- Человек этот действительно не из благородных, Демарат, но свиньёй его не назовёшь. Рассказы его складываются в весьма последовательную картину. Кроме него на суде может выступить Лампаксо, да и твой слуга Биас в состоянии сказать кое-что интересное.

   - Только если я дам своё согласие.

   - И когда же это хозяин отказывался разрешить своему рабу выступить со свидетельством в суде, если только он не хотел решить дело в чужую пользу? Нет, макайре, день, когда Фемистокл вызовет тебя в суд, не доставит тебе никакой радости.

Демарат поёжился. Весеннее солнце ласково пригревало, однако ему было холодно. Он сумел бы опровергнуть простое обвинение в измене, если к нему будет благосклонна удача. Но оказаться разоблачённым перед всей Элладой в качестве человека, погубившего лучшего друга, притом выдумкой, достойной сразу Тантала, Сизифа и Иксиона... Что удивляться тому, что ноги вдруг отказали ему? Как мог он не учесть, что Эгис может попасть в руки Ликона? Почему поверил лживой вести, пришедшей от Артемизии? И хуже всего — хуже воплей, с которыми люди будут рвать его тело на части, не дожидаясь, пока подействует цикута, — была мысль о Гермионе. Сейчас она ненавидит его. И, если он сядет на дарованный Ксерксом трон, подозрения её сразу превратятся в уверенность. Всё погибло, и жизнь, и любовь, впереди лишь клеймо измен ника.

Ликону хватило здравого смысла помолчать, дожидаясь, пока предыдущие слова его произведут своё действие. Он был уверен в себе, и не без оснований. Наконец Демарат поглядел на него.

   - Спартанец! Я — твой раб. Если бы ты купил меня за десять мин и получил расписку, я не мог бы надёжнее оказаться в твоей власти. Чего ты хочешь?

Ликон ответил, старательно подбирая слова:

   - Ты должен послужить Персии. Не однажды, а всю свою жизнь. Взамен получишь обещанное — власть над Афинами.

   - Ни слова более, — простонал оратор. — Что ты намереваешься сделать?

   - Аристид скоро отправится в Спарту, чтобы решительно потребовать выступления лакедемонян против Мардония. Я постараюсь, чтобы посольство его завершилось успехом. В Беотии состоится великая битва. И мы можем добиться того, чтобы Мардоний одержал такую победу, что всякое сопротивление персам сделалось бы невозможным.

   - И какова будет моя роль в этом деле?

Требования и предложения, которыми Ликон ответил на этот полный отчаяния вопрос, будут описаны в другом месте. Пока же достаточно знать, что наконец отпустивший Демарата Ликон был уверен, что отныне афинянин всей душою и телом предан их общему делу. В ту ночь Демарат был мрачным гостем. Он вновь возвратился к старой своей привычке пить вино неразбавленным. «Пьёт, как македонянин!.. Македонянин!» — кричали на пирушке, пытаясь развеселить его. Никто не понимал, что песня Эриний вновь звучит в ушах его, и даже самая объёмистая чаша не способна заглушить эти звуки. Друзья не знали, что всякий раз, закрывая глаза, Демарат видит перед собой лицо Главкона. В то утро он смеялся над Немезидой, а вечером над ним зазвенели медные крылья богини.

В ту весну семейству Гермиппа жилось в чужом городе совсем неплохо. Трезенцы не скупились, исполняя свой долг перед Зевсом Ксением, странноприимцем. Беженцы из Афин получали по два обола в день, которых хватало и на хлеб и на кашу. Детям их было позволено вволю пастись в садах. Однако Гермипп в подобной щедрости не нуждался. Он отдал под проценты несколько талантов в Коринфе, а дружеские узы, связывавшие гостя с видными трезенцами, ещё более облегчали ему жизнь.

Гермипп нанял уютный дом и вместе с женой, дочерью, маленьким внуком и слугами жил даже в роскоши.

Маленький Феникс рос день ото дня, будто по слову матери, велевшей ему расти, набираться сил и отомстить за отца. Старая Клеопис уверяла, что ещё не видела более здорового, красивого и неплаксивого младенца, а опыт у неё был внушительный. В год ребёнок сделался уже настолько активным, что его приходилось привязывать к колыбели. А когда пришли золотые весенние дни, он уже охотно катался на плечах няньки, обозревая Элладу, в которой ему предстояло жить.

Но лето сменило весну, и Клеопис пришлось переключить своё внимание на Гермиону. И Феникс попал в распоряжение некоей Ниобы, темноволосой девушки с островов, обращавшейся с ребёнком хорошо, однако пылкие чувства, которые эта молодая особа испытывала к одному из слуг, не позволяли ей в полной мере уделять внимание мальчику.

Однажды, когда пожухлая трава известила о том, что владыка Гелиос набрал полную силу, Ниоба вышла из дома с драгоценной ношей, оживлённо возившейся на руках, нисколько не думая о ней. Управитель Прокл в последние дни охладел к девушке, он даже поглядывал на Иокасту, служанку Лизистры. И посему Ниоба приготовилась обратиться к методам лукавым, раз честные уже не помогали ей. Итак, вместо того чтобы пойти на прогулку к морю, она отправилась прямо на Агору, где старый Дион, державший лавку гадателя, обещал ей за полдрахмы приворожить молодца обратно.

Собравшаяся на рынке толпа редела. Ниоба пробралась между торговками овощами, отбилась от мальчишки, попытавшегося сунуть ей в руки двух гусей, и в тихом уголке возле храма отыскала лавчонку Диона. Повесть Ниобы он выслушал с отеческим интересом, утешил её, когда при имени Прокла она хлюпнула носом, велел показать монетку, а потом принялся копаться в своих мешочках и кувшинчиках.

   - Ах, милый Дион, — в шестой раз зарыдала Ниоба, — если бы только какой-нибудь настой мог заставить Прокла возненавидеть мерзкую Иокасту.

   - Эй! Эй! — пробормотал старый грешник. — Трудно сказать, что больше поможет тебе: толчёная косточка жабы или мазь из молотых короедов и жира гадюки. Безопаснее всего обратиться к богу...

   - Что ты хочешь сказать?

   - У меня есть священный петушок, проклюнувшийся в Дельфах и благословлённый Аполлоном. — Дион ткнул пальцем в сторону клетки. — Способ гадания очень прост: ты насыпаешь перед ним две кучки зерна, и если он начнёт клевать правую, то берём косточку жабы, если левую — то жир гадюки. Пусть само небо подскажет нам.

   - Великолепно, — обрадовалась Ниоба.

   - Только зерно, конечно, должно быть освящённым, а это на два обола дороже.

Лицо Ниобы вытянулось.

   - У меня есть только полдрахмы.

   - Тогда, филотатэ, — молвил Дион решительным, но любезным тоном, — тебе лучше чуточку подождать.

Ниоба заплакала:

   - Вай! Горе! Я буду ждать, а Иокаста получит Прокла. Ещё раз попросить денег у Гермионы я не могу.

Слёзы нисколько не растрогали Диона. Ниоба уже рыдала вовсю, когда за спиной её прозвучал голос:

   - Девица, что случилось? Клянусь Зевсом, у тебя на руках очаровательный ребёнок.

Поглядев на спрашивающего, Ниоба мгновенно при тихла. Возле неё стоял молодец в грубой одежде матроса, но длинные чёрные волосы и борода не помешали ей заметить, что человек этот куда красивее Прокла.

   - Прошу прощения, кирие. — Она назвала незнакомца господином, повинуясь инстинкту. — Я простая, честная служанка. А Дион дерёт с меня три шкуры.

Она потупила глаза, ожидая немедленной помощи со стороны чувствительного морехода, однако с разочарованием заметила, что восхищается он ребёнком, а не ею самой.

   - Ах! Боги и богини, какое прекрасное дитя! Это девочка?

   - Мальчик, — ответила приунывшая Ниоба.

   - Да будет благословен дом в Трезене, который может похвастаться подобным сыном.

   - О, он не из Трезена. Он из семьи афинских беженцев, — вмешался Дион, помимо своих фиалов[43] знавший все сплетни крохотного городка.

   - Так он афинянин. Благословенна будь Афина Паллада. Я и сам из Афин. А кто его отец?

   - Бедолаге не придётся похвастаться отцом, — изрёк Дион, закатывая глаза. — Он каким-то образом погиб, и ставлю пять мин, что мать надеется скрыть этот факт от ребёнка... Впрочем, он из очень хорошей семьи: Алкмеонид, внук того самого Гермиппа.