Сережкина любовь
Май-месяц. Кругом томление и нега, нега и томление. Черемуха, похожая на любовь провинциальной медсестры, сирень, похожая на Доронину. Вопли «Глюкозы» на шашлычных лужайках. Подростки в прыщах, пирсинге и предчувствиях. И все вокруг — про любовь.
Любовь-морковь — штука туманная. Инь-ян, тети-дяди, «апельсины-кокосы», мини-бикини, любишь-не любишь — всё это, ребята, очень запутано. Нелегко всё это. Целую жизнь пытаюсь разобраться, и ничего не выходит.
Платон, Шекспир, Ирина Аллегрова с «Ласковым маем», «Кама-сутра», Эдуард Асадов с Овидием, «Я вас любил…», «Настоящий полковник»… Голова кругом. Покружился-покружился. Упал, очнулся — штамп в паспорте. Тёща, фикус, памперсы. Осторожно, двери закрываются. Допрыгался, зайка шоколадный.
Но тут мне вдруг кое-что открылось с неожиданной стороны. Делюсь.
Когда я еду утром в лифте со своего восемнадцатого этажа, ко мне на шестнадцатом всегда подсаживается мальчик Серёжка. Четвероклассник с огромным ранцем и очень хулиганской мордой. Как-то встретились мы с Серёжкой в лифте. Серёжка какой-то не хулиганский. Задумчивый.
— Здорово, Серёжка. Чего невесёлый?
— Привет, дядь Вов. Будешь тут веселым.
— А что такое?
— Каринка мне нравится, вот что.
— Влюбился, что ли?
— Какое слово?
— Влюбился, говорю?
— Тьфу! Ну вы скажете, дядь Вов… Прям хуже нашей русички. Что я, Пушкин, что ли…Влюблёвываться в девчонок — это отстой. Разве вы не знаете?
— Влюбляться, а не влюблёвываться…
— Всё равно отстой. У нас в классе только Игорёк Ромашкин всё время влюбывается. А он придурок.
— А чего же тогда?
— Нравится мне Каринка.
— А-а-а… А чем же она тебе нравится?
— Ну как… Дерется она на переменах классно. И пахнет от нее приятно. Конфетами. Типа мятного холлса.
— Ясно. А внешность у неё как?
— Какое слово?
— Внешность… Ну, руки, шея…
— А. Это сойдет.
— И что ж ты теперь делаешь?
— Дерусь с ней, чего ж ещё. Если победю — занюхаю.
— ?
— Если я ее победю — тогда мне разрешается ей волосы нюхать. Долго, сколько захочу.
— ЗдОрово. А если «не победю»?
— Тогда она мне три раза портфелем по башке бьет. Но она не больно бьет. Жалеет. Я ей, наверное, тоже нравлюсь.
Мы приехали.
— Пока, дядь Вов.
— Пока, Серёжка.
Вот ведь, а? Прямо как в «Песне о Нибелунгах». Поединок между женихом и невестой перед свадьбой. Вот тебе и Сережка. Зигфрид чертановский.
Через пару дней опять встречаемся в лифте.
— Ну, как Каринка? — спрашиваю.
— Каринка — отстой.
— ?
— Она дура оказалась. Не смогла задачку с дробью решить. И пахнуть она чего-то стала хуже… Нет, мне теперь Анжелка нравится. Прямо нету жизни.
— А Анжелка тебя чем покорила?
— Какое слово?
— Ну, чем она тебе нравится?
— Добрая. Списывать дает, жувачку дает. И глаза у нее это… типа красивые.
— Какого цвета?
Серёжка подумал.
— Как «пепси-кола».
— Значит, карие.
— Ага. Мы с ней играем в «пересмотрелку», ну, кто кого переглядит. Если Анжелка первая моргнет — она мне домашнее задание делает и ещё три жувачки. А если я…
— Три раза портфелем по башке?
— Ну да. Но она тоже небольно бьет. Нравлюсь я ей.
Приехали.
— До свиданья, дядь Вов.
— Будь здоров, Сережка.
Вот он какой, Сережка. Романтик. «Её глаза — как два тумана…» И всё такое. Еще через пару-тройку дней:
— Как Анжелка?
— Отстой.
— Что, «жувачка» кончилась?
— Нет, у неё этот… накактивит всё время.
— Конъюнктивит?
— Ага. Некрасивые стали глаза. Как у Голлума. Чего в них теперь смотреть?…А домашку она и так даст списать.
— И теперь кто твоя пассия?
— Какое слово?
— Ну, кто тебе теперь нравится?
Серёжка тяжело вздохнул:
— Мне теперь сразу две нравятся: Наташка и Лизка. Прямо я обмучился весь. Наташка — она прикольная. У неё хохмы классные. Ну, и пахнет она ничего. И глаза в порядке. Зуба, правда, одного нет. Но это ведь пройдет. Зато Лизка… Даже не знаю, чем мне Лизка нравится. Нравится и всё.
— Это дело серьёзное.
— Да.
Помолчали.
— Думаю, может мне жениться на ней.
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть? Будем с ней жить в этой… в женатости. А Наташка будет к нам в гости приходить, всякие анекдоты рассказывать.
— Можно, конечно, и так…
— Сегодня, наверное, на третьей перемене заженюсь.
Приехали.
— Будьте здоровы, дядь Вов.
— И тебе того же, Серёжка.
На Лизке Сережка так и не женился. И она через неделю попала в «отстой». Наташка тоже. Зато у Анжелки прошёл «накактивит». А потом объявилась какая-то Анька, которая быстро бегает. Сонька, которая «классно ржет». Они с Серёжкой в «перещекоталки» играли. Потом была Олька, потому что она «знает больше всех считалок». Потом Каринка стала опять хорошо пахнуть. Наверное, сменила шампунь. И вот до сих пор всё это дело продолжается.
И вот я думаю себе: может, так оно и надо? Ведь это и есть — любовь: «перещекоталки», «перегляделки», «портфелем по башке», «победю — занюхаю»… Всё так в жизни и есть. Сегодня — «нравится», завтра — «отстой»… В чем-то очень прав четвероклассник Серёжка.
Пронзительно прав.
А вокруг — май-месяц. И пенится сирень. И солнце, млея, щурится на мир, как шах на гарем. И фикус полит и памперсы сменены, и теща на даче. Хорошо.
Не парься. Твоя Джуля
Я очень долго подсчитывал и наконец подсчитал: чтобы более менее сносно разобраться в Италии, в неё нужно съездить двадцать восемь раз. Минимум. По системе, если можно так выразится, точечных десантов. В разные места. С прочесыванием близлежащей местности. Утопия? Не знаю. Если очень захотеть…
Двадцать восемь — это, конечно, круто. Но я давно хотел съездить в Верону, город Ромео и Джульетты, а значит — столицу любви.
В Верону есть прямой чартерный рейс. Большинство наших в Верону летят с лыжами. И сразу, не заглядывая к Джульетте, дуют в Альпы. Тоже ход. Слегка убого, но в моде, судя по всему, горные лыжи, а не настоящая любовь.
В Веронском аэропорту один наш, похожий на пингвина в шортах, спросил меня во время получения багажа:
— А ты чего, паря, без лыж-то? Бомжуешь? На прокат, что ли, берёшь?
Я говорю:
— Да нет. Я в Вероне хочу пожить. Недельку. Посмотреть там… Погулять…
Тот отшатнулся от меня, как от вич-инфицированного прокаженного шизофреника с взрывным устройством на животе. Потом я слышал, как он говорил своей супруге, похожей на бабуина в перманенте:
— Мужик — даун в полный рост. Секёшь? Неделю шопить будет в Вероне. Извращенец.
Неделя в Вероне — в самый раз. День-полтора нужно, чтобы как следует разобраться в самом городе. Плюс — отсюда очень удобно съездить в несколько мест. Озеро Гарда, Падуя, Мантуя, и Виченца, Модена…
Например, Модена. В Модене меня подкупило то, что а) Модена — столица итальянской обуви, б) в Модене же — по какой-то неуловимой гармоничной симметрии, которая всегда присутствует в Италии, — фирменным блюдом являются фаршированные свиные копыта. Мне очень хотелось купить моденские мокасины, надеть их и зажевать в них копыт. Хотелось — до дрожи в копытах. Съездил. Надел. Зажевал. Но возвращаюсь в Верону.
Верона — это, конечно, город Ромео и Джульетты. В доме Джульетты можно пожамкать саму бронзовую Джульетту, выставить свою довольную физиономию с её романтического балкончика.
Есть ещё дом Ромео. Но если и подлинность дома Джульетты вызывает вполне обоснованные сомнения, то дом Ромео — это уже чистая подстава.
А вот на могилу Джульетты тоже сходить надо. Прослезиться и всё такое. Хорошо слезится после литра вина Вальполичелла или Бардолино. Деревня Бардолино и долина Вальполичелла рядом.
Верона — это, конечно, и Амфитеатр, и Дуомо, и масса церквей и музеев. По Вероне просто приятно погулять. Постоять на берегу реки Адидже. Река прозрачная. Нежно-бледный аквамарин. Глядя в него, понимаешь, почему Тарковский, живший подолгу в Италии, так любил снимать бегущую воду.