Одна сердобольная сеньора подарила ему ослика. Иниго погрузил на него своё имущество — несколько книг, купленных в Саламанке, — и отправился в Париж через Барселону. Там он надеялся получить помощь от Исабель Росер.

Цветы в её зимнем саду сильно разрослись. Иниго не сразу разглядел гордый профиль их владелицы.

   — Париж? — она помолчала. — Рим я бы ещё могла понять... Ты уверен, что Бог этого хочет? Я вот точно не собираюсь помогать тебе в таком странном желании.

   — Слава богу, ты не Бог, Исабель, — улыбнулся Иниго, — прощай.

Он уже не нуждался в распознавании своей судьбы посредством отказа от денег. Поэтому, насобирав у храма Святого Креста и Святой Евлалии изрядную милостыню, он не стал тут же раздавать её, а спрятал понадёжней. Потом встал перед храмом, вспоминая путешествие в Святую землю.

   — Сеньор! Какое счастье, я всё-таки нашёл вас!

Иниго обернулся. Перед ним стоял слуга Исабель, протягивающий кредитную расписку.

   — Госпожа велела передать это и сказать: ей радостно действовать в согласии с Господом.

   — Передай госпоже мою искреннюю благодарность, — сказал Иниго, пряча расписку. После чего сел на ослика и покинул Испанию.

Его охватило незнакомое чувство свободы. В прошлом остался бедный дворянин без наследства, и мечущийся паломник, и нерадивый студент. На ослике по французским дорогам ехал рыцарь, посвятивший свою жизнь Богу. Он будет защищать Церковь — невесту Христову — от оков жестокости и язв лицемерия.

Ему мешало собственное имя — Энеко по-баскски, Иниго по-испански. Оно тянуло в прошлое. Хотелось найти созвучное, но иное, соответствующее пути рыцаря.

На одной из лекций в университете Алькалы он слышал о святом, которого называли «носитель Божественного духа» и «Разбрасывающий Божественный огонь». Именно он, если верить легенде, был тем самым ребёнком, которого Иисус поставил среди апостолов со словами: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное». Речь шла о святом мученике Игнатии Антиохийском. Лойола даже помнил его слова, прочитанные в какой-то книге: «Коль скоро для нашего спасения потребен плотский, реальный Христос, то и спасение может совершаться только в реальной, видимой Церкви».

«А ведь это и есть мой путь! — подумал Иниго. — Выберем, пожалуй, этого Игнатия личным небесным покровителем. Даже имя немного созвучно...»

   — Прямо не знаю, где ещё искать эти каштаны! — с отчаянием сказал Надаль. — У нас в обители точно нет. На рынке, разумеется, тоже. Торговки советуют подождать до октября.

   — Странно, — удивился Поланко. — Мне казалось, мы легко их найдём. Они должны были сохраниться с прошлого года. Это ведь орехи, а не клубника какая-нибудь.

Луис хмуро отозвался, перебирая кипу писем:

   — Клубники на рынке пруд пруди. Только нашего отче она не порадует. А каштаны, как мне сказали, в прошлом году плохо уродились, вот и съели их подчистую. Слушайте, братья, может, написать в иезуитские миссии в Новом Свете?

   — Изумительная идея, Луис, — Поланко тоже зашелестел бумагами, — твоё письмо дойдёт как раз к октябрю.

   — А если наш отче всё же выздоровеет, страшно представить, какой разнос ты получишь за самовольство, — подхватил Надаль. — Может, поспрашивать у местных хозяек? Как ты думаешь, Поланко?

   — Плохо представляю себе, как ты будешь это делать. И потом, опять же самовольство...

   — Не до такой же степени! — возразил Луис. — Это ведь мелочь, в конце концов.

   — Не мелочь, а почти нарушение. Члены Общества не должны привлекать к себе лишнего внимания.

   — Он же сам хотел каштанов! Хотя, зная нашего отче...

   — О чём вы говорите! — с грустью произнёс Надаль. — Человек находится при смерти. Зря вообще мы затеяли эту суету. Надо посидеть спокойно, собраться с духом и помолиться о его душе.

— Вот это точно ему не понравится, неважно, выздоровеет он или уйдёт, — вздохнул Поланко, — разумеется, я имею в виду не молитву, а «посидеть спокойно». Знаете, мне пришла одна мысль. Спрошу-ка я про эти орехи у проституток. Не смотрите на меня так. У бывших проституток из обители Святой Марфы. Они запасливые и любят нашего Игнатия не меньше нас.

Июньская жара наглухо задраила ставни домов. По раскалённому полуденному Риму отец Поланко спешил в обитель Святой Марфы. Там он поговорил с кем-то, вышел на улицу и до вечера занимался своими делами. На закате солнца священник снова пришёл в этот дом. Его встретила немолодая женщина с очень подвижной мимикой. Из-под плотной косынки выбились две кудрявые прядки. «Рожки», — подумал Поланко.

   — Я нашла, — сказала она сдержанно, но не удержалась и просияла: — Нашла! Весь Рим обежала! Правда, мало совсем...

   — Спасибо, — Поланко ощупывал холщовый гремящий мешочек. — Поспешу к нему.

   — Мы все молимся, — прошептала она, мгновенно погрустнев, — да сохранит его Пресвятая Дева!

   — Врач говорит, может, пора... последние таинства... — растерянно встретил его Надаль. Поланко перекрестился. Посмотрел на мешочек с каштанами в своей руке.

   — Что ж теперь с ними делать? Не выбрасывать же? Пойду пожарю. Будешь есть, Надаль? Я не любитель...

Надаль, замахав руками, убежал. Поланко пошёл на кухню. Там было пусто в этот поздний час. Сколько времени он провёл здесь, то учась послушанию, то смиряя гордыню...

Он развёл огонь, поставил сковороду. Развязал мешочек и высыпал неровные коричневые шарики. Их было всего девять. Скоро помещение наполнилось осенним запахом, таким непривычным в июне. Пожарив каштаны, Поланко выложил их на блюдо, полюбовался немного и понёс в полутёмную, освещённую только одной свечой, комнату генерала.

   — Я всё знаю, — сказал он врачу, — просто поставьте это возле него, если нетрудно.

Врач взял блюдо и подошёл к больному:

   — Святой отец! Вам каштаны принесли.

Лежащий не открыл глаза. Лишь уголки губ его чуть приподнялись, наметив улыбку.

Поланко тихо вышел. Весь следующий день он не видел Надаля и Луиса, кроме как на мессе. Они обменялись кивками, и Поланко опять вернулся к разбору писем. Он просидел над ними весь день, а вечером пошёл проведать настоятеля. Ещё издалека он увидел стоящий в коридоре прикроватный столик с микстурами и своим вчерашним блюдом, и сердце его оборвалось. Поланко стоял и думал о неполучившейся книге и о том, как плохо станет без отца Игнатия. Но печальнее всего казался вид этих нетронутых бесполезных каштанов... Они лежали на блюде, такие сиротливые, все девять штук... Или нет? Священник пересчитал ещё раз. Их было восемь. Наверное, врач взял один, а остальные — постеснялся.

   — Кто преподнёс ему последние таинства? — спросил Поланко выходящего врача.

   — Нет, нет, — резко ответил тот.

   — Неужели состояние улучшилось?

   — Не говорите ничего, лучше помолитесь.

Через несколько дней врач осмелился сказать об улучшении, а ещё через неделю больной начал ходить.

Вернувшись к делам, отец Игнатий сам напомнил троим священникам о книге, но, как назло, Луису и Надалю предстояло на время покинуть Италию. А Поланко, будучи секретарём настоятеля, не решался взяться за столь серьёзный труд в одиночку.

К осени, когда Рим наполнился запахом жареных каштанов, троица, мечтающая описать жизнь и приключения отца Игнатия, собралась вновь. И всё вернулось на круги своя. Генерал с невероятной изобретательностью находил причины отложить диктовку книги. Недели две он мучил будущих писателей просьбами напомнить ему «вот в этот день в такое-то время». А потом, поблагодарив за напоминания, назначал следующую дату. После перенесения дат начались важные причины — многочисленные и разнообразные. То переговоры с папой Юлием III о дотации на Коллегию в Риме. То ожидание вестей от эфиопской миссии. Потом настоятеля снова одолели боли в желудке.