С тем и соскочил с табуретки.

Уходя, Макаров велел подхорунжему Филатову быть в ночь на двадцать пятое в помещении Казачьей секции на Шпалерной. И чтобы по полку дежурил в эту ночь свой человек.

— А оттуда? — понятливо спросил Филатов.

— Оттуда, должно, в Смольный поедем... — невнятно, наскоро кинул Макаров и, но оглядываясь, скорым шагом пошел из казармы.

... Через два дня, вечером, Макар Филатов при нагане и шашке явился на Шпалерную, 28. Большое помещение бывшего военного конвоя довольно плотно было забито казаками-делегатами от полков, а в самом комитете было шумно и оживленно: встречали гостей с Дона, делегатов Второго съезда Советов. Приехали из Каменской Виктор Ковалев и Семен Кудинов, а с ними большевик Ефим Щаденко, из фабричных. А принимали их Макаров и секретарь комитета Шевченко, кубанец в обношенной черкеске, с красным башлыком за плечами, только что прибывший из-под Карса. У него, как и у Макара Филатова, сияли на груди Георгиевские кресты, и высоченный, худой до синевы, Виктор Ковалев тут заметил со смехом, что на Шпалерной ныне обосновался не казачий революционный комитет, а какой-то штаб георгиевских кавалеров, служак.

— Гвардия, но — красная! — в тон ему засмеялся кубанец Шевченко. — Нынче же выступаем по приказу ВРК, товарищи.

Кто-то сказал Филатову, что этот Шевченко лично держит связь с фракцией большевиков... Потом Макаров окликнул Ковалева и заговорил с ним о положении дел в столице, а Филатов во все глаза рассматривал этого Ковалева и все не мог вспомнить, где и когда он слышал его фамилию и рассказ о его каторжанской судьбе...

— Казачьи полки в Петрограде поддерживать Керенского отказались, тут все ясно, — говорил Макаров, держа Ковалева за пуговицу шинели, — а вот вас, через Каменскую, как пойдут фронтовые эшелоны по вызову Каледина, вот там предстоит немалая работа! Надо их перехватывать и намагничивать так, чтобы по домам шли. Либо к нам, это еще лучше.

— Ясно, — сказал Ковалев. — На станции Лихая и в Каменской уже стоят наши комендантские сотни. И других перехватим, думаю.

— Главное, помешать Каледину собрать силы, поднять мятеж. А там все уладится, лозунги большевиков всем понятны, — сказал Макаров. — В случае чего, объединяйтесь с рабочими Ростова, там тоже должны быть крепкие отряды.

— Товарищи, завтра еще поговорим, а теперь время идти, — сказал Шевченко, глянув на большие карманные часы. — Прошу разобрать оружие.

Под окнами, во тьме и слякоти, всех ждал фыркающий грузовик.

— Куда едем, Матвей Яклич? — уже на выходе, в толпе, спросил Филатов.

— Брать Зимний дворец, — засмеялся Макаров.

ДОКУМЕНТЫ

Из письма В. II. Ленина в ВРК Я. М. Свердлову

В ночь е 22 на 23 октября

...Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!

Лучшие приветы! Ваш[8]

Непогода стояла в эти дни по всей земле, от снежно-туманной Балтики до зеленеющих из-под белой пороши озимей Кубани и хрипящего зимним норд-остом Черноморья. Землю секли изморозные дожди, туманы вставали из болот и низин, и по ночам, борясь с египетской тьмой, вставали над чернью лесов зловещие пожары. Горели где-то лабазы, винные склады, мельницы и помещичьи усадьбы, вспыхивали скирды сена и соломы, предвещая уже близкий, неизбежный мор. В окрестностях Питера, севернее Москвы уже наступила зима, первые морозы прикусывали дымчатый ледок в лужах и дорожных выемках, за оградами вокзалов зябко и бесприютно шумели голые ветки деревьев... А на душе — праздник великий!

Когда садились в поезд под мокрой метелью и косыми порывами балтийского ветерка, занесли в дальнее купе мешки с печатными декретами и литературой, и это было самое дорогое, что везли донские делегаты теперь домой: разрешение всех споров и ожиданий о земле и о мире. Ковалев успел запастись кипятком, и теперь все трое, он, Кудинов и Щаденко, баловались чайком, делились впечатлениями этих бурных дней, а то замолкали под стук вагонных колес, еще но веря тому, что свершилось в Питере и в России, радуясь своей сопричастности революции... Ковалев будто помолодел на десяток лет, забыл даже на время про свою грудную болезнь. Даже прошлой весной, когда ехал с поселения домой, не испытывал он такой радости, как сейчас. Потому что ныне, поело небывалого съезда Советов, после восторженной встречи Ленина, когда весь зал стоя гремел рукоплесканиями, а многие в задних рядах даже становились на стулья и залезали на подоконники, и у многих на глазах наворачивались слезы, ныне как бы прояснилось будущее, открывалась в нем та чистая и прямая даль, ради которой и была отдана вся прошлая жизнь.

— Недаром, недаром, не зря... Не зря все было, братушки! — словно хмельной, сгорбись, опираясь чисто выбритым подбородком на мосластые кулаки (Ковалев сидел вплотную к столику), бормотал он, и лицо горело темно-красными пятнами возбуждения.

— Что — не зря? — спросил широкоплечий, здоровый, насмешливый Ефим Щаденко. Глядел исподлобья, поверх латунной кружки, из которой парило.

— А все — не зря! Со времен, может, Степана Разина — недаром народ надеялся, ждал, терпел! Недаром!

— Ну ты гляди! Снег, ветер, неуютность по России, а ему — божья благодать! — посмеивался желчный Семен Кудинов и узкой худой своей ладонью лез в карман широких шаровар с лампасами, доставал деревянную табакерку. — Конешно, начало хорошее, и под Гатчиной обошлось, но дальше надо еще поглядеть, как оно...

После съезда Семен Кудинов вместе с Макаровым и другими представителями Казачьей секции выезжал в Гатчину на переговоры с мятежными казаками 3-го корпуса, которых Керенский и генерал Краснов хотели бросить на Петроград. Казаков этих оказалось у Краснова не больше семисот сабель, их сразу же повернули против генерала, а Керенский убежал со страху...

— Я и говорю, что им, буржуям, опереться теперь не на кого! — весело кивал Ковалев, и глаза его опять полнились теплом и довольством. — Дело наше крепкое, братцы! Дело это — навсегда!

— А в Новочеркасске? Там сколько сбилось нынче всякой кадетской сволочи? — трезво остужал его радость Кудинов. — Вот там придется нам поломать голову, ребятки...

— Ты бы приехал ко мне в Гуково, поглядел, как народ нас поддерживает, как надеется, тогда б и понял, о чем я толкую! — с упрямой веселостью спорил Ковалев. Целое лето он был председателем Гуковского совдепа, налаживал там работу и мог даже гордиться: немного по всей России было таких Советов, в которых после Февраля всю власть сразу же забрали большевики и на практике проводили главные свои лозунги. Первым и самым сильным был, несомненно, Иваново-Вознесенский Совет, еще с памятных дней девятьсот пятого организованный неутомимой энергией Михаила Фрунзе-Михайлова, затем — Царицынский уездный куст, где тактично и умно работал волжанин Сергей Минин. А третьим-то как раз и был шахтерский Гуковский Совет, набравший силу с приездом Ковалева и простирающий свою власть на весь угольный и железнодорожный районы. Люди там очень скоро почувствовали и оценили хозяйскую руку председателя, который находил средства воздействия на рудничную администрацию, даже вызывал из окружного горного надзора инспекторские проверки. Инженер Колдыбаев из Алексапдровск-Грушевского, строгий человек с колючей бородкой «буланже» и бронзовыми молоточками на фуражке, в присутствии Ковалева наседал на управляющего рудниками Азовской угольной компании Эрнеста Стурма: почему казармы для рабочих от ветхости вросли в землю? Почему не ремонтированы крыши и вода в ненастье заливает жилые каморки? До какой поры люди будут жить в землянках? А это что за безобразие, воду в бараках из бочек черпают кружками, неужели фирма не в состоянии поставить бронзовые краны?! — И аккуратный немец Стурм поспешно помечал эти пункты в журнале срочных работ. Добился Ковалев, что на рудниках начали строить баню, уголь на отопление продавали только сеяный, без пыли, ходило где-то в верхних правительственных инстанциях требование Совета об учреждении в поселке врачебного пункта. Иной раз люди даже удивлялись напору Ковалева, когда он выносил на Совет решение-требование: удалить хамов и вымогателей из контор либо «выдворить с территории шахт бухгалтера Высоцкого как холопа буржуазии и элемента, вредного для рабочей организации». Рудничное начальство обставлялось такими условиями, что вынуждено было выполнять эти решения рабочей власти.