- Не сегодня. Я уже превозносила свой край. А сейчас время воздать хвалу усеянным розами долинам Персии и Бактрии, куда увёз меня Мардоний после смерти отца.

   - Неужели прекрасны и они?

   - Прекрасны, как Поля Блаженных Налу, где обитают усопшие, которых не покарал жезл Осириса; прекрасны, как Ариан-Ваэджо, родина ариев, откуда разослал их повсюду Ахура-Мазда. Короткие зимы сменяются там долгим и солнечным летом. Там не бывает жары и длительных дождей. Наш «Парадиз» возле Сард ничто рядом с теми краями. Повсюду благоухание роз, а соловьи поют и весь день, и всю ночь. В ручьях пенится прохладная влага. А красоту дворца в Сузах нельзя и описать словами. Туда двор переезжает на лето из скучного Вавилона. Колонны дворца достают до самого неба, и нет вокруг них стен, лишь занавеси — зелёные, белые, голубые, — колышущиеся под дуновением ветерка, прилетающего с изумрудных равнин.

   - Ты нарисовала мне картину, достойную долей Элизия, — проговорил Главкон. — И всё же я не стал бы искать убежища даже при дворе Царя Царей со всеми его красотами. Бывают мгновения, когда мне хочется помолиться богу такими словами: «О, Зевс, дай мне крылья, дай мне крылья орлиные, дабы мог я улететь к самому краю земли, а там, в одной из укромных долин, позволь вкусить из ключа вод летейских, вод забвения, дарующих мир душе!»

Роксана поглядела на Главкона; глаза её были полны жалости, и он ощутил, что это ему приятно.

   - Волшебную воду, которую ты просишь, пьют только из кубков, — сказала она, — ибо чудодейственная эта долина лежит в горах Бактрии, крыши мира, прячась между гор, венчанных вековечными снегами. Там растёт благая трава, там вьётся таинственный Окс, великая северная река. И только там, на зелёном, благословенном Маздой просторе, может найти мир измученная душа.

   - Неужели этот край настолько красив?

   - Прекрасен! — хором ответили Мардоний и Артозостра.

А Роксана, повинуясь кивку брата, направилась вглубь шатра, где висела простая арфа.

   - Готов ли, господин мой Прексасп, выслушать одну из песен ариев, возносящую хвалу долинам Окса, хотя умение моё невелико?

   - Песней своей ты способна растрогать сердце Персефоны, как сделал это Орфей, — ответил афинянин, не отводивший взгляда от Роксаны.

Неяркий свет висячих светильников, густой аромат благовоний, исходивший от жаровни, блеск тёмных глаз певицы слились в единое волшебство. Роксана коснулась струн. В её дивном голосе за рокотом струн угадывалось не просто желание порадовать приунывшего гостя.

И свет, и благоухание, и полные смысла слова — всё разом обрушилось на Главкона. Щёки его зарделись, отовсюду к нему словно тянулись лёгкие руки, лишавшие его силы. Роксана не отводила взгляда от Главкона. А он не мог оторваться от её глаз — глаз прекрасной, знатной и умной женщины, приглашавшей его забыть о Главконе, изгнанном из Эллады, и стать телом и душой персом Прексаспом, «благодетелем царя», по праву пользующимся всеми благами, доступными народу-победителю. Прошлое вдруг сделалось нереальным, удалилось в неведомые края. Перед ним во всей восточной красе стояла Роксана, а Гермиона навсегда осталась в Афинах, чтобы скоро выйти замуж за Демарата. Можно ли удивляться тому, что го лова Главкона уже шла кругом, хотя он весь день воздерживался от вина?

   - Бесхитростная песня, — проговорил Мардоний, удовлетворённый поступком сестры, — но тем не менее, милая, мы, арии, чуждаемся причудливой музыки греков и вавилонян.

   - В простоте высшая красота, — ответил Главкон, — и когда я слышу, как Эвфросина, прекраснейшая из Харит, поёт голосом Эрато, царицы песен, мной овладевает страх. Ибо не подобает смертному приближаться к богам.

Вернув на место арфу, Роксана ответила ему одной из своих цветистых и неподражаемых в своей искренности восточных любезностей, выразив ею сразу и благодарность, и прощание на сегодня с Главконом. Афинянин не сводил с Роксаны глаз, пока она, шелестя лёгкими одеждами, не вышла из шатра. Не видел он и взглядов, которыми успели при этом обменяться Мардоний и Артозостра.

Когда мужчины остались вдвоём, носитель царского лука спросил:

   - Дорогой Прексасп, не кажется ли тебе, что я должен благословить двенадцать Амеша-Спентов за то, что они даровали мне красавицу сестру?

   - Она так прекрасна, что Зевс мог бы слететь с Олимпа, чтобы возвести её на трон вместо Геры.

Носитель царского лука усмехнулся:

   - Ну нет. Я предпочитаю выбрать для неё жениха из числа людей. Однако, подходящего найти трудно — и в Персии, и в Лидии, и на всём Востоке. Быть может, — смех его сделался ещё веселее, — стоит обратить свой взгляд на запад?

Ни на следующий день, ни позже Главкон не видел Роксану. Тем не менее он уже не так часто вспоминал о Гермионе и об Афинах.

Весь конец года и начало следующего, до самой весны, солнце каждый день освещало фиолетовую дымку над горами и ослепительное море возле Элевсина прибрежного. Ночью распевали соловьи в кронах старых олив над тёмной водою. А Гермиона сидела, глядя в пространство перед собой, и устало ждала, задавая ночи и морю вопросы, так и не получавшие ответа. Утром, когда море играло под первыми лучами солнца, она обращала свой взор к бурым утёсам Саламина и открывавшимся за ними просторам Эгейского моря. Волны молчали, они хранили свой секрет. Высокие триеры, рыбацкие лодки под красными парусами приходили в афинские гавани и оставляли их, однако Гермиона так и не увидела среди них корабль, что унёс смысл её жизни. Всеобщее возмущение и разговоры, поднявшийся после разоблачения Главкона, давно уже улеглись. Гермипп, состарившийся на пять лет в результате этой истории, увёз свою дочь в тихий Элевсин, где мало что могло напомнить ей о той страшной ночи в Колоне. Осень и зиму она провела в доме, в обществе собственной матери и старой Клеопис. Неизвестные ещё причины мало чем могли утешить и успокоить её. Однако родители, всё время старавшиеся вывести дочь из мрачной задумчивости, постоянно причиняли Гермионе боль.

Она всё поняла ещё до того, как желание отца вышло за пределы намёков. Он то и дело принимался превозносить при ней Демарата, хвалить его преданность Афинам и всей Элладе, восхищаться открывающимися перед ним перспективами, и, чтобы понять намерения Гермиппа, не нужны были никакие оракулы. Однажды Гермиона подслушала разговор Клеопис с другой служанкой:

   - Молодая госпожа очень переживает, но я так и сказала её матери: сильный огонь быстрей сгорает. Пройдёт год, и она утешится с Демаратом.

   - Да, — согласилась вторая премудрая особа. — Она слишком молода и хороша собой, чтобы оставаться без мужа. Афродита не для того осенила её своим покровом, чтобы сидеть в старых девах, прясть шерсть и жевать бобы. Намерения Гермиппа и Лизистры видны с первого взгляда.