— Апчхи!
— Хи-хи-хи!
— Эк-ка его атипичного разбирает! И брызгается еще, как лейка своей кабаньей ангиной…. Всё, уже точно заразил, прохвост тайландский. Чувствую. Жар в копчике. Это верный признак. Вовк, пощупай…
— Копчик? Сам щупай.
— Нет, лоб. Не горячий?
У Жоры лоб был выпуклый и прохладный, как осенняя антоновка.
— Нормальный.
— Нормальный… — передразнил Жора. — Помру вот, будешь мой гроб из Пхеньяна вывозить…
— Из Бангкока.
— Без разницы. Господи, еще семь часов мучиться. Сколько у сарса этот…кубанционный период?
— Инкубационный?… Не знаю. Короткий…
— Ачхи!..
— Хи-хи-хи…
— Во! Семнадцатый раз заражает, гад. Короткий, говоришь? Значит: чих-пых — и остопырился, Гаврюша. Без мучений. Это хорошо. А жить-то хочется. Ну Лютик-Пестик…
— Апчхи!..
Так продолжалось весь полет.
Прилетели, сели в автобус. Хороший, удобный автобус, с кондиционером. Скоро въехали в город. Жора с сонной ненавистью смотрел в окно. Платок продолжал держать у лица. Мы уже минут тридцать крутились по городу, когда Жора, судорожно зевнув, спросил:
— Это уже Шанхай?
— Бангкок.
— Ну, Бангкок. Уже он?
— Он. Мы уже полчаса по нему ездим.
Кругом были лавочки, жаровни, безмятежные тайцы в шлепах. Многие улыбались. Тайские детишки норовили помахать нам руками. Мы то и дело обгоняли открытые, без стекол, автобусы, набитые людьми.
— Сколько же их тут! — изумлялся Жора сквозь платок. — И хоть бы один намордник надел. И куда ихние ветеринары смотрят?
В одном из автобусов вдруг мелькнул пожилой таец с марлевой маской на лице.
— Во! — взорвался Жора. — Вот она — атипичка. Видал? Видал Хоттабыча в марле? А-а-а! Я же говорил! Хоть один сознательный желток нашёлся. Старый пёс! Жить хочет… А эти шалопаи, — он обвел рукой открывающуюся перед нами перспективу многолюдной торговой улочки, — эти — как наши. Даже хуже. Пока гром не грянет, монгол не перекрестится. Ну, народец!.. Да ведь через год от этого ихнего Сайгону ничего не останется. Все поляжут от своей хороьковой дезинтерии.
— Бангкок это, а не Сайгон, — с безнадежностью в голосе поправил я.
— Ну и…
— А этот в марле от смога спасается. Во всех мегаполисах мира люди повязки носят.
В Токио, в Нью-Йорке, даже у нас в Москве. Смог. Понимаешь?
— Рассказывай!..
— Нету в Таиланде сарса. Ни одного случая. Они все меры приняли. Понял?
— Рассказывай!..
— Был в Таиланде какой-то один завалящий француз, да и тот болезнь во Вьетнаме подцепил.
— Ну и?..
— Изолировали его. А больше нет случаев.
— Рассказывай!..
— Тьфу!
Жора — странный человек. Если какую-нибудь чушь себе в башку втемяшит — всё! А уж если дело касается здоровья — полный стоп. Когда несколько лет назад все заговорили о сальмонеллёзе, Жора так испугался (мы тогда были в командировке в Турции), что полностью отказался от приёма пищи. Неделю ходил с вытаращенными глазами. Даже фрукты не ел.
— Да не может быть его во фруктах, Жора, пойми ты это!
— Рассказывай.
И хотя он упорно путал сальмонеллёз с целлюлитом и говорил — «целлюманулит», всё равно диету держал до тех пор, пока не начал скатываться к дистрофии. Но тут СМИ придумали какую-то новую страшилку — и Жора быстро переключился на неё. Из-за страха перед СПИДом Жора так и не женился. Не ел говядину из-за коровьего бешенства и кур. Сами понимаете — грипп. Зато одно время со страстью увлекался уринотерапией — и одновременно — пивной диетой. Пока серьёзно не заболел. Словом, странный человек Жора. Хотя, если разобраться, таких странных у нас полстраны. А где-нибудь в Америке каждые девять из десяти — Жоры Козлодавовы.
В гостинице на нас надели венки из лотоса и орхидей очень симпатичные тайки. Гостиница — шикарная. Сервис — как у тёщи в гостях.
— Окольцевали, — простонал Жора. — Как покойников. Венками. Щас тапочки белые выдадут, архаровцы.
Он ходил по гостинице странными вихляющими лисьими тропами, стараясь держаться от тайцев на расстоянии метров в пять. На рисепшене стоял в трех метрах от стойки. Заходя в номер, на всякий случай обрызгивал его освежителем воздуха «Тайга». Завтракал одними тостами — в шесть, пока нет народу. Ужинал перед самым закрытием. Руки, как параноик, мыл каждые тридцать секунд. Если кто чихал — отпрыгивал в стойке, как на ринге.
Во время экскурсий Жора продолжал мужественно бороться с атипичкой. Даже от изваяний будд на всякий случай держался на расстоянии.
— Они тут все заодно, — говорил сквозь платок Жора. — У них много жизней, а у меня одна.
Потом мы ездили на крокодиловую ферму, смотрели крокодиловое шоу. Мужественный таец таскал крокодила за хвост, засовывал ему в пасть голову. Жора комментировал. Через платок, разумеется:
— Видал, какая рептилия тормозная. Это ж отморозок, а не крокодил. Он же больной. Атипичный. Ему реальную репу в рот кладут, а он… Я бы давно откусил. Сарс, он с крокодилов начался. Это точно, я в газете «Ещё!» читал. Вовк, пойдем отсюда. Меня этот Гена сейчас заразит. Я чувствую. У меня ноги вспотели. Верный признак. Пощупай…
— Да пошёл ты… Плюс сорок в тени, вот они у тебя и вспотели. Ты чего в кроссовках ходишь? Да ещё в шерстяных носках. Надень тапки-то на босу ногу.
— Рассказывай. Сарс может через ноги передаваться
— Как же он может через ноги?..
— А так. Наступишь вот на крокодилью кучу — и готов. Их тут вон сколько. И пахнет, как на трех вокзалах… — он подумал, что-то мучительно вспоминая, и добавил: — молекула сарса въедается в ногу и по крови, по крови — к мозгу. Понял? Пойдем уже отсюда. Худо мне. Ногам потно.
— Жор, да ерунда это всё про крокодилов. Кучи какие-то…Мозг…
— Рассказывай. Молекулы сарса они знаешь какие едкие!..
— Тьфу!..
Перед шоу слонов все туристы сосредоточились вокруг загончика со слоненком. Слоненок — чудо. Толкается, наваливается, хватает за всё хоботом. Сам толстый, плотный, слегка шерстяной, как кокос. Морда хулиганская. Очень смешной.
Жора зазевался, и слоненок лизнул его хоботом прямо в нос. Все смеются. Жора чуть не плачет, утирая свой нос, похожий на подмятый хвост бульдога:
— Ещё этот беспризорник… Плохиш носатый. Сначала всякую дрянь атипичную цапает, а потом меня за чистое лицо. Геморроем своим слонячьим меня всего обмазал, гад. Вовк, пойдем отсюда. У меня в животе бурчит. Верный признак…
Поехали на реку Квай. Бунгало прямо в джунглях. Деревни на сваях. На плечи садятся ручные мангусты. Вода в реке — цвета хаки, течение быстрое, какое-то яростное. Отвесные берега с иссиня-зеленым лесом. Пронзительные, внезапные, так что вздрагиваешь, крики птиц. Крики — с сумашедшинкой. Бабочки размером с поднятую ветром с земли газету… Налетит прямо на лицо — еле успеваешь отмахнуться.
Жора лежал в бунгало, расстелив на лице салфетку, вымоченную в уксусе и, вибрируя салфеткой, как воздушный змей, бурчал:
— Ты видал какие у них тут гусеницы? Видал, какого они размера? Как вещьмешок. Вовк, они мутируют. Это от атипички мутация, понял? Ты, главное, воду не пей, они её прямо из реки Куй берут…
— Квай…
— Ну, Квай. Такой воды напьешься — рога с хвостом вырастут, не то что сарс… Пучит с неё. Тут и у покойника метеоризмы начнутся… Господи! Вот в Харбин назад приедем, клизму себе с уксусом поставлю.
— В Бангкок.
— Всё равно с уксусом клизму. И тебе тоже.
— Нет уж, мне не надо.
— Надо. Потому что ты меня заразить можешь. Ты о ближнем думай. Ходишь тоже…с босой мордой, никакой ответственности. Уксусом не мажешься… Как дикарь. Ой, поскорей бы уж всё это кончилось.
Назад ехали через ананасовое поле. Никогда не видел ананасовых полей. Ананас растет, как капуста. Ели парные ананасы. От тех, что мы обычно едим, они отличаются так же, как порошковое молоко от парного. Или как ячменный кофе — от двойного бедуинского, в котором стоит ложка и от которого сразу хочется запрыгнуть на верблюда и в одиночку объявить джихад всем неверным планеты Земля.
