Они привели его во двор, где стояло несколько телег, груженных мешками. Показали на одну и велели взять с неё три мешка и отнести в переулок, выходящий к площади Ратуши. Мешки оказались тяжёлыми, тащить даже Альбрехт смог бы только по одному. Новые знакомые поступили странно: всю дорогу твердили о крайней срочности дела, а помогать Фромбергеру не стали. Якобы не хотели уменьшать его заработок.

Пожав плечами, он поднял на спину первый мешок и пошёл по указанному адресу, а его спутники куда-то делись.

Заподозрив неладное, он хотел бросить свою ношу и бежать, но было жаль заработка. К тому же ночлег он оплатил на месяц вперёд. Значит, вечером с него спросят за пропажу мешка.

Пока он раздумывал, послышался топот. Его кто-то догонял. Альбрехт заметался, не зная куда бежать. Незнакомый город ловил его, словно птицу, сетью узких переулков. Топот слышался то с одной стороны, то с другой. Эхо играло им, кидая в каменные стены. Начав задыхаться, Альбрехт бросил мешок. Поздно: наперерез ему уже мчался человек. Фромбергер бросился назад, но из-за угла выскочил другой преследователь в рабочей одежде с гербом курфюрста, вышитым на рукаве. Увидев этот герб, студиозус решил не сопротивляться, и его немедленно схватили.

— Отведём к страже или как? — спросил тот, который с гербом. Он был плотный, кряжистый, хотя и пониже Альбрехта. Глаза немного навыкате и длинные усы придавали лицу зверское выражение. Второй, тощий, подпоясанный верёвкой, старательно возился с мешком. От удара тот развязался, на мостовую упала утиная тушка.

Альбрехт почувствовал, как кровь приливает к вискам от обиды и гнева. Уже второй раз он попадает в дурацкие истории, заканчивающиеся тюрьмой. В этот раз, похоже, ему не отвертеться... ещё и этот с гербом...

   — Знаешь, похоже, он не вор, — сказал тот, который без герба, завязав мешок.

   — Как это? — не понял первый. — А кто же? Носильщик, что ли?

   — Угу. Именно носильщик. Я видел в окно, как всё произошло. Те, кто его привёл, — недавно из тюрьмы вышли, я их знаю. Они ему показали на мешки и убежали. Уверен, этот простофиля вовсе и ни при чём. Может, отпустим?

Тот, который с гербом, хмыкнул.

   — Вот ещё! Он заставил меня бегать. Меня — главного повара курфюрста! Пускай отрабатывает. Эй, ты! — крикнул он Альбрехту. — Выбирай. Или мы сдаём тебя страже и рассказываем всё как было, а может, и побольше. Или ты идёшь со мной в замок и три месяца работаешь за еду. Ну?

   — Конечно, в замок! — обрадовался студиозус. Похоже, на этот раз ему повезло больше, чем в прошлый. Не только избавился от тюрьмы, но и заимел крышу над головой. Да ещё какую крышу!

   — Иди уж к своей тётушке, — сказал товарищу важный кухонный начальник, — свезло тебе. Этот детина мне всё притащит.

   — Не боишься?

   — А чего мне бояться? Ну иди, иди. Ты — к тётке. А ты пошёл работать.

Полный надежд на сытую тёплую зиму, Альбрехт следовал за поваром, таща всё тот же мешок. Пришли в знакомый двор. Фромбергер поёжился. Не метнут ли в него нож из-за угла прежние сомнительные знакомые? Размышлять, однако, не дали. Указали на телегу с впряжённой в неё рыжей кобылкой и велели класть ношу. Туда же последовали ещё несколько мешков с других возов.

Пересчитав груз, повар вывел лошадь со двора и сел на край телеги. Животина уверенно зацокала по булыжникам, видимо, знала дорогу. Альбрехт шёл рядом.

   — Садись уж, — проворчал кухонный начальник, — успеешь ещё набегаться. Откуда будешь, воришка?

   — Я не воришка, — возмутился студиозус.

   — Знаем. Иначе давно бы тебя сдали куда следует.

Альбрехт обиделся. Подумал было бежать. Повару точно не с руки бросать поклажу и гоняться за ним. Только еда и тёплый ночлег пропадут. И Фромбергер смирился. Ответил, садясь на телегу:

   — Из Виттенберга я.

   — И как там у вас? Попов громят?

Перед бегством Альбрехта в его родном городе как раз убили священника.

   — Есть немного, — сказал он, подумав.

   — У нас вокруг замка всё тихо. И в Айзенахе пока не слышно. А дальше к Мооргрунду монастырь, говорят, пожгли. И северней крушат, жгут, душегубничают. Что творят, что творят!

   — Не случайно же всё это, — осторожно начал Альбрехт. Искоса он поглядывал на собеседника, пытаясь угадать его мысли. Повар быстро пресёк эти угадывания:

   — Я никого не сужу, парень, моё дело — кухня. И твоё теперь тоже. Умничать начнёшь, когда отработаешь. И нечего морду кривить. Нету ведь у тебя ни что пожевать, ни где поспать, скажи, я не прав?

   — В какой-то степени, — Альбрехт пытался сохранить достоинство. Повар хихикнул и отвернулся.

«Странно, — подумал Фромбергер, — он совсем не похож на глупца, а берёт в замок незнакомого человека. Вдруг я всё-таки окажусь вором и стащу самый жирный окорок? Или вообще отравлю сиятельных хозяев?»

Лошадёнка неторопливо цокала по городским улочкам. Вскоре город кончился, потянулись луга, болотца... Впереди нависла гора, поросшая густым лесом. На самой её вершине, словно гигантские ели, вздымались остроконечные башни.

«Повезло мне, — думал студиозус, — когда бы ещё пустили в такую красоту?»

Кобылка вошла в лес, поднялась несколько кругов по извилистой дороге и остановилась.

   — Слезай, честный человек! — весело сказал повар. — Пора своё доброе имя отрабатывать.

В родительском доме Альбрехт немало натренировался на мешках с мукой, но это не слишком помогло. Он совершенно выбился из сил, поднимая тяжеленные брюкву и морковь на гору, к воротам замка. Повар в это время беседовал наверху со стражником.

   — Это только один раз! — успокоил он потного студиозуса, волочащего последний мешок. — Потому как наружу выйдешь только через три месяца, — объяснил он, дождавшись, пока стражник запрет ворота.

   — Спасибо, что уберегли меня от самой тяжёлой работы, — язвительно поблагодарил Альбрехт.

   — Да не стоит благодарности! — радушно отозвался повар. — Внутри работёнка не легче.

И он указал на боковую тропу, круто поднимающуюся почти сразу от входа.

Иниго решил всерьёз заняться своей душой. Столько непонятного, даже опасного скрывалось в ней! Следовало отметить чем-то зримым начало новой жизни. Почти доехав до Монсеррат, он счёл себя неподготовленным к посвящению в воины Христовы и рыцари Пресвятой Девы. Действительно, разве его жизнь достаточно изменилась, хоть и средств стало меньше? Несмотря на ранения, он всё тот же сеньор Иниго Донёс де Лойола, гордый, пусть и небогатый дворянин из прославленного рода.

С этими мыслями он свернул в Лериду — последнее большое селение перед знаменитым монастырём. Там продавалось кое-что полезное для паломников. Лойола тут же купил альпаргату — полотняные туфли на пеньковой подошве. Осмотрел покупку внимательно. Нахмурился.

   — Удобные, не сомневайтесь, — заверил его лавочник.

   — Вот то-то и оно! — вздохнул Иниго. — Не паломничество, а приятная прогулка в таких получится.

Продавец пожал плечами:

   — Все берут, не жалуются.

   — Ещё бы им жаловаться! — проворчал под нос будущий паломник. — Ах... Кстати, что это у вас висит такое замечательное?

   — Да чего ж тут замечательного, сеньор? Мешки и есть мешки.

   — Вы сами их шьёте или, может быть, заказываете портным?

   — Да каким портным, сеньор. Сами, конечно. Тут и шить-то нечего.

Порывшись в потайном кармане своего чёрного хубона, Лойола достал монету.

   — Сшейте мне такой же мешок. Только с прорезями для рук и головы.

Продавец внимательно посмотрел на него.

   — Простите, сеньор, я вас правильно понял, вы хотите сшить из мешочной ткани... рубашку?

   — Правильно понял, — Иниго хищно ощупывал взглядом полки, — вот эту тыковку для воды ещё дайте.

   — Но... сеньор, — лавочник даже забыл изображать суету. — Разве можно прямо на тело одежду из мешковины? Колоться ведь будет, не стерпите.