Альбрехт, шатаясь, шёл на лекции и непрестанно клялся найти самого опасного из церковников и убить его.

День с похмелья выдался тяжёлым. К тому же студиозуса мучила мысль о предстоящем разбирательстве с родителями. Но всё обошлось. Добрая госпожа Фромбергер не сказала мужу о пропаже пирожков, и сына-шалопая не наказали. Людвиг больше не появлялся, и никто не спрашивал о нём. Бежал из университета и профессор Лютер, объявленный вне закона. Говорили — перед тем как скрыться, он выступил перед самим императором, защищая свои идеи, и никто не смог убедить его смириться. Его объявили еретиком, а трактаты приказали сжечь.

Жизнь Альбрехта снова потекла по привычному кругу — учёба, домашние дела, изредка попойки с сокурсниками...

Но однажды сонное виттенбергское болото загудело, разбуженное неслыханными бесчинствами. Неизвестные убили священника, шедшего на службу. В этот же день неподалёку от Виттенберга крестьяне подняли на вилы управляющего в замке одного из местных богачей. Сам хозяин замка спасся бегством.

Что-то случилось с Альбрехтом. Он потерял аппетит и сон, как когда-то во время влюблённости в Эльзу. Всё его существо будто превратилось в туго закрученную пружину, готовую распрямиться в любой момент. Он чувствовал наступление перемен и боялся упустить свой шанс. Шанс, который приведёт к славе его, сына простого пекаря.

Иниго теперь лежал, привязанный к кровати сложной системой верёвок, ремней и палок. Для скорого срастания ноги нужно было выдерживать неподвижно в определённом положении. Дни свои бывший рыцарь заполнял попеременно чтением душеспасительных книг и мечтаниями о Прекрасной Даме. Правда, мечтания эти радовали его всё меньше. Бывшая инфанта Каталина, которую в далёкой юности он объявил дамой сердца, уже давно царствовала в Англии. Фрейлина Жозефина, скорее всего, замужем. Но даже если и нет — зачем ей нужен нищий калека? После подобных мыслей ему на ум обязательно приходила Лионелла, заставляя грустно усмехаться.

Прошло больше двух месяцев. Костоправы, после очередного осмотра, решили, что больной может попробовать встать.

Посмотреть на это событие собрались все обитатели замка. Дон Мартин с женой и детьми, слуги, домочадцы. Снова приехала Магдалена. Она жила у себя дома с тех пор, как здоровье младшего брата перестало внушать опасения.

Лойола спустил ноги с кровати. Они ещё не восстановили чувствительность, казались чужеродными предметами. Осторожно, держась за спинку, он начал вставать и снова упал на одеяла от боли. Хирурги, однако, были довольны. По их словам, процесс выздоровления шёл очень хорошо. На следующий день, согласно их обещаниям, должно стать вдвое лучше.

   — Ладно, поверим, — мрачно сказал больной, — сегодня ноги, склеенные вами, выдержали ровно одно мгновение. Если прибавлять в день по мгновению — к концу года я точно выйду в коридор.

   — Не гневи Бога, брат! — строго прервала его Магдалена.

   — Не буду... ой, зачем это? — Иниго с ужасом смотрел на свою правую ногу, которую впервые после ранения видел без повязок и фиксирующих палок и ремней. Ниже колена торчал какой-то страшный нарост. Он хотел потрогать, но не решился и растерянно спросил врачей:

   — Откуда это взялось?

   — Кость сместилась почти сразу после операции, — объяснил один из хирургов, — вероятно, вы метались по кровати, сеньор. Но мы не могли ничего поделать, ваше состояние на гот момент было слишком тяжёлым. Ещё одно вмешательство точно привело бы вас к смерти.

   — Ничего себе! — возмутился Иниго. — Теперь, значит, мне придётся жить вот с этим? Как с этим можно жить, я вас спрашиваю?

Никто не ответил.

   — Вот и я так считаю, — продолжал он, — а поэтому сделайте что-нибудь. Только не говорите мне, что это невозможно.

   — Возможно... — нерешительно сказал лекарь, — но представьте: нам придётся разрезать в этом месте кожу и отпилить кусок кости. Это же принесёт вам ужасные страдания!

   — А вы полагаете, ваши предыдущие манипуляции приносили мне исключительно райское наслаждение?

Стоявший молча хозяин замка, Мартин Лойола, вдруг вмешался и стал умолять брата не подвергать себя больше таким мукам. Иниго рассмеялся:

   — Я знаю, ты просто жалеешь своего андалузского хересу! Не бойся, я смогу не кричать и на трезвую голову.

   — Да я готов споить тебе всю бочку, лишь бы хоть как-то облегчить твои мучения! — чуть не плача, воскликнул сердобольный Мартин. — Зачем эти ужасы? Ты ведь сможешь ходить и так!

Магдалена, во все глаза глядящая на младшего брата, произнесла значительно:

   — Кажется, я знаю, зачем...

   — Чего тут знать! — проворчал Иниго. — Выглядит же отвратительно! Как с таким жить?

   — Выглядит?.. — разочарованно ахнула сестра. — Я думала, вас, братец, прельщает мученический венец...

   — Но я же великий грешник, сестрица, — неожиданно миролюбиво объяснил больной, — ты сама говорила. Зачем мне венцы, я всё-таки надеюсь снискать успех в миру. Давайте не будем терять времени. Мартин! Ты не пошутил насчёт бочки?

...На этот раз Иниго позволил себе две кружки. «Можно было обойтись одной, как тогда, — сказал он Мартину, — но я зачем-то как раз вчера постриг себе ногти».

Пилить кость позвали нового хирурга, известного своей ловкостью именно в подобных операциях. Он несколько раз прерывал работу, хватаясь за уши.

   — Всё в порядке, — успокоил его один из прежних врачей, — он действительно не кричит. Ты не оглох.

После пиления наступать на ногу снова оказалось невозможно. К тому же выяснилось, что эта несчастная нога стала сильно короче другой. Иниго методично допекал врачей, пока они не сделали ему хитроумные приспособления для растягивания. Нога после использования их не особенно удлинилась, зато больной был занят и не впадал в уныние. Постепенно, преодолевая боль, он начал вставать. Заставлял себя каждый день делать определённое количество шагов. Однажды он вышел в коридор, погрозил кому-то кулаком, потом улыбнулся своим мыслям.

Магдалена, успокоившись, вновь начала собираться восвояси. Она уже увязала платья и велела конюху седлать мула, когда вбежала служанка от младшего брата:

   — Донья Магдалена! Вас просят срочно подойти.

«Опять, что ли, хуже стало?» — с волнением подумала она.

Подобрала тяжёлые юбки и побежала в комнату Иниго.

Брата она обнаружила в бодром расположении духа. Но вот вопросы, которые он задал, вконец озадачили добрую женщину.

   — Скажи мне, сестрица, — начал он, закрыв Житие святого Доминика, — почему выходит так: когда я предаюсь грёзам об одной весьма благородной и возвышенной особе — моё сердце наполняется раздражением и скукой. Когда же я представляю, что иду босиком в Иерусалим, питаясь по дороге одними травами, — то чувствую удивительную бодрость и свежесть, как будто мою душу выкупали в горной речке?

   — Это же так просто, братец, — улыбнулась Магдалена, — суетные развлечения не способны напитать нашу душу, тогда как духовные подвиги...

   — Тут всё ясно, сестрица, — прервал он её излияния, — вопрос в другом: получается, мне действительно нужно идти в Иерусалим? Как раз я уже начал ходить...

Сестра представила его с костылями и мешочком трав на пыльной дороге под палящим солнцем. В глазах у неё потемнело от ужаса.

   — Нет, Иниго, нет! — воскликнула она непроизвольно.

   — Но тогда зачем мне всё время приходит эта картинка? — продолжал допытываться Лойола. — Может, это искушение от дьявола?

Она даже руками замахала от возмущения:

   — Ты что? Врагу рода человеческого противно всё, связанное с именем Божиим! Как он может показывать тебе место, где находится Гроб Господень?

   — Тогда остаётся последний вариант: эта картинка появилась в моей голове сама по себе. Пришла и поселилась. Может быть такое?

Магдалена испуганно покачала головой. Иниго торжествующе рассмеялся: