- Да пошлёт тебе Баал-Мелек десять тысяч детей, — отозвался успокоившийся семит.

Экипаж шлюпки опустил вёсла на воду. Лодки разошлись. Когда их разделила уже изрядная полоска воды, Главкона бросило в жар, потом в холод, а затем снова в жар. Хладный Танатос пролетел в каком-то волоске от его головы. Вновь заскрипели уключины, вновь пополз ла назад вода. Ночь становилась темнее. Облака уже укрыли луну со всеми звёздами. Сикинн, человек проницательный и сведущий в погоде, заметил: «Утром будет крепкий ветер» — и погрузился в молчание. Главконом начинала овладевать уверенность в том, что наступает день, ради которого боги сохранили ему жизнь при Фермопилах, и уверенность эта ещё более укрепилась после встречи с шлюпкой финикийцев: настанет день, когда он совершит выдающееся деяние ради славы Эллады, после чего ему будет ниспослана или слава воина, павшего на поле брани, или спокойная жизнь, заслуженная подвигом. Что именно ждёт его, Главкон не представлял, однако, если начнётся буря, если вновь поднимутся волны, он справится с ними. Подобно одному из героев собственного народа, он мог сказать: «Много скитался я, многое в битвах и море изведал, пусть же деяние это повесть мою дополнит».

Монотонно скрипели уключины, постукивали вёсла. Сикинн с тревогой смотрел на север, и Главкон прекрасно понимал, что именно разыскивает взглядом семит. Наварх Ариабигн выполнял своё обещание. Египетский флот уже выдвигался вперёд, перекрывая эллинам путь к отступлению. На севере и на юге шли другие триеры, чтобы высадить войско на Пситталии, островке, находящемся между Саламином и основным местом грядущей битвы.

Грядущая битва? Вокруг было тихо, движение кораблей происходило где-то вдали, и воображение было едва способно представить его. Неужели эта чёрная сонная вода на рассвете сделается местом сражения, рядом с которым повесть о Гекторе и Ахиллесе покажется всего лишь сказкой? Неужели и сам он, Главкон, сын Конона, находящийся в этой лодке вместе с Сикинном, примет участие в этом сражении, слава которого переживёт века? «Скрип-скрип», — монотонно твердили вёсла. Неподалёку с громким плеском выпрыгнула рыба. На мгновение облачный покров разделился, позволив Селене посмотреть на море. Торопливый серебристый свет как никогда явно напомнил о том, что мысы Аттики теперь находятся в руках Ксеркса. Пентеликон и Гиметт, Парнес и Киферон, холмы, по которым бродил Главкон в дни счастливой юности, холмы, хранившие в себе прах его предков, открылись взору афинянина. Круглобокая лодка заторопилась по волнам, словно руки Главкона ощутили в себе новую силу. В некоторые мгновения пророческий дух осеняет даже тупицу, каковым афинянин, конечно же, не являлся. Луна исчезла за облаками. И под померкшим небосводом будто появились герои, вдохновляя эллинов на битву. Здесь были Персей, Тесей и Эрехтей, могучий Геракл, Одиссей Терпеливый, мудрость которого унаследовал Фемистокл, Солон Мудрый, Периандр Промыслитель, Диомед Безупречный — люди из легенд, герои, мудрецы, полубоги. Все они единым голосом твердили одно: мужайтесь, ибо наследие грядущего дня проследует от поколения к поколению «и перейдёт к народам, которым чужды и язык, и боги, и — самое имя Эллады».

Усталость отлетела от Главкона. Он никогда не ощущал подобной бодрости после вина. А потом в темноте замаячили стоящие на море корабли, внешнее ограждение флота Эллады. Ночной дозорный на триере, по морскому обычаю, подбодрял себя песней. В ночи звучали слова Архилоха:

Главкон вернулся мыслями к реальности. Под руководством Сикинна, лучше его знавшего расстановку греческих кораблей, он второй раз подвёл свой ял к борту триеры греческого флотоводца. В каюте на корме горели огни. И даже с воды были слышны голоса, занятые отчаянным спором.

   - Всё ещё обсуждают? — спросил Сикинн у позевывающего морехода, приветствовавшего их на борту.

   - Обсуждают, — буркнул спартанец. — Твой господин придумал тысячу новых аргументов. Он не умолкает, словно выгадывает время, только никто не знает для чего. Почти все, конечно, против него.

Посланец Фемистокла спустился в каюту. Увидев его, флотоводец буквально подскочил на месте. Шепнув ему на ухо несколько слов, азиат присоединился к Главкону. Они остановились, обратившись глазами к трапу. Ждать оставалось недолго.

Стоявший возле Эврибиада подручный уже в четвёртый раз переворачивал клепсидру, склянку с водой, отмерявшую прохождение времени. Светильники в низкой каюте тускло мерцали. Флотоводцы обменивались над узким столом напряжёнными взглядами усталых глаз. Адимант из Коринфа поднялся, чтобы ответить на последнюю речь афинянина:

   - Эврибиад, довольно с нас пустых словес Фемистокла. Если флотоводец Афин хочет погубить всю Элладу, незачем следовать его примеру. Теперь он ещё грозит нам, что уйдёт со всеми своими кораблями, если мы откажемся сражаться... Так я ему отвечу: «Не смей». И к чему вообще снова толочь воду в ступе? Преимущество персов неоспоримо. Разве не чудо спасло нас от поражения при Артемизии? Разве разведчики не доносят нам, что, оставив в своём тылу Элевсин, персы приближаются к Мегарам и Истму? А разве не все наши лучшие силы сошлись здесь, во флоте? Значит, если Истм находится под угрозой, мы должны защитить его и оградить от вторжения Пелопоннес, последний остаток свободной Эллады. Ну, упрямый сын Неокла, отвечай!

Коринфянин, рослый и властный, расправил плечи, словно кулачный боец перед поединком. Не поднимаясь со своего места, Фемистокл лишь улыбнулся ему в ответ.

   - Итак, я заткнул тебе рот, лукавый болтун! — прогромыхал Адимант. — А теперь я требую, о Эврибиад, чтобы мы прекратили этот нудный спор. Раз мы собрались отступать, пора отступать. Требую голосования.

Эврибиад поднялся со своего места во главе стола. Человек тяжеловесный, он был одарён присущей спартанцам неповоротливостью мысли и языка. Сам он не являлся трусом, однако страшился возложенной на него ответственности.

   - Многое сказано, — со значительным видом объявил он, — предложено несколько мнений. И большинство членов совета склоняется к отступлению. Хочет ли Фемистокл что-либо поведать, прежде чем начнётся голосование?

   - Ничего, — ответил афинянин с краткостью, от которой Адимант скрипнул зубами.

   - Будем голосовать от каждого города, — продолжил Эврибиад. — Флегон из Серифа, твоё мнение.

Сериф, ничтожный остров, выставил только один корабль, но вследствие владевшего эллинами стремления к равенству голос Флегона обладал тем же весом, что и голос Фемистокла.

   - Саламин защитить нельзя, — промолвил серифец. — Отступаем.

   - А ты, Хармид из Мелоса?

   - Отступаем.

   - А ты, Фоибид из Трезена?

   - Отступаем во имя всех богов.

   - А ты что скажешь, Гиппократ из Эгины?

   - Остаёмся и сражаемся. Если вы отступите к Истму, Эгина окажется беззащитной перед варварами. Я с Фемистоклом.

   - Записывайте его голос! — злобно выкрикнул Адимант. — Он один против двадцати. Предупреждаю тебя, Эврибиад, не предлагай голосовать Фемистоклу, иначе все мы разгневаемся. Человек, чей город захвачен варварами, не имеет права голоса в нашем совете, пусть мы и снисходим до его болтовни.

Афинянин немедленно вскочил с места.

   - Ты хочешь знать, где моя родина, Адимант? — Фемистокл указал в открытое окно: — Вот она! Там, где стоят афинские корабли. Какой другой народ Эллады выставил столько триер и укомплектовал их лучшими людьми? Афины живы, пусть Акрополь уже охватило пламя. «Мужи зрелые мы, в свалке судеб нам по плечу борьба!» Лишь крепкотелые мужи, и ничто более, суть ограда и оборона отечества. Или ты уже забыл слова Алкея, о, хвастун из Коринфа? Да, клянусь Афиной Промахос, владычицей битвы, пока эти девять двадцатериц кораблей бороздят воды, у меня ещё есть город — прекраснее и могущественнее, чем твой. А ты отказываешь мне в честном голосовании, приравниваешь меня к Серифу с его единственным кораблём или к нашему соратнику с Мелоса, обладающему двумя трирерами.