тайский массаж мне делала девушка П;пу. Прямо на пляже, в неровной, мерцающей, ренуаровской тени бамбукового навеса, Пупу нежно, но решительно выламывала мне ноги, звонко хрустела моими кривыми пальцами, мяла мой гулкий, натруженный рефлексией череп. И все это — полтора часа и за триста батов. По-нашему, по-советски, это где-то семь долларов. Сумма по нынешним временам, скажем прямо, трогательная.

Я вообще люблю массаж. И тайский и русский, любой. В Москве меня приучила к массажу массажистка Лера.

Вообще-то сначала я хотел рассказать о Пупу, но теперь уж расскажу и о Лере, потому что Лера и Пупу мне одинаково дороги. Когда я вижу Леру, я сразу вспоминаю о Пупу, а как только вспоминаю о Пупу, тут же думаю о Лере. Такая вот цепная реакция, которую очень трудно остановить. Лера приходит к нам по воскресеньям. Сначала она делает массаж моей жене, затем — легкий, больше для порядка — моему восьмилетнему сыну, а потом мне. В целом процесс занимает часа четыре, иногда — пять. Стоит вся эта радость двадцать долларов. То есть у Леры те же расценки, что и у Пупу.

У Леры есть одна особенность: она всё время разговаривает. Очень-очень быстро и большей частью — сама собой. О чем там они говорят с женой — не знаю. Думаю, их беседы действительно хоть как-то напоминают диалог, потому что моя жена, так сказать, щебетлива, как и все женщины. Леру переговорить трудно, но какую-то конкуренцию моя жена составить ей всё-таки может. Чего никак нельзя сказать обо мне.