Ксеркс охотно обрушил бы свой гнев и на ветры, однако они реяли где хотели и высечь их было не так-то просто. Тем не менее Геллеспонт заслуживал хорошей порки. И перед глазами всего войска, а так же горожан, собравшихся поглазеть, палачи Ксеркса принялись сечь Геллеспонт кнутами, отсчитав при этом три сотни ударов. Пыточных дел мастера заклеймили воду раскалённым железом. Клейма, шипя, остыли в почти незаметных волнах, удары кнутов даже не сумели сколько-нибудь вспенить их, и горожане начали посмеиваться.

Подручные Ксеркса огляделись по сторонам и рявкнули:

   - Цыц, мерзавцы!

И горожане, естественно, умолкли. Глашатай, чей голос далеко разносился по окрестностям, громко прочёл написанное в свитке:

   — «Пресные воды, солёные воды, господин ваш наказывает вас за то, что вы посмели воспротивиться ему и оскорбить его. Ксеркс, Царь Царей, пересечёт вас, когда и как пожелает. И да никто не принесёт тебе жертв, ибо ты есть просто река, солёная и обманчивая».

Геллеспонт тек своим путём, негромко нашёптывая, что никакая он не река, а пролив, пусть и очень узкий. Однако палачи не понимали его. Они обезглавили строителей уничтоженного моста, и к созданию нового приступили уже другие мастера.

Они связали вместе суда и пентеконтеры. Три сотни кораблей находились на западной стороне пролива, а три сотни на восточной стороне его. Первые три сотни стояли бортами к Пропонтиде, носы остальных были обращены к Эгейскому морю. Течение увлекало суда, туго натягивая канаты. Каждый из кораблей опустил якорь. На сей раз суда соединяли вместе канаты двойные, намотанные на устроенные на берегу чудовищные деревянные барабаны. Вместо одного папирусного каната теперь брали четыре, а вместо одного льняного — два. Последние были крепче, но тяжелее, и каждый локоть их весил более таланта.

Когда корабли соединили, взяли широкие доски, распилили их, выровняли и уложили на тяжёлых поперечинах на палубы кораблей, после чего мост засыпали землёй, сделав настоящую дорогу, по бокам которой устроили перила, чтобы животные не пугались, увидев не всегда спокойные, а чаще буйные воды Геллеспонта.

Мост через Геллеспонт был построен.

Гора Атос была прорыта.

Весьма впечатляющие деяния.

Ксеркса известили о них, и он вышел из Сард со всем своим войском.

Когда персы шли к Абидосу, солнце на чистом безоблачном небе вдруг затмилось и посреди дня наступила ночь.

Персы попадали на колени по обе стороны дороги, молясь и взывая к Ормузду и Митре.

Ксеркс обратился к сопровождавшим его магам, чтобы они истолковали затмение.

Те ответили, что Солнце, будучи богом Персии, богом всех персов, тем не менее предсказывает будущее не Персии, а Греции — полное поражение её.

Луна же предвещает судьбу Персидской державы.

Солнце вновь засияло на небе. И бесконечное войско снова заструилось вперёд.

На первом же привале Пифий, богатый лидиец, подаривший в Келенах всё своё состояние Ксерксу, явился к Царю Царей с великой свитой и тысячью и одной церемонией.

Ксеркс принял его в доме, на скорую руку обставленном и украшенном его дворецкими; Царь Царей намеревался провести здесь ночь и с улыбкой, прячущейся в иссиня-чёрной бороде, предложил лидийцу изложить своё дело.

Ксеркс решил, что Пифий явился к нему с новой крупной суммой. Пифий уселся на табурет напротив Ксеркса, который, где бы он ни появлялся, всегда имел в своём распоряжении трон. За Царём Царей в походе везли не один трон.

Поощрённый любезной улыбкой Пифий произнёс:

   - Великий деспот! Могу ли я осмелиться попросить у своего властелина о милости, которую ему даровать весьма несложно и которая, в случае снисхождения властелина, очень обрадует меня?

   - Позволь мне выслушать твою просьбу, — ответил Ксеркс.

Он всё ещё думал, что ему снова предложат деньги в манере смиренной и. цветистой; сам же он намеревался ответить цветисто, но отнюдь не смиренно: «Пифий, твои дары велики. Однако я ни в чём не уступлю своему незабвенному родителю Дарию. Проси, чего пожелаешь».

Царь Царей думал при этом: «Пифий вновь спросит меня, не нужны ли мне несколько талантов серебра или четыре-пять миллионов золотых статеров».

Вздохнув, Пифий промолвил:

   - Базилевс[54]! В старости моей опорой мне служат пять сыновей. По твоему закону все они обязаны последовать за тобой в Грецию. Прошу тебя, пожалей мои седины. Позволь мне оставить при себе старшего сына. Освободи его, лишь его одного, от службы! Об этом прошу я твоё величество! Позволь ему остаться при мне и управлять моими землями!

Старый Пифий просительно сложил руки. Он полагал, что просьба его будет удовлетворена.

Но Ксеркс вскочил, побелев от ярости:

   - Что? А где новые таланты серебра? А где новые золотые статеры? Жалкий негодяй! Как так? Я иду в Грецию со своими младшими сыновьями, братьями, зятьями и племянниками, а ты, мой раб, осмеливаешься упоминать о своём сыне? Ты должен следовать за мной со всем своим домом, своими женщинами, детьми и рабами, которые все являются моей собственностью. Чем может лично владеть любой из моих подданных? А теперь слушай: дух человека восседает здесь!

И он резким движением указал на собственное ухо.

   - И когда дух слышит нечто приятное, — продолжил Ксеркс, не отрывая руки от уха, — он доволен. А если доволен дух, то удовольствие его распространяется на всё тело. Но когда слух улавливает ему отвратительное, — казалось, указательный палец царя вот-вот пронзит барабанную перепонку, — дух гневается, его охватывает ярость. Сначала своими поступками ты заслужил моё одобрение, тем не менее тебе не пришлось страдать столько, сколько мне, твоему царю. Я не сомневаюсь в том, что ты укрыл многие таланты серебра и несчётные миллионы золотых статеров. Но, несмотря на это, в знак моей царственной благодарности я не стану плохо обходиться с тобой. Ты просил у меня одного сына из пяти. Я отдам тебе четверых, но пятого, твоего любимца, накажу так, как сочту нужным.

И Ксеркс приказал страже схватить старшего сына Пифия.

Юношу отправили к палачам, которые разрубили его тело надвое. Обе половинки его тела оставили лежать по обе стороны дороги на Абидос.

На следующий день царь со своим войском продолжил шествие, полководцы, военачальники и простые воины, проходя мимо, бросали косые взгляды на разрубленные половины.

Шли часы, стучали копыта коней. Поднимались облака белой пыли.

После полудня явился достопочтенный Пифий, скорбя вместе с многочисленными старыми, верными друзьями, тоже людьми богатыми.

Раздались громкие стенания, и друзья-богатеи подняли с обочины обе половинки тела и уложили их на одр, покрытый шафраново-желтой тканью. Состоятельные старцы направились обратно, перешёптываясь:

   - Если бы только Пифий отдал царю лишь положенный военный налог, а не все наличные деньги!

   - Все свои наличные деньги?

   - Почти все свои наличные деньги. Если бы только он отдал не больше, чем все мы.

   - Тогда он ещё долго наслаждался бы обществом своего старшего сына.

   - Будем надеяться, что наши первенцы вернутся с победой.

Так жаловались старые богачи, расставшиеся с сыновьями, но не с деньгами, сопровождая похоронный одр к городу.

Войско текло из Сард к Абидосу, на берега Геллеспонта. Верблюды шли первыми бесконечной чередой. На спинах своих они несли сундуки и сосуды. Далее шли воины из всех стран, покорных Царю Царей. Они составляли более половины всего шествия. Войско следовало за войском — с собственными полководцами, военачальниками, сотниками и десятниками, — беспорядочными толпами, которые вместе удерживал только посвист кнута. За ними не было никого, и не приходилось ждать долго, чтобы дорожная пыль успела улечься.