Хайре».

Фемистокл умолк. Никто вокруг не проронил даже слова. Все молчали, будто оглушённые. Что толку в словах? Потом зловещим и негромким голосом Симонид спросил:

   - А о чём говорят письма, которые якобы вышли из-под твоего пера, Фемистокл?

Флотоводец развернул ещё один список, и лицо его исказилось.

   - Слушайте. Меня изображают презирающим и осмеивающим собратьев-навархов. Мне приписывают намерение сделаться афинским тираном после окончания войны. В уста мои вкладывают пустые и злые речи. Если верить этому письму, такого злодея, как я, не сыщешь даже в самом тёмном уголке Орка. Такова подделка, сработанная этим человеком, — Фемистокл стиснул кулаки, — человеком, которому я верил, которого любил, поддерживал, называл младшим братом и старшим сыном...

Яростно плюнув, Фемистокл умолк.

   - «Печень его зубами своими мне хотелось бы вырвать!» — воскликнул коротышка-поэт, даже среди бурь и сражений не забывавший Гомера.

Мореходы на корабле взвыли как волки, почуявшие добычу. Однако ярость уже оставила Фемистокла. И голос его, очаровавший тысячи душ, зазвенел со всей присущей ему мощью и обаянием:

   - Мужи-афиняне! Не время нам гневаться. Ибо кому как не мне, более всех обманутому, надлежит испытывать наибольшую ярость? Пал один из любимых нами людей, оплачем его потом. Тот, кому верили мы, оказался лжецом, но накажем его после. Сейчас не плакать и не наказывать надлежит нам. Наше дело — спасать Элладу. Великая битва предстоит в Беотии. Зевс, бог отцов наших, и Афина Ясная Ликом да будут с нами, бездомными изгнанниками. Необходимо предупредить Павсания и Аристида. «Навзикая» — быстрейший корабль нашего флота. Нам совершить сей подвиг, и нам воздана будет слава. Довольно разговоров — за вёсла.

От отчаяния Фемистокл перешёл к триумфу. Один вид его вселял новую силу. Он расхаживал перед своими помощниками по мостикам. Скамьи и проходы между ними были полны глядевших на него мореходов. Все видели, как начальники собрались в каюте флотоводца, и слух уже донёс злые известия. Выступив вперёд, флотоводец поведал всё. И застонали люди, сидевшие за вёслами.

   - Демарат предатель!

Их божество низверглось с Олимпа, любимое дитя афинской демократии пало, совершив худшее из преступлений. Однако Фемистокл умел играть на струнах двухсот сердец не хуже, чем Орфей на своей лире. Отчаяние преобразилось в воодушевление, и, когда он провозгласил:

   - Неужели не сможем мы пересечь Эгейское море быстрее любой прочей триеры, и тем самым избавить Элладу of грозящей ей злой судьбы? — траниты, зигиты, таламиты разом повскакали на ноги, размахивая руками:

   - Сможем!

Фемистокл скрестил на груди руки и улыбнулся. Боги не оставили его.

Однако при всём желании отплыть прямо в это мгновение не представлялось возможным. Следовало отдать приказ афинскому флотоводцу, Ксантиппу, всеми силами удерживать персидский флот возле Самоса. На борт «Навзикаи» переправили и ценный груз — без всякой жалости связанного свидетеля Хирама. Остальных моряков «Бозры» ждала иная участь. Экипаж пентеконтеры решил их судьбу такими словами:

   - Продать в рабство? Нет, деньги, вырученные за этих гарпий, замарают наши мошны.

Посему пленников побросали за борт, связав пятки к пяткам, затылок к затылку.

   - Нам всё равно не хватает места для вас, — пояснял кормчий «Навзикаи», сталкивая за борт очередную пару.

Далеко было ещё до того дня, когда подобное убийство начало отягощать чью-нибудь совесть.

Но прежде чем пентеконтера и «Бозра» направились с вестью к флоту, на виду всех трёх кораблей произошло другое событие. Пока Фемистокл находился в обществе Кимона, Симонида и прочих, Сикинн отвёл Главкона в переднюю надстройку «Навзикаи». Перед отходом пентеконтеры атлет вновь появился на мостике, и все приветствовали его восхищенным воплем. Алкмеонид побрился, постригся, даже в известной мере смыл краску с волос. Сбросив грубую морскую одежду, он стоял во всей своей богоподобной красоте.

Выбежавший из каюты Кимон обнял друга за плечи, а гребцы ударили в ладоши:

   - Аполлон... Делосский Аполлон! Главкон Прекрасный снова среди нас. Йо! Йо! Пэан!

   - Да, — проговорил охваченный счастьем Фемистокл. — Боги забрали у нас одного друга, но возвратили другого. Новый Эдип разрешил загадку Сфинкса. Почтите этого человека, ибо он достоин славы во всей Элладе.

Моряки бросились к Главкону, чтобы похлопать его по плечу, просто прикоснуться. Казалось, что он спасся от карфагенян лишь для того, чтобы погибнуть в объятиях своих соотечественников. Наконец рёв трубы отослал всех на места. Кимон перепрыгнул на свой, меньший, корабль. Гребцы «Навзикаи» взялись за вёсла, подняв сто семьдесят лопастей. Набрав полную грудь воздуха, они обратили свои взгляды к стоявшему на мостике наверху. В руках его был украшенный бирюзой золотой кубок, полный кроваво-красного прамнийского вина. Фемистокл громко произнёс молитву:

   - О, Зевс Додонский и Олимпийский, о, Зевс Орхий, отмщающий клятвопреступнику, любимый афинянами, и ты, Афина Чистая Ликом, внемлите. Сотворите корабль наш быстрым, да будут крепки наши руки и отважны сердца. Задержите битву, дабы не опоздали мы. Дайте наказать виновных, обратить в бегство варваров, отмстить предателю. Примите дар сей, вы и другие любящие нас святые боги, которым мы возносим молитву и предложение.

И он вылил кровавую жидкость. А потом швырнул золотой кубок в море.

   - Да ускорит вас небо! — закричали с пентеконтеры.

Фемистокл кивнул. Келевст ударил по билу, три ряда вёсел единым движением окунулись в воду. Протяжное «ха» пронеслось над скамьями. Началась гонка во спасение Эллады.

Преследование карфагенского судна дорого обошлось эллинам. Прежде чем покориться судьбе, «Бозра» успела увести «Навзикаю» и пентеконтеру на просторы юга Эгейского моря. Ещё немного, и греческие моряки увидели бы скалистые мысы Крита. Перед триерой лежал долгий путь. Две тысячи стадиев, если плыть по прямой, отделяли корабль от Эвриппа, ближайшей точки, где можно было бы высадить на сушу гонца к Павсанию и Аристиду, однако извилистый маршрут между островами Киклад удлинял путь на одну четверть. Впрочем, о расстоянии никто не думал. Гребцы вкладывали в движения свои сердца, и «Навзикая» понеслась по волнам как дельфин. С пентеконтеры сняли всех свободных гребцов, чтобы облегчить путешествие триеры.

«Мы должны успеть вовремя и спасти Элладу!» — лишь эта мысль была в голове каждого — начиная с Фемистокла и кончая простым транитом.

Поначалу дело казалось нетрудным, руки были сильны. Ветер, подведший «Бозру», стих. Постепенно он уступил место полному штилю. Паруса вяло свисали с мачты. Наверх приказал свернуть их. Море простиралось перед «Навзикаей» стеклянной, свинцового цвета, равниной, след, оставляемый судном, далеко разбегался по мелким волнам. Чтобы ободрить людей, келевст приставил рупором ладони ко рту и затянул всем знакомую песню, к которой немедленно присоединилась вся триера: