- Ты весь в пыли и крови. Всю прошлую ночь ты не спал, а сегодня провёл целый день в гуще боя, — заметил афинянин. — Пойдём со мной в шатёр, тебе нужно отдохнуть.

Носитель царского лука качнул головой:

   - До завтра отдыха мне не будет, а утром меня ждёт или отдых победителя, или вечный покой. Теперь ступай. Женщины страдают от неизвестности.

Главкон направился по длинной улице между рядами походных палаток. Дымили бесчисленные костры, гудели голоса, фыркали кони, ворчали верблюды, стонали раненые, но афинянин не слышал ни этих звуков, ни других, с которыми устраивалось на ночлег несчётное воинство завоевателей, и ничего не замечал вокруг. Главкон с ужасающей ясностью, впервые по-настоящему ощутил, что и впрямь изменил делу Эллады. Одно дело быть пассивным свидетелем битвы, другое — помочь врагам предательской уловкой погубить Леонида. Если их не предупредить, и царь Спарты, и его соратники неизбежно будут захвачены в плен или перебиты до последнего человека. А он слышал всё — речи изменника, обсуждение, планы, больше того, пусть и не по собственной воле, помогал персам и участвовал в их замысле. Кровь Леонида и его воинов падёт на его голову. И тогда он сразу сделается достойным всех проклятий, которые афиняне прежде несправедливо обрушили на его голову. Он воистину станет, даже для себя самого, Главконом Изменником, соучастником предательства в Фермопилах. Тупого, соблазнённого блеском золота селянина ещё можно простить, ему же, человеку знатному, Алкмеониду, прощения потомков не будет.

Лишь у входа в шатёр Мардония Главкон постарался стряхнуть с себя задумчивость. Артозостра и Роксана бросились навстречу. Атлет рассказал им о том, что оставил Мардония в полном благополучии, и наградой ему была радость, осветившая глаза обеих. Роксана ещё никогда не сверкала подобной красотой. Главкон помянул дневную жару, разламывающуюся голову, и женщины, ласково касаясь его кожи, омыли лоб Прексаспа прохладной водой, надушенной лавандой. Потом Роксана вновь спела для него: негромкий воркующий напев повествовал о благоуханном Ниле, о раскрытых чашах лотосов, о ветвях пальм, кивающих под дуновением пахнущего пустыней ветра. Главкон смотрел на неё из-под полуприкрытых век и вспоминал эпизоды развернувшегося сегодня перед его глазами сражения. Он как бы погрузился в мир видений, далёкий от суровой реальности войны. И, покоясь в нём, как бы издалека следил за игрой теней на лице Роксаны, за её длинными пальцами, перебиравшими струны. Что ему до гибели Леонида? Разве не сулят ему Египет и Бактрия такое же счастье, как прежде Эллада? Он попытался убедить себя в этом. И наконец, став перед Роксаной, чтобы проститься с нею, нарушил все утончённые персидские обычаи: обнял и осыпал её поцелуями, зная, что носитель царского лука не станет гневаться на него.

А потом Главкон вернулся в свой собственный шатёр, чтобы уснуть. Только Гипнос, сон, не торопился к атлету со своими обманами. Здесь, вдали от красавицы египтянки, прежние ужасы вновь одолели его. Главкон — предатель! Эти два слова всё звучали в его ушах. Наконец он уснул и увидел сны.

Уснув, Главкон увидел себя в Афинах. Как обычно, он шёл от находившейся в прохладной Академии борцовской площадки по улицам одного из пригородов, Керамика, квартала гончаров. И как только он миновал могилу Солона, на пути его вдруг оказалась женщина, поглядевшая на него. Ростом она превышала отведённую смертным меру и была наделена столь же божественной красотою, суровой и строгой. Взгляд серых глаз её пронзил сердце Главкона. Над правой рукой сей девы играла крылатая Ника-победа, на плече восседала сова, у ног извивалась змея, символ мудрости, а левой рукой она сжимала эгиду, лохматую козлиную шкуру, окаймлённую змеями, знаком Зевсовых молний. Главкон сразу понял, что перед ним Афина Паллада, хранительница города, и молитвенно воздел руки к богине. Однако дева смотрела на него с гневом. В глазах её полыхало пламя. И чем больше молил богиню Главкон, тем меньше милости было в её глазах. «Горе мне, — затрепетал он. — Я прогневил грозную Афину». Вдруг внешность женщины переменилась. Исчезли эгида, змей, крылатая победа, и Главкон увидел перед собой Гермиону, прекрасную, как в тот день, когда она встречала его в Элевсине, но тем не менее скорбную, как в Колоне.

Она скользнула по воздуху прочь от него. Так, должно быть, Одиссей следовал за тенью своей матери в сумрачной стране теней.

Он преследовал её, а она отлетала. Лицо Гермионы было полно скорби. И тут она заговорила:

   - Я верила в твою невиновность, хотя все Афины называют тебя изменником. Я верна тебе, хотя всё восстаёт против меня. Так-то ты хранишь супружеские обеты? Ты теперь любишь другую, целуешь её, обнимаешь? Как теперь докажешь ты свою преданность Афинам, как сумеешь вернуться?

   - Гермиона! — вскричал Главкон уже не во сне, а наяву. Снаружи шатра перекликались часовые, сменявшиеся перед рассветом.

Главкон вдруг понял, как именно надо поступить. Сон лишь придал форму тому, что и так созревало в голове его. Он должен немедленно отправиться к греческому лагерю и предупредить Леонида. Пусть спартанец не поверит ему, это не важно; главное, что он исполнит свой долг. Если же Леонид зарубит его на месте, не беда: лучше умереть, чем жить с нечистой совестью. Он вдруг осознал с непререкаемой ясностью, словно бы услышал об этом от вестницы Зевса, Ириды, что Гермиона никогда не считала его виновным, что она во всём хранила верность ему.

В голове Главкона воцарился покой. Он поднялся, набросил на плечи плащ, препоясался коротким мечом. Раб-нубиец, подаренный Главкону Мардонием в качестве слуги, проснулся на своём коврике и с удивлением спросил:

   - Куда собрался, господин мой?

Главкон ответил, что должен выйти на поле битвы ещё до рассвета, и велел слуге оставаться в шатре. Однако ему всё же не удалось осуществить свой замысел беспрепятственно. Едва он вышел из шатра — под усыпанный крупными звёздами небосклон, лишь чуть просветлевший там, где небо касалось моря, — из соседнего павильона появились две фигуры. Это были Артозостра и Роксана. Главкон застыл на месте.

   - Ты рано поднялся сегодня, милый Прексасп, — проговорила Роксана, откинув с лица вуаль, и Главкон даже при свете звёзд заметил, какой тревогой были полны глаза её. — Неужели сражение так манит тебя, что не даёт спать?

   - Битва начнётся рано, моя госпожа, — в рассеянности ответил Главкон.

Заново осознав свой долг, он как-то не подумал о том, что придётся проститься с этими людьми и отныне считать их врагами. Он погрузился в безмолвные терзания, и тут Роксана подошла к нему и положила на плечо свою руку.

   - Твои греки сопротивляются отчаянно, — сказала она. — Нам, женщинам, битва страшней, чем мужчинам. Вам радость сражения, а нам ожидание, печальные вести и скорби, поэтому мы с Артозострой так и не сумели уснуть и просто сидели вдвоём. Ты, конечно, будешь возле Мардония, моего брата. Охраняй его от всех бед. Загнанный в угол Леонид будет свиреп. Что это?

Роксана заметила, что на Главконе нет панциря.

   - Не собрался ли ты сегодня искать смерти, выйдя на поле без доспехов? — простонала она.

   - Мне он не понадобится, — ответил Главкон и, не осознавая, что делает, протянул вперёд руку, как бы отстраняя египтянку со своего пути.

Роксана в недоумении вздрогнула, но Артозостра крепко взяла его за руку.