Второй натиск закончился так же, как и первый, третий удался не лучше второго. Мардоний атаками намеревался утомить упрямых эллинов. Персы семикратно доказали свою доблесть. Целый десяток их охотно принял бы смерть, чтобы оплатить такой ценой жизнь единственного врага. Но сколь ни малочисленны были ряды Леонида, их всё-таки хватило, чтобы сменять уставших на острие удара персидского войска — столь узок был фронт этого удара. И трижды, когда отступала его разбитая рать, царь Ксеркс поднимался на троне, скорбя о павших.

В полдень утомлённые полки атакующих сменились свежими, подведёнными из тыла. Солнце пекло без жалости. Раненые корчились в муках под ногами сражавшихся. Наконец наступила ночь, и силы человеческие иссякли. Тень Эты медленно наползала на поле брани, и даже самые гордые из персов прятали глаза. Они потеряли многие тысячи. В поражении нельзя было усомниться. Перед ними высилась уходившая на закат, неприступная горная стена, в которой, по сведениям, не было ни единого прохода. На востоке лежало лишь море — море, закрытое для персов греческим флотом, находившимся в незримой отсюда гавани Артемисия. Неужели победоносное шествие Царя Царей закончится едва начавшись?

В тот вечер, удалясь в шатёр, царь молчал, что было признаком неописуемого гнева. Страх, унижение, ярость доводили его до безумия. Постельничие и евнухи в великом страхе приблизились к своему властелину, чтобы снять с него золотые доспехи. В царском шатре появился Мардоний; Ксеркс, разразившись проклятиями, которые он ни разу ещё не обращал против своего носителя лука, отказался принять его. Битва закончилась. Никто не хотел даже говорить о продолжении сражения. Все начальствующие над воинами доносили вышестоящим о серьёзных потерях, притом среди самых лучших. Возвращаясь к шатру Мардония, Главкон невольно подслушал разговор двух знатных персов.

   - Страшный день, и носителю царского лука предстоит заплатить за неудачу. Остаётся только надеяться, что гнев великого царя падёт лишь на него одного.

   - Да... Завтра Мардонию надо вступить на мост Чинват. Царь недоволен им, а Мегабиз, враг носителя лука, уже отправился к властелину, чтобы указать на ошибки Мардония, приведшие к такому итогу. Царь ухватится за подобное объяснение.

В шатре Главкон встретил и Артозостру и Роксану. Обе были бледны. Слухи о великом поражении распространялись быстро. Мардоний так и не вернулся. Он был жив, вне всяких сомнений, но Артозостра боялась самого худшего. Гордой дочери Дария трудно было смириться с несчастьем.

   - У моего мужа столько врагов. Доселе благосклонность Царя Царей позволяла ему смеяться над ними. Но если мой брат отвратит своё лицо от моего мужа, его ждёт быстрая гибель. Ах! Ахура-Мазда, зачем ты послал нам этот день?

Главкон постарался утешить её, впрочем, утешать было особенно нечем; Роксана рыдала, и он так и не сумел успокоить её лаской, на которую не отваживался прежде. Артозостра уже намеревалась кликнуть к себе евнухов и отправиться к шатру Ксеркса, чтобы молить за мужа, когда вдруг объявившийся Фаркас, личный слуга Мардония, принёс вести, по крайней мере несколько успокоившие обеих женщин.

   - Мне приказано передать обеим госпожам, что хозяин заставил умолкнуть языки своих врагов и вернул себе царское расположение. Ещё мне приказано доставить в царский шатёр владетельного Прексаспа. Царь Царей хочет видеть его.

Главкон оставил павильон Мардония, гадая, какого рода службу потребуется исполнить. А то, что было потом, он запомнил на всю жизнь. В просторном шатре пылало две дюжины смолистых ветвей. Рыжее пламя освещало зелёные и пурпурные занавеси, играло на серебряной оковке шестов. В конце шатра высился золотой трон царя, перед ним кружком стояли табуреты, предназначенные для самых ближних князей и полководцев. В центре этого полукруга находился Мардоний, допрашивавший несчастного, дикого с виду селянина, который, судя по одежде из козьих шкур и поножам, принадлежал к малийскому народу. Царь указал афинянину на них обоих; он был слишком взволнован, чтобы соблюдать церемонии.

   - Добрый Прексасп, ты владеешь греческим лучше Мардония. А в подобном деле нельзя доверять толмачам. Этот человек понимает лишь низменный говор своей страны, понятный немногим. Ты сможешь поговорить с ним?

   - Я понимаю его речь, великий государь.

   - Спроси ещё раз этого человека о том, чем он может помочь нам. Мы поняли его, но кое-как.

Главкон приступил к делу. Селянин, чувствовавший себя неловко в столь блистательном обществе, разговаривал на жутком пастушьем наречии, который и афинянин-то понимал с трудом. Однако скоро всё стало ясно. Эфиальта, сына некоего Эвридема, малийского пастуха, привела к Мардонию надежда на награду. Отчасти поняв предложение, полководец заторопился с изменником к царю. Оказалось, что Эфиальт был готов за должную плату провести персов нехоженой горной тропой через хребет Эты и вывести их в тыл отряду Леонида — тогда взятые в тиски эллины будут, несомненно, уничтожены.

Главкон переводил под удовлетворённые возгласы персидских вельмож. Глаза Ксеркса смягчились. Он хлопнул в ладоши.

   - Награда? Он получит десять талантов! Но где и как он поведёт войско?

Селянин ответил, что тропа не из трудных и по ней может пройти крупный отряд. Он сам часто прогонял по ней стадо коз и овец. Если персы выступят немедленно, пока ещё темно, — с рассветом они могут оказаться уже за спиной Леонида. Спартанец попадёт в ловушку или будет вынужден отступить.

   - Постой, друг. — Мардоний посмотрел на пастуха. — Ты говоришь гладко, но берегись, если решил таким образом заманить в ловушку часть царского войска. Ты пойдёшь со связанными руками, а за тобой будет следовать воин, который перережет тебе глотку при первых признаках измены.

Главкон перевёл угрозу. Изменник даже не вздрогнул. Он ограничился пятью словами.

   - Ловушки нет. Я поведу вас.

   - А разве эллинам не известна эта горная тропа, разве они не охраняют её? — спросил носитель лука.

Эфиальт ответил, что едва ли; если они и слыхали о ней, то не послали людей охранять сей путь. Гидарн прервал дальнейшие разговоры, поднявшись с места и пав ниц перед царём:

   - Милости, бессмертный государь, милости твоей прошу!

   - Что такое? — спросил властелин.

   - Бессмертные опозорены. Дважды они отступили с бесчестьем. Пламя стыда пылает в груди каждого. Позволь мне взять этого человека и всех пеших Бессмертных, тогда на рассвете Царь Царей увидит свою победу над презренными врагами.

   - Доброе слово сказал Гидарн, — проговорил Мардоний, а Ксеркс улыбнулся и согласно кивнул.

   - Ступай. Поднимись на эту гору со своими Бессмертными и скажи Эфиальту, что его ждут десять талантов и почётный пояс, если всё закончится благополучно; если же нет, я прикажу заживо снять с него шкуру и натянуть её на барабан.

Подобная угроза не произвела на пастуха никакого впечатления. Главкон остался в шатре, переводя при необходимости и выслушивая дальнейшие планы, касавшиеся удара, который Гидарну предстояло нанести с тыла, и нового штурма под руководством Мардония. Наконец вождь телохранителей в последний раз склонился перед царём:

   - Я ухожу, всемогущий, и завтра ты или покараешь своих врагов, или никогда более не увидишь меня.

   - Мои рабы верны мне, — промолвил Ксеркс, поднимаясь с трона и наделяя полководца и носителя лука благосклонным взором. — Теперь разойдёмся, только дайте знать магам, чтобы всю ночь молились Митре и Тиштрии и принесли им в жертву белого коня.

   - Царь Царей всегда призывает благословения небес на головы своих слуг, — поклонился Мардоний, провожая взглядом Ксеркса, уже направившегося во внутреннюю часть шатра, где пребывали его наложницы. Царедворцы пошли к выходу. Главкон ждал, пока не уйдут знатнейшие из вельмож, и тут к нему приблизился носитель лука.

   - Вернись в мой шатёр, — приказал афинянину Мардоний. — Скажи Артозостре и Роксане, что Ахура-Мазда избавил меня от беды и вернул мне милость царя, а завтра перед нами распахнутся ворота Эллады.