Конечно, питерцы слегка комплексуют насчет Москвы. Но не очень. У них Путин есть. Конечно, и Исакий похож на тайного советника в отставке. И фонари на углах — как разорившиеся графы. Но это — мелочи.

Москвички тоже хорошие. Главное — жизни в них много. Этой… как её?.. энергетики. Энергетика у москвичек такая — коронки потеют и на копчике изморозь.

Про мат я лекции прочитал. В зале было много фей. Феи слушали, поправляя очки, беретки, гетры и локоны. Иногда зевали, прикрывая ротики ладошками.

Поехал я обратно. С Московского вокзала-двойника, в 16.00, на всё той же «Авроре», но теперь уже не пятясь раком, а лицом навстречу ветру, как Шумахер. Обошлось без барнаульских газовых атак.

От Васьки до Московского вокзала шёл специально пешком. Вихляя всякими Обводными и Лиговскими. Где-то, кажется, на Фонтанке решил перекусить. Гляжу, написано: «Шаверма». И стоит интеллигентный питерский араб. Такой, знаете ли, смуглый достоевский Идиот. С бородкой. Очень культурный. Я говорю:

— «ШавермА» — это «шаурмА»?

Арабский Идиот отвечает интеллигентно, на чистом, можно сказать Товстоноговском русском:

— В общем — да, «шавЕрма» — это «шавЕрма».

Ясно, думаю, местный питерский патриот. «Шаверма» оказалась нашей московской шаурмой. Хорошей. Только подешевле. Я спрашиваю:

— Не скажете, как лучше к Московскому вокзалу выйти?

Смуглый араб отвечает, почесывая бородку:

— Вот там, за поребриком, завернете налево, а потом направо.

— Ясно. А поребрик — это что? Бордюрчик-парапетик?..

— В общем — да. Поребрик — это поребрик. Счастливого пути.

И я пошёл, зажевывая шаверму. За поребриком повернул налево, а потом направо. Как завещал арабский Идиот.

В 21.30, минута в минуту, я был в Москве. Меня встречал марш «Москва, звонят колокола…» в исполнении товарища Газманова. Даже прошибло на патриотическую слезу.

И теперь, когда я слушаю сводку погоды, я каждый раз совестливо вздрагиваю.

«В Сыктывкаре -25».

Господи, а ведь я не был в этом самом Сыктывкаре.

«В Кемерово -30. Снег».

И в Кемерово не был.

«В Ухте -35. Метель, на дорогах заносы».

А где это?..

Стыдно, Вова. Продал Родину, гваделупский сын… Стыдно…

И ещё: все время хочется в Питер. Сделать, так сказать, глоток культурного воздуха. Чтоб тебя не чморили и мордозадили, а называли господином. Все-таки я тоже в чем-то немного Шереметев. Хоть и мещанско-бурятский.

Когда я теперь попаду в Питер?.. Сие неведомо.

Все кричат: «Париж, Париж!..» А что — «Париж»? Был я в этом Париже. Ради Лувра, конечно, стоит съездит. Причём потратить на него неделю: Лувр большой. Это, конечно, можно…

Поверьте, это никакое не пижонство и не великодержавный шовинизм. Я действительно так думаю. Потому что у меня есть с чем Париж сравнивать. Все эти «приехать в Париж и умереть», «ах, Париж, как приедешь — угоришь», «у нас — как в Париже, только дома пониже и асфальт пожиже» — это всё из далёкого прошлого. В Москве давно уже дома повыше парижских, да и французы в Москву едут целыми популяциями, кто победнее — на заработки, а кто побогаче — кутнуть. Как в XIX веке.

Вообще 99 % из того, что говорилось, говорится и ещё будет сказано о Париже, — враньё, гундеж и бяка. Мифология сивого мерина. Сами же французы себя, как говорится, и раскрутили. Они это умеют. Плюнул — и поставил памятник собственному плевку. Этому у них можно поучиться.

Это, как сейчас говорят, «моё личное мнение и своего мнения никому не навязываю», но и на чужие ахи, охи и закатывания глаз по поводу Парижа не поддамся. Не в ахах здесь дело. Тут другое.

Что такое Париж? Если уж ударить по расхожим стереотипам.

Париж — это довольно небольшой, можно сказать, провинциальный, городок, в котором живет в пять раз меньше людей, чем в Москве. Маленький город-то. Чего уж там. Не Мехико и не Сингапур с Лондоном. Город-пупс.

Париж — это город-новодел. Средневековых памятников тут почти нет. Французы всё разрушили, включая Бастилию. Из старого здесь чуть да ничего. Сен-Жермен-де-Пре. Нотр-Дам. Сен-Шапель. Собственно — всё. Остальное — новьё 18–19 веков. Преимущественно — Черёмушки эпохи Наполеона III.

В Париже — большие сталинские (вернее, наполеоновские, что всё равно) площади, набережные в стиле советских фильмов 50-ых гг. по набережным хочется ходить и петь голосом Эдит Пиаф песни про Ленинские Горы.

Эйфелева башня похожа на присевший по большой нужде скелет динозавра. Причем к тому месту, куда чудовище ее справляет, эту свою чудовищную нужду, всё время стоит длинная оживленная японская очередь. Вероятно, в предчувствии чего-то большого и свежего. Каждый год динозавра перекрашивают. В последний раз, когда я залезал, как турмакака, на башню, она была покрашена в цвет загоревшего покойника.

Лувр — если смотреть на него с противоположной набережной — это длинная серая кишка. Мрачный барак, уходящий к горизонту.

Нотр-Дам недавно отреставрировали. Раньше собор был весь какой-то подлинно-грязный в трогательных черных подтеках. Настоящий, средневековый, щемящий. Аутентичный. Теперь он — что твой диетический соевый батончик. Полезный, а есть не хочется.

В Париже (не знаю почему) как-то особенно упорно слипаются новые еврокупюры. Как наэлектризованные. Две сотни отдать вместо одной — в порядке вещей. Я отдавал.

Талоны в парижском метро имеют тенденцию неожиданно размагничиваться. Там — такие турникеты. Первый тебя впускает и закрывается, а второй не выпускает. Каждый раз, когда я бываю в этой долбаной «столице мира», я аккуратно кукую между парижскими турникетами. Сначала кричу, матерюсь и плачу, а потом затихаю.

В Париже все всегда и везде едят. Есть такое парижское правило: завтрак съешь сам, второй завтрак съешь сам, обед съешь сам, полдник съешь сам, а уж ужин — это святое. Друзей и врагов просьба не беспокоиться.

Зимой и осенью в Париже идет нескончаемый мелкий дождь. Летом в Париже жарко и душно.

Парижане какие-то бесцветные и зачуханные. Расцветают они только по выходным. Они отсыпаются, отъедаются и наверстывают упущенное в сфере, так сказать, выполнения супружеских обязанностей. Многие французы весь день не вылезают из кроватей. Поедят, повыполняют обязанности, поспят, опять поедят, опять повыполняют… Один мой знакомый француз говорит так: «Сначала надо поесть, потом надо сделать сиесту, а потом — поспать».

Что в Париже хорошо (но только весной) — это одновременно цветущие каштаны, сакуры и липы.

Парижские каштаны, кадры из памяти…

Вот около музея д’Орсе посреди площади лежит сизо-антрацитный негр, гладит живот и мурлычет себе под нос «Марсельезу» с гвинейским акцентом.

Вот на набережной Вольтера под липой сидит симпатичный клошар в зимней шапке с надписью «СССР», зевает и скрупулезно, как ювелир, гранящий алмаз, ковыряет в носу. Удивительно сочетание запаха цветущей липы и клошара. Есть в этом что-то неуловимо родное, колхозное. Кирза и сирень?.. Солярка и черемуха?.. Навоз и зеленЯ?.. Затрудняюсь с параллелями.

Вообще Париж — город запахов. Утреннего парижского кофе (который ужасен: и запах, и сам кофе). Круассанов (которые вкусны). Французскую извращенческую традицию макать круассаны в кофе считаю преступлением против человечности и предлагаю — в духе современной политкорректности — организовать общество защиты прав круассанов. Ну, не макаем же мы сало в компот? Или пельмени в квас?…

Однажды я приехал в Париж. Дело было где-то год назад. На два дня. Можно сказать, на халяву: меня туда послал один туристический журнал, в котором я пишу, совместно с турфирмой, которой я оказал одну небольшую услугу. Кстати, поучительная история. Позволю себе её вам рассказать в виде лирического отступления. Прихожу я лет пять назад в одну турфирму. Назову её «Х». (Она просто рядом с моим домом, удобно).