Заученные назубок ещё в школе строки Алкмана вместе с тысячью других пустяков вертелись в голове Главкона Алкмеонида. Сколько он пережил этой ночью, сколько предстоит ему пережить, если боги завтра не заберут его в Аид! Голову наполняли обрывки воспоминаний. Наконец всё вокруг исчезло.

Он уснул и увидел, что они с Гермионой собирают на лугу над Элевсином алые маки. Она первой наполнила свою корзинку. Главкон попросил её подождать. Гермиона же бросилась бежать, он рванулся за нею, а она смеялась, и глаза её были полны счастья. Шелестела её одежда, оборачиваясь, она звала его за собой. Он поймал её у священного источника возле храма. Гермиона, играя, вырывалась из его объятий. Тёплое дыхание её прикасалось к его лицу, выбившиеся волосы щекотали лоб. Радуясь своей силе, он повернул жену лицом к себе... и проснулся. Сикинн исчез. На востоке над водой уже висела тусклая жёлтая полоска.

Наступал новый день.

Несколько мгновений он пытался осознать смысл этих слов во всей полноте. Воду покрывал тонкий слой тумана, дожидавшегося первых лучей солнца.

Вдалеке раздавался вой труб, грохот барабанов: за проливом шло вдоль берега войско. «Ксеркс выступил со своей пешей ратью, — подумал Главкон. — И все полководцы Царя Царей кланяются ему, улыбаются и сулят победу. Верную и несомненную». Афинянин скрипнул зубами.

Вдоль берега ходили люди. Воины и мореходы просыпались. Серая полоска зари превратилась в серебряную. Мимо шли группы, занятые, возможно, последний раз в жизни дружеским разговором. Главкон не стал сразу вставать и вдруг уловил голос, от которого кровь бросилась ему в лицо, — голос Демарата:

   - Хирам, в который раз говорю тебе, я не имею никакого отношения к боевому порядку флота. И если я попытаюсь вмешаться, то ничем хорошим это не кончится.

Двое прошли так близко, что волочившийся по песку хитон оратора едва не задел Главкона, уже удивлявшегося тому, что заточенное в груди его сердце не выпрыгнуло наружу — так сильно было биение.

   - Что, если господин мой сходит к Адиманту и предложит... — В голосе собеседника Демарата улавливался восточный акцент.

   - О Гарпия! Адимант в безвыходном положении и будет сражаться. Неужели вы, варвары, ещё сомневаетесь в себе? У Царя Царей по две триеры на каждую нашу. Чего ещё вам нужно? Передай своему господину, Ликону, что я уже сделал всё, что мог, стараясь услужить ему.

   - Ты кое о чем забываешь, превосходительный.

   - Исчезни, негодяй. И более не грози мне. Даже зная о твоей власти надо мной, клянусь, что ты отправишься в Аид не в одиночестве, а в отличной компании.

   - Мне жаль доставлять такие вести Ликону.

   - Прочь!

   - Не возвышай своего голоса, кирие. Тут кто-то спит.

Намёк едва не заставил Демарата припустить бегом. Хирам растворился в противоположном направлении. Главкон поднялся, стряхнул песок с плаща, ощущая полное смятение. Друг его детства, человек, погубивший его по подозрению в измене, только что вёл компрометирующий разговор с агентом главы сторонников персов в Спарте. И Мардоний сказал ему на прощание два непонятных слова: «Берегись Демарата». На мгновение это вытеснило из головы Главкона все размышления о будущей битве.

Но трубный сигнал, прокатившийся над прибрежьем, не позволил ему вновь погрузиться в думы. Вернувшийся Сикинн повёл Главкона к одному из разложенных на берегу костров, где предусмотрительные греки уже завтракали мясом и ячменной кашей, прежде чем отправиться на бранное пиршество. Все молчали, не слышно было ни шуток, ни смеха. Все знали, что многим из них не придётся вновь увидеть рассвет. Главкон тоже поел — не потому, что ощущал голод, — из чувства долга. Стало светлее, и люди на берегу занялись делом. Вытащенные на берег триеры на катках поехали в воду. Новый сигнал труб заставил гребцов разойтись по кораблям. Прежде чем идти на гибель, грек должен насытить и живот и уши: на берегу собралась целая толпа, по восемнадцать человек с каждой триеры, зазвучали речи. О старой вражде позабыли. Адимант и Эврибиад взывали к отваге. Прорицатели уверяли всех в том, что знамения были благоприятными. Потом помолились Аяксу Саламинскому, чтобы герой помог своему народу. Последним — вполне продуманно — выступил Фемистокл. Никакой похвальбы, пренебрежения к врагу — он говорил лишь о славной смерти свободных и жалкой участи живых рабов. Он напомнил о Марафоне, Фермопилах, спросил, неужели кто-нибудь способен назвать гибель Леонида бессмысленной. На глаза навернулись слёзы, послышались призывы к отмщению. Овации не последовало. Слишком велико было владевшее людьми напряжение.

   - Ступайте. Докажите, что вы истинные эллины. Иного выхода нет. И верьте, в последующие дни вы будете вспоминать сегодняшний как радость, и все скажут: «Чтите этого человека, ибо он спас нас при Саламине».

Толпа рассеялась, все разошлись по своим кораблям.

Фемистокл отправился на своей лодке к «Навзикае», и берег и море наполнялись гулом приветственных голосов. Конечно, Эврибиад главнокомандующий только по имени, известно, что Фемистокл — самая надёжная крепость Эллады.

Стоя в своей лодке, сын Неокла обратил свой взор к ужо золотившемуся востоку.

   - Будь свидетелем, Гелиос! — выкрикнул он. — Будь свидетелем: к твоему восходу я уже сделал всё возможное. А теперь вместе со всеми олимпийцами руководи нами в битве... Наша судьба в руках богов.

С рассветом «Навзикая» была готова к бою. Наверх Амейна нервно расхаживал по палубе возле каюты. Все мыслимые меры, способные помочь кораблю в битве, были предприняты. Длинный корпус размером в сто пятьдесят локтей уже освободился от лишнего дерева. Мачты опустили, на бортах висели отягощённые камнем якоря, помогающие отражать противника. Возле кормы находилась шлюпка, способная увести триеру в сторону и тем самым ослабить силу удара вражеского тарана. Возле бортов стояли тяжеловооружённые воины, с длинными абордажными копьями, готовые отразить нападение чужого корабля и провести собственную атаку. Но самым сильным оружием «Навзикаи» было само судно, предназначенное для того, чтобы пробить трёхфутовым тараном борт вражеского судна. Столкновение смягчали два толстых каната, проложенные вдоль всего корпуса по горизонтали, от носа к корме. Гребцы-траниты верхнего ряда, зигиты среднего и таламиты нижнего — сто семьдесят человек, смуглые и встревоженные, сидели на месте, положив руки на вёсла, пока ещё просто опущенные в воду. На поясе каждого гребца висел меч, ибо абордажная схватка была более чем возможна. Тридцать запасных гребцов беспокойно дожидались своего мгновения в середине палубы, готовые броситься туда, где потребуется помощь. На передней палубе командовал проревт, помощник Амейны, там же находился келевст, старший над всеми гребцами, задававший ударами по билу ритм гребле, что бы ни творилось вокруг, сколько кораблей ни опускалось бы в водяную могилу. На мостике возле капитана стоял кормчий, человек седой и мудрый, чьи приказы могли повернуть тяжёлые рулевые вёсла, направляя «Навзикаю» к жизни или смерти во время столкновения кораблей.

   - Триера готова, наварх, — доложил Амейна, едва Фемистокл появился из кормовой каюты.

Сын Неокла шёл без шлема, открывая всеобщему взору невозмутимое лицо. Поверх пурпурного хитона он надел посеребрённый чешуйчатый панцирь. Рядом с ним был молодой человек, в котором люди узнали вчерашнего перебежчика, хотя шлем и прятал его лицо.