Альма прыснула.

   — Не веришь? — в бешенстве закричал студиозус. — Да я... я прямо сейчас встану и пойду! И попробуйте меня удержать!

Он со всей силы хрястнул кружкой по столу. Во все стороны полетели черепки, и колбаса оказалась залита пивом.

   — Фромбергер! — Людвиг схватил его за плечи и сильно встряхнул. — Держи себя в руках, чёрт побери! Ты находишься в чужом доме!

Марта с аханьями кинулась искать тряпку. Вытирая стол, внимательно посмотрела на Альбрехта и вдруг положила ему на лоб руку:

   — Э-э-э! Да у него сильный жар. Сейчас постель приготовлю.

...Иосиф видел женщину на звере, Иосиф смотрел на женщину с вожделением. И был он брат Альмы, а на звере сидела она сама. И зверь кружил кругами великими, а звёзды в небе делались всё багровее. И тогда Альма родила белого кролика с красными глазами и убежала в пустыню. И все стали смотреть на кролика и обнаружили на лбу его зачатки рогов, и раздался громкий голос испанского проповедника: хитрый вероломный зверь не побоялся гнева Божиего. Но гнев велик и падёт на потомков его...

   — Я убью тебя, болтун и обманщик! — выкрикивал Альбрехт, мечась по кровати, и тут же снова засыпал.

   — Вот наказание! Уж не чума ли у него? — причитала Марта, меняя мокрое полотенце на воспалённом лбу студиозуса.

Альбрехт бредил сутки, не давая спать Людвигу, Иоганну и Вольдемару. У Марты не нашлось для гостей отдельных комнат. Альму она положила с собой на кровать.

На следующий день вся компания собралась в гостевой.

   — Нам нужно возвращаться в печатню, — твердила Альма.

   — Да ты что, дорогая! Как мы понесём его через весь город? — увещевал девушку старый печатник. — К тому же ещё не было суда над Мюнцером. Кому-нибудь может прийти в голову схватить нас.

   — Действительно, нам лучше пока оставаться здесь, — послышалось с кровати.

   — Очнулся, — подскочила к студиозусу Марта, — смотри-ка, и жар вроде спал! Благодарение Богу!

   — Да, мне уже лучше, — подтвердил он. — Думаю, скоро смогу поехать в Испанию.

   — Не-ет! — Людвиг в ужасе замахал руками. — Марта, он вовсе не выздоровел, раз порет такую чушь.

   — Это не чушь, а моё твёрдое решение. — Альбрехт поднялся с кровати, сделал несколько неуверенных шагов и вернулся обратно. — Полежу ещё денёк и начну искать возможности. Надо спросить у Иоганна, где эта Испания, за морем или нет. На корабль, я слышал, можно наняться матросом.

   — Зачем куда-то наниматься, — подал голос Иоганн, — я помогу тебе добраться. Мне как раз нужен спутник до Барселоны. Только окажешь мне небольшую услугу.

   — Ворованное носить отказываюсь! — сразу же отреагировал Альбрехт, вызвав гнев своей возлюбленной. — Дело в том, что я однажды уже попадал в неприятную историю... — начал оправдываться он.

Альмин брат успокоил:

   — Никакого воровства. Просто в Испании весьма ценится германское оружие, а я дружу с одним нашим оружейником...

Через несколько дней Альбрехт с Альмой присутствовали на казни вождя бунтовщиков и тридцати его приближённых во главе с Пфайфером. Мюнцера привезли, прикованного к телеге. Молодые люди встали подальше, боясь, как бы их кто не выдал, оттого плохо видели происходящее. Впрочем, даже если бы они пролезли в первые ряды, то вряд ли узнали бы «нового Гедеона». Весь в запёкшейся крови от пыток, он уже не мог шевелиться и только открывал иногда глаза.

Альма ткнула в бок своего спутника:

   — Я не вижу. Посмотри, его причащают или мне кажется?

Студиозус приподнялся на цыпочки.

   — Отсюда не понятно. Скорее всего, он согласился умереть верным сыном церкви. Ты же видела, до чего его довели.

   — Ненавижу папистов! — прошипела она еле слышно.

   — Меня беспокоит другое — почему Бог не захотел помочь ему? — сказал Альбрехт, скорее себе, чем спутнице.

Людвиг не пошёл смотреть на казнь. Он сидел в доме Марты, вздрагивая от каждого шороха. Успокоился только, когда узнал, что голова Мюнцера водружена на шест, а зрители разошлись по домам.

   — Подумать только, мне тоже могли отрубить голову! — сказал он товарищу. — Фромбергер, а как именно ты собираешься убивать этого испанца? Неужели ты способен на такое?

   — Знаешь, после этой пятницы, — Альбрехт имел в виду день казни, — я чувствую себя способным на всё. Но думаю, прежде чем убивать, я попробую переубедить его, рассказав об учении Лютера. Ну а если не выйдет... Иоганн подарил мне замечательный нож.

   — Хорошо, если так... — бывший помощник Мюнцера отвернулся к окну. Сквозь мутную слюду просвечивал красный вечерний свет. Резко встав, Людвиг распахнул окно. Закатные лучи ворвались внутрь и залили небесной кровью комнату доброй вдовы.

Уже третью неделю Иниго находился в одиночной камере. Раз в день стражник приносил миску похлёбки и молча уходил. Никто не говорил с арестантом о его участи, да он и не нуждался в этом. Поглощённый мыслями, он то сидел, будто окаменев, то начинал метаться от стены к стене, бормоча: «Нет, ну надо же так заболеть! Как прикажете жить с этим?»

Он имел в виду болезнь церкви. Вот, оказывается, зачем Бог не дал ему возможности остаться в Иерусалиме! Выходит, единоверцы нуждаются в обращении больше мусульман и язычников.

По прошествии двадцати двух дней его снова вызвали к судьям — тем самым докторам теологии. Теперь они выглядели гораздо приветливей, особенно бакалавр. Он постоянно натужно улыбался, изображая крайнее участие и радушие. «Наверное, рот уже устал порядком», — подумал Лойола.

Бакалавр пододвинул заключённому стул:

   — Рад объявить вам, господин Иниго, решение инквизиции. Ваши «Духовные упражнения» изучены тщательнейшим образом. Ничего в них плохого не обнаружено, кроме недостатка образования автора. И самое главное... — тут увлёкшийся бакалавр даже подмигнул недавнему обвиняемому, — вам позволено и дальше беседовать о Божественном.

   — Ваши помощники тоже могут, — благосклонно прибавил доктор теологии.

   — Вы только не должны определять, какой грех смертный, а какой простительный, пока не пройдут четыре года вашего обучения, — закончил бакалавр, улыбаясь совсем ослепительно.

   — Нет, ну логика у вас совсем не приживается, — со вздохом сказал Иниго. — То есть: наши занятия не преступны, но заниматься ими нам запрещают.

   — Почему же, — бросился успокаивать бакалавр, — закончите учиться, и — пожалуйста.

Лойола с неподвижным лицом выслушал его и, выждав паузу, горько произнёс:

   — Вы собираетесь лишить меня четырёх лет жизни.

Бакалавр рванулся что-то сказать, но Иниго не дал:

   — Я подчинюсь вашему приказу, но только до тех пор, пока нахожусь под юрисдикцией Саламанки. Не дольше.

У ворот тюрьмы его встретили четверо помощников и целая толпа поклонников, слышавших проповеди.

   — Я ухожу в Париж, — сказал он им. — Буду доучиваться там.

Сколько же ему пришлось выслушать за то время, что он собирался в дорогу!

   — Идти учиться к врагам! Какой ужас!

   — Легкомысленные французы не научат ничему хорошему!

   — Там ходят ужасные болезни!

   — Там милостыни не допросишься, зато могут обворовать нищего!

   — Там ненавидят испанцев, говорят, могут даже зажарить на вертеле!

Всем волнующимся доброжелателям Иниго обещал тщательно запомнить их речи, чтобы, будучи в Париже, проверить: действительно ли так обстоят дела.

На самом деле он только храбрился. Переезд во враждебную страну пугал его. Он понимал своих помощников, отказавшихся следовать за ним, но не собирался отступать от задуманного. «Сколько пользы будет, — говорил он себе, — и французский язык, и возлюбление врагов. А главное — может, хоть удастся поучиться некоторое время, не отвлекаясь на дружеские беседы с товарищами».