— Классный ролик, — сказала Василиса. — Нужна убойная текстА. Фраз на семь. Дескать, «всего один глоток — и удача, блин, с тобой». Давай, гони какую-нибудь байду в рюшках.

— Ща… — говорю. — Только я не понял, причем там виноград?

— Какой виноград?

— Да там написано было в конце: «Из лучших сортов сицилийского винограда». По-итальянски.

— Да ну?! Это Пупок все перепутал!

— Пупок — это кто?

— Васька Пупков. Это он, недоумок, ролик нарезАл. Ну ладно, эту сицилийскую писюльку про виноград мы ампутируем. Давай текст сочинять.

— Текст — не проблема. Только там странно всё как-то. Индеец — перуанский. Из Перу, страна такая…

— Я в курсе.

— А пирамида мексиканская. Пирамида майя.

— Уверен?

— Уверен. Я там был, в Мексике-то, в Чичен-Ице… залезал на пирамиду-то… Высокая… Действительно, взопреешь…

— Тьфу ты!.. Ну, это ладно. Перу, Мексика… Все — Южная Америка. Гражданам по барабану.

— Ну, не знаю. Мексика — это все-таки Центральная Америка. От Перу до Мексики — как от Москвы до Чечни. Что же этот чубрик все пешком прочапал?.. Нелогично.

— Да, нелогично… Пупка — ногами задушу.

— И потом — откуда там фараон египетский? В Мексике-то?

— А кто его знает… В древности там всякое могло быть…

— Да и чайки над пустыней не летают.

— А может, это кондор какой-нибудь?

— Альбинос, что ли, мутирующий?.. Что ж я, кондора от чайки не отличу?

— Да… Дела… Ну, Пупок, двоечник несчастный, я тебе устрою расчленёнку по-мексикански.

Помолчали.

— А главное, — продолжал я, — мне не ясно: накой ему духИ-то?

— Кому?

— Индейцу.

— Какие духи? Ему этот тетерев египетский пиво дал. Баночное. Видал, как тот доволен был? Жажду он утолил. Это же ясно.

— Не знаю, не знаю… На банке было написано «Жан Поль Готье». Это духи такие французские, особые. В банках. На пиво, конечно, издалека и без очков похоже, но…

— А не врёшь?

— А чего мне врать. Женские духи. Дорогие… Я ещё понимаю одеколон дешёвый пить… Хотя тоже, конечно, извращение. Но чтоб французские духи квасить… От жажды. Это перебор. Настоящему индейцу, конечно, все ништяк, но…

— Да-а-а… — протянула Василиса с интонацией Джигарханяна-Горбатого. — Хорошие дела… Значит, сегодня тексту не напишешь?..

— Я-то могу, но чего тут выйдет? «Пейте французские духи в пустыне, чтобы утолить жажду, и с вершины египетско-мексиканской пирамиды в Перу вы заглючите кондора-мутанта»?

— Да, не та текстА. Шизиловым попахивает.

— Вот я и говорю.

Так и не написал я слогана. И двухсот долларов не получил. Зря полдня потратил. И все из-за Мурзыча с Пупком. Даже чужого нарезать как следует не смогли, второгодники. И поэтому я говорю:

Ребята! Давайте учиться в школе! Чтоб духи от пива отличать. Чтоб кондоры в чаек не мутировали. И по миру ездить, смотреть, изучать, вникать. Чтоб Биг Бен в Кёльнский собор не превращался.

Депрессию можно победить только поездом. Это я теперь точно знаю. А раньше не знал. Но сначала — немного о депрессии.

Со словом «депрессия» я впервые познакомился в третьем классе. Совершенно случайно.

Помню: зимнее утро, с тусклыми фонарями, как засалено-глянцевая темно-синяя школьная форма. Я лежу в кровати. Из кухни доносится бульканье радиоприемника «Маяк». По радио идет юмористическая передача «Опять двадцать пять». (Замечаю уже сейчас в скобках: значит — это было до XXV съезда КПСС, после которого, говорят, «Опять двадцать пять» отменили). Фельетон про запчасти и смежников. Поучительно-язвительный голос актера. Несмешно настолько, что каждая шутка сопровождается легким спазмом в желудке.

Я прислушиваюсь к фельетону и очень не хочу идти на математику. Лежу и думаю, как бы на нее не пойти. Ковыряю в носу по очереди всеми девятью пальцами. Один палец — безымянный на левой руке — перебинтован: меня за него укусила Светка Перепендина. За то, что я ей натер чесноком дневник. Светка мне нравится, и я постоянно оказываю ей, так сказать, знаки внимания.

Нет, портфелем по голове я ее не бью и за косу не дергаю: это уже было бы прямым признанием в любви. А мое чувство еще не проверено. Я запускаю ей за шиворот ластик, показываю ей разные смешные (как мне кажется) рожи, типа «макака обкакалась» или «от ***зэпсина ушла жена». Хуизэпсин — это наш учитель английского. Кстати, сегодня еще и английский, а текст про пионерский лагерь («паяниа кэмп») я не выучил. Господи, что же делать-то?..

Лежу, тираню нос. Уже «Пионерская зорька» началась. «Здравствуйте, ребята!.. (Ну, здравствуй, здравствуй, жлоб мордастый) Слушайте… (Сам слушай про хрен с грушей) Пионерскую зорьку!» (Про козла Борьку)…

— Вовунчик, пора вставать!

— Ща, ба!..

Это бабушка. Что же придумать? Голова болит? Нет, это не пройдет. Бабушкин ответ я уже знаю: «Мигрень: есть охота, работать лень».

Температура? Но ее можно смерить. Тут бабушку не проведешь. Горло? Но оно должно быть красным или с пробками.

Живот болит?.. Но тогда бабушка не даст мне есть. А я на это пойти не могу. Тем более, вчера бабушка сказала, что сегодня на обед будет вареная картошка с сосисками. А я их просто обожаю. Я уже прямо вижу, как бабушка накладывает мне картошки с сосисками. Картошка — с маленькими золотыми озерцами сливочного масла и посыпанная укропом. Похоже на лесостепь из окна поезда, когда мы ездили в Сочи. Здо́рово было. Жарко, но здорово.

А розовые-розовые сосиски — с белоснежным хреном. Поскорее бы откусить полсосики, чтобы задрало в носу от хрена. Обожаю, когда хрен дерет нос! И от всего этого идет вкусный, почему-то голубоватый пар. И я даже слышу, как бабушка напевает свою любимую частушку. Она всегда ее напевает, когда мы едим вареную картошку:

Надо придумать рожу для Светки Перепендиной: «червяк улыбается». Я даже пытаюсь прямо сейчас придумать эту рожу. Но с ходу у меня не получается. Червяк-то ведь узкий, а улыбка должна быть широкая. Я пытаюсь изобразить рожу и так и так — ничего не выходит.

— Вовунчик, вставай! Пора!

О господи!

— Ща, ба!..

Что же делать-то? Около кровати на полу лежит «Советский энциклопедический словарь». Вечером я искал в нем слово «олигофрен». Потому что так меня обозвала Светка, когда я ей вчера накрошил черного хлеба в пенал. Слово я так и не нашел. Его не было ни на «але», ни на «али», я даже на «улю» искал — нету. Интересно, что оно значит. По-моему, это что-то связанное с инопланетянами.

Я машинально открываю словарь где-то в начале и листаю. «Демократический централизм»… Это неинтересно… «Денатурат»… Меня, кстати, Светка один раз так и обозвала. Нет, не так… Дегенерат, вот как… Так, так… «Деникинщина»… Не интересно… «Депрессия»… Ну-ка… «В медицине тоскливое, подавленное настроение с сознанием собственной недостаточности, пессимизмом, однообразием представлений, снижением побуждений, заторможенностью движений».

Я даже весь вспотел от счастья. Еще раз прочитал слово. Несколько раз повторил шепотом, чтобы запомнить. «Де-прес-си-я». Внимательно перечитал определение. Два слова мне показались в нем главными: «тоскливое» и «заторможенность».

Я постарался сделать максимально тоскливое лицо. Вот так. Я смертельно болен свинкой. Меня все бросили. Включая Перепендину. Бабушка не даст есть. ***зэпсин поставил мне двойку за паяниа кэмп. (Радио грянуло «Взвейтесь кострами…»). Меня исключили из пионеров. Вдруг я почувствовал, что мне страшно жалко себя и я захачиваю плакать. Закололо, как перекисью, в носу. Глаза стали горячими и мгновенно увлажнились. Быстрее к бабушке, пока щекочется нос! Я встал с кровати. Сильно ссутулился. Так, так… Что-то я забыл… Но что?… Ах, да — «заторможенность». Все надо делать очень-очень медленно, как будто нету сил. Ходить, дышать, говорить. Еще надо левой рукой держаться за стенки, а правую положить на живот. Нет, лучше на сердце, а то картошки не дадут. Вот так. Вдруг ужас ужиком юркнул из гипофиза в копчик. И слезы в глазах моментально высохли… Сердце не стучало. Я замер, прижав руку к груди. Не стучит! О господи! Может, я действительно — того?..