- Если тебе угодно, мой добрый наварх, выслушай меня, — наконец разомкнул свои уста третий из эллинов.

   - Кто ты?

   - Проревт с «Алкионы», мелосского судна. Но обо мне потом. Если тебе дорога Эллада, потребуй, чтобы Хирам сказал, где он спрятал послания, полученные в Трезене от изменников.

   - Хирам? Великий Аполлон! Тот самый, который всегда ползал возле Ликона на Истме. Если он действительно везёт с собой письма, я сумею найти их. Ну, — голос Кимона сделался суровым, — где письма?

Посеревший, как труп, Хирам едва сумел разомкнуть губы:

   - Формий ошибается. Твой раб не знает, о чём идёт речь.

   - Ну да! — воскликнул Кимон. — Ложью от тебя воняет, как чесноком. Будешь молчать? Но я творю чудеса не хуже Асклепия, и у меня говорят даже немые. Верёвку и шкворни, Наон.

Названный мореход обмотал верёвкой голову финикийца, вставив в неё у затылка шкворень.

   - Крути, — скомандовал Кимон, и двое моряков схватили финикийца за руки.

Наон натягивал верёвку всё туже и туже. Звериный стон сорвался с уст финикийца. Глаза его выкатились из орбит, но он молчал.

   - Ещё, — приказал наварх, и на сей раз смертный стоп изошёл из груди Хирама:

   - Пожалей! Смилуйся! Голова моя раскалывается. Я всё скажу!

   - Говори быстро, пока не вытекли мозги. Наон, ослабь верёвку.

   - В мачте. В каюте. — Хирам по одному выплёвывал слова. — Там есть колышек. Его надо вытащить, а за ним тайник. Там и найдёте письма. Горе! Горе! Да будет проклят тот день, когда я появился на свет. Да будет проклята моя мать, выносившая меня.

Несчастный повалился на палубу, прижимая руки к вискам. Теперь на него не обращали внимания. Кимон сам сбежал в каюту и вынул колышек из гнезда. В нише обнаружились туго свёрнутые, плотно исписанные листки папируса, запечатанные печатью. Наварх повертел их с любопытством, а потом на глазах мореходов прислонился к мачте, сделавшись едва ли не бледнее Хирама. Кимон сунул письма в руки находившегося рядом проревта.

   - Узнаешь эту печать? Говори правду.

   - Незачем уговаривать меня, наварх. Печать простая: Тезей убивает Минотавра.

   - И кто же, во имя Зевса, пользуется в Афинах такой печатью?

После недолгого молчания побледнел и проревт.

   - Уж не хочешь ли ты сказать...

   - Демарат!

   - Почему бы и нет, — произнёс доселе молчавший пленник, подошедший поближе и стоявший теперь возле Кимона.

Голос его на сей раз прозвучал иначе, и наварх вздрогнул.

   - Фемистокл сейчас на борту «Навзикаи»? — спросил бывший пленник, а Кимон глядел на него, не в силах вымолвить ни слова, спрашивая у себя самого, не сошёл ли с ума и он.

   - Да... Но твой голос, лицо, манеры...

Незнакомец прикоснулся к его руке:

   - Кимон, неужели я настолько переменился, что ты не узнаешь меня?

Сыну Мильтиада сил было не занимать. Он с усмешкой смотрел на муки Хирама и бестрепетно вышел бы навстречу собственной смерти. Но сейчас дрогнул и он. С криком сразу и радости и удивления он обнял освобождённого пленника. Изменник он, не изменник — какая разница! Кимон забыл обо всём, увидев перед собой давнего друга.

   - Друг моих детских лет!

Оба расцеловались. «Навзикая» была уже рядом, готовая прийти на помощь, если «Бозра» окажет сопротивление.

Фемистокл находился в своей каюте в обществе Симонида, когда к нему явились Кимон и Главкон. Выслушав наварха, флотоводец принял нераспечатанный пакет и велел поэту и Кимону удалиться. Едва ноги их затопали по лестнице, Фемистокл повернулся к изгнаннику и приказал:

   - Говори.

Главкон рассказал всё, как было: о стычке на холме, о том, как их с Формием захватили в его доме, о том, как явился Демарат со своей похвальбой, и о плавании, о погоне. Сын Неокла не торопил его, однако раз или два задал вопрос. Потом он осведомился:

   - А что скажет Формий?

   - То же самое. Спроси его сам.

   - Гм! Он честный человек и не обманет ни в чём, кроме цены на рыбу. Тогда вскроем пакет.

Фемистокл действовал чрезвычайно осторожно. Достав кинжал, он разрезал папирус так, чтобы не повредить ни печать, ни письмо. Вынув письмо, он принялся разгибать листки и разглядывать их.

   - Та же рука, — наконец сказал он.

Флотоводец был спокоен, и не знакомый с ним человек решил бы, что он занимается привычным делом. Кое-какие листы он просто проглядывал и откладывал в сторону. Очевидно, они не представляли большого интереса. Он уже перебрал половину посланий, и Главкон видел, что сын Неокла хмурится всё больше и больше.

Наконец Фемистокл проговорил одно слово:

   - Тайнопись.

Листок, находившийся перед ним, покрывали обрывки слов и фраз, с виду бессмысленные, но наварх знал секрет спартанской скитали, шифровальной палочки. Фемистокл извлёк из шкатулки несколько круглых палочек разной длины и принялся поочерёдно обматывать листок вокруг них. С пятой попытки слова соединились, он принялся читать. Тут брови на лице флотоводца сошлись. Он что-то негромко пробормотал себе в бороду, ничего не говоря вслух. Фемистокл прочёл листок с тайнописью раз, другой и третий. Руки его тем временем с опаской касались других листов, словно бы страшась ядовитого укуса. Флотоводец не спешил, но, когда в конце концов он поднялся со своего места, изгнанник затрепетал. Многое успел Главкон повидать в своей жизни, однако ему ещё не приходилось видеть, чтобы лицо менялось столь быстро. Наварх словно бы постарел за эти мгновения лет на десять. Щёки его ввалились, на бороду и волосы легла седина. Фемистокл велел охранявшему каюту моряку позвать Симонида, Кимона и всех начальствовавших на флагманском корабле. Войдя все вместе, они сразу заполнили собой тесную каюту — быстрые афиняне, готовые без промедления исполнить приказ флотоводца. Ветер улёгся, и «Навзикая» покойно покачивалась на широкой груди Эгейского моря. На местах были только траниты, занимавшие скамьи верхнего ряда гребцов и вздымавшие вёсла под мерный напев об Амфитрите и тритонах. На мостике два морехода выражали своё недовольство тем, что взятая на «Бозре» добыча достанется капитану пентеконтеры. Глядя в глаза Фемистокла, Главкон слышал их сетования и жалобы.

Вошедшие отсалютовали наварху. Фемистокл стоял перед ними, не выпуская свитка из рук. Он попытался заговорить, но губы не сразу покорились ему. Молчание сделалось неловким, и, дёрнув головой, наварх собрался, словно бегун перед состязанием:

   - Демарат предал нас. И, если Афина не смилуется, Элладу ждёт гибель.

   - Демарат изменник!

Вопль этот обежал корабль, разом утихла песня гребцов, они опустили вёсла. Гневным тоном Фемистокл приказал всем умолкнуть.

   - Я созвал вас не для того, чтобы выслушивать ваши стоны.

Флотоводец даже не повысил голоса. Градом посыпались вопросы:

   - Когда? Как? Объясни.

   - Тихо, мужи-афиняне. Вы победили персов при Саламине, ныне победите себя. Выслушайте. А затем за дело. Докажите, что друзья ваши погибли не напрасно.

Начальники слушали невозмутимый голос Фемистокла, произносившего роковые слова:

   - Это написанное тайнописью послание было взято на карфагенском судне. Почерк принадлежит Демарату, печати тоже его. Внемлите. «Демарат Афинянин Тиграну, поставленному над всеми рабами Ксеркса на берегах Азии. Радуйся. Мы, Ликон, я и все прочие друзья Царя Царей среди эллинов, приготовились исполнить всё на благо твоего господина. Я отъезжаю сейчас из Трезена к стоящему в Беотии войску эллинов, и с помощью богов мы исполним всё как надо. Мы с Ликоном решили отделить афинян и спартанцев от остальных союзников, заставить их вступить в битву и в самый критический момент дать приказ к отступлению, тем самым разрушая фалангу и отдавая победу в руки Мардония. Ты же, великолепный Тигран, избегай эллинских судов возле Делоса и со всем флотом возвращайся на помощь Мардонию сразу после его скорой победы. Тогда вместе вы сумеете обойти стену, перегородившую Истм. Ещё я посылаю письма, написанные почерком Фемистокла. Постарайся, чтобы они попали в руки греческих навархов. Письма эти нанесут эллинам удар куда более серьёзный, чем тот, на который способны все твои корабли. Ещё посылаю список афинян и спартанцев, помогающих Царю Царей, а также тайные планы греков, о которых мне довелось узнать. Из Трезена, дано в руки Хирама второго числа месяца метагейтниона, в архонтство Ксантиппа.