Дома Террел смешал выпивку помягче, принял душ, надел свежий костюм и веселый галстук, который совершенно не вязался с его настроением. Его ждали в Кретмаунд, в пригороде, уходить не хотелось. Он немного постоял у окна, слушая веселенькую музыку по радио, затем взял телефон и позвонил в отель Конни.

Когда та ответила, он сказал:

— Это снова Террел, но я ничего не продаю. Работа кончена, и я совершенно не в себе. Можно поговорить с тобой хоть секунду?

— Да, но зачем?

Ему показалось, это прозвучало не так отчужденно; едва ли теплее, но точно не холодно.

— Сегодня вечером я иду к друзьям на ужин, и хотел бы пригласить тебя. Тебе это поможет отвлечься. Они живут за городом, там дивный воздух. И они приятные люди. Не хочешь попробовать? Я могу пораньше привезти тебя домой, если не получится.

— Не знаю — я ничего не планировала. Одеваться нужно по-парадному?

— Бог мой, нет. Это же пригород. Хозяин в поварском колпаке, хозяйка — в брюках. Мы будем есть на воздухе, как говорится, «вот это жизнь!» Ты это почувствуешь до мартини по второму кругу.

— Дай мне полчаса — и я готова.

— Превосходно! — Он не мог скрыть удивления. — Где мне тебя подобрать?

— Прямо здесь у отеля.

— Это будет удобно?

— Предоставь решать это мне, — спокойно осадила она.

— Извини, увидимся через полчаса.

Она ждала, когда он подкатил к крыльцу. На ней было черное платье с палантином и белые перчатки. Он позвонил Гамильтонам, чтобы предупредить их, что едет с дамой, и понял, что ему было приятно ею похвастаться. По дороге в Крейстмаунд они почти не разговаривали, разве только перекинулись парой фраз о прелести осенней природы. Оба отдыхали: она любовалась пейзажем, а Террела молчание не тяготило.

При встрече Гамильтоны возбужденно зашумели. Билл Гамильтон сразу принял Конни под свое крыло, демонстрируя истинную сердечность, ту шаловливую веселость супружеских пар, когда их холостые друзья появляются с новой подружкой. Они выпили в доме, затем вышли во дворик на барбекю, где Билл Гамильтон ждал с полным шейкером мартини.

— Теперь вы — несчастные горожане — можете просто опьянеть от воздуха вокруг. В городе такого не получишь, но не бойтесь — вам не повредит. Дышите сколько хотите.

Другая пара пришла как раз ко второму бокалу. Их звали Том и Элси Броган, они были молоды и привлекательны, на них были слишком шикарные для сельской местности наряды, рассчитанные скорее на вечеринки с коктейлями и завтраки с коньячно — молочным пуншем. Том Броган взял бокал и довольно растянулся в плетеном кресле.

— Вот это жизнь, — довольно вздохнул он.

Террел поймал взгляд Конни. Она поспешно улыбнулась и отвернулась, разговаривая с Элси Броган. Билл Гамильтон жарил бифштексы, Мона занялась выпивкой. Террел обнаружил, что его настроение на пределе. Хотелось, чтобы Билл прекратил вести себя как церемонимейстер. Шутки, жесты, громкий смех — он действовал, как будто рекламировал ракеты, а не давал обед. А рассказы Моны о дочери удивили его своей глупостью: «Маленькая Мона не хотела, чтобы взрослые рассказывали ей истории. О нет! Она рассказывала истории им. И такое воображение!» Мона собиралась записать их как-нибудь на магнитофон. «Они такие очаровательные. Никакой натянутости, никакой слащавости. Одни доброта и счастье!»

У Броганов тоже были дети. Элси Броган заметила, что она — мать строгая, но либеральная, и пожаловалась, что их пятилетнему сыну может потребоваться психиатр, если он не сможет привыкнуть к детскому саду.

Том Броган начал длинный анекдот про женщину-психоаналитика, но решил его не заканчивать, сказав, что в этой компании за бокалом он не пойдет. И двусмысленно улыбнулся, намекая на таившийся в истории эротический секрет. Мол, ничто не заставит его изменить решение.

— Моя мужская интуиция велит мне замолчать, — осклабился он.

После обеда все ушли в дом и Билл поднес спичку к дровам в камине. За бренди разговор перешел на политические темы.

— Похоже Колдуэл — человек конченный, а, Сэм? — спросил Билл Гамильтон.

— Его спасет только чудо, — кивнул Террел.

— Чуда не произойдет, — возразил Том Броган. — Снова будет Тикнор, и Айк Селлерс, и вся их мерзкая банда.

— И людям ничуть не интересно, — подхватил Террел. — Они глупы и равнодушны. Это мне кажется хуже всего.

— Я не понимаю тебя, Сэм, — сказал Билл Гамильтон. — Нам не безразлично, конечно, что происходит. — Теперь он был серьезен и настроен пофилософствовать. — Город не по мне. Я устал от него. Школы никудышние, улицы — грязные, детям там нет места. И в один прекрасный день я решил увезти семью куда-нибудь подальше. Так что я должен городу?

— Ты делаешь в нем деньги, — сказал Террел. — Это касается всего государства, в котором ты живешь. Поэтому ты обязан ему по крайне мере известной частью своего влияния.

Мона Гамильтон решительно заявила:

— Мы не либеральны и не прогрессивны, я знаю. Но я не выдержу в городе ни единого дня, я хочу быть с такими людьми, как я сама. Которых волнует то же, что и меня.

— И других тоже, — сказал Том Броган. — Не извиняйся за свои чувства. Черт, у людей в трущобах те же идеи. Если вы регулярно забираете мусор, они начинают тосковать по старым добрым временам, когда мусор неделями скапливался в сточных канавах.

— Ну, это односторонний взгляд, — сухо возразил Террел. — А вот другой: люди с деньгами и образованием получили эти преимущества от общества. Но они не хотят их прилагать кроме как в удобных областях и для приятной жизни себя и своей семьи. Они не принимают тот факт, что полученные ими выгоды тесно связаны с обществом и связь эта носит название ответственность.

Мона Гамильтон выглядела несчастной.

— Иногда я чувствую именно так. Чувствую, что нам так повезло, что мы можем что-то сделать. Но что может сделать один человек?

— Ничего, — кивнул Том Броган, глубже усаживаясь в кресло. — Поэтому давайте пропустим по стаканчику на ночь и забудем о политике.

Террел во время спора наблюдал за Конни и был доволен, увидев, как она обеспокоенно нахмурилась. Теперь он решил принять предложение Брогана сменить тему.

— Ты прав, — примирительно сказал он, — но, боюсь, нам придется отказаться от стаканчика на ночь: я обещал Конни привезти ее домой до появления молочника.

Билл и Мона запротестовали и принялись уговаривать приехать снова, когда они смогут задержаться на ночь.

Террел молча вел машину в город. Перед мостом он сбавил скорость и свернул с дороги на траву над излучиной реки. Темный город мерцал огоньками. Он заглушил мотор, повернулся к девушке и улыбнулся, глядя на ее упрямый профиль.

— Я ничего такого не думал, ты ошибаешься.

— Тогда зачем остановился?

— Подумал, не выкурить ли нам по последней сигарете и поговорить о прошедшем вечере. Как тебе мои друзья?

— Очень приятные люди.

— Может быть, немного ограниченные? Как будто упакованные в скорлупу своих блаженных маленьких жизней?

Она покосилась на него и сказала:

— Я думала, ты не станешь этим вечером ничего пропагандировать.

— Я просто заводил наших хозяев. Это старая деревенская традиция. Ешь их хлеб, пьешь их вино, а потом говоришь им, какие они дураки.

— Нет, это не так. Ты хочешь, чтобы я согласилась, что они эгоистичные и ограниченные, верно? А потом, чтобы доказать, что я не такая, предложила свою помощь? На это надеешься?

— Кто теперь спешит с выводами?

— Я видела это сегодня по твоему лицу, — уже резче бросила она. — Ты выглядел чертовски самодовольно — чистый и благородный человек, окруженный болтливыми бездельниками. Вот как ты себя сегодня вел. Но что с твоими друзьями не так, чего они должны стыдиться?

— А почему бы тебе не спросить их?

— Это не мое дело. Они живут так, как хотят, платят налоги, соблюдают законы. Чего ты от них ожидаешь? Чтобы они ушли в благотворительность? Или начали ломать трущобы голыми руками?

— Подожди-ка минутку…