Ни громких команд, ни перекуров — молчаливый, спешный рейд по днищу оврага, в сплошной тьме, пятнадцать верст!

Поскрипывают седла, мягко тупотят копыта, катятся тачанки, шуршит снег, тишина, молчание. Звезды бродят в облачном навесе неба, но видят, как идут две тысячи всадников по узкой расщелине в тылы противника.

Мирный сон обнимал станицы и хутора всей этой округи. Чуть забрезжило, означились очертания снежной земли и белого, метельного неба, выбралась конная бригада по широкой и пологой отножине на открытое пространство. Развернулась. Спешно подтянули ослабленные подпруги, как и положено пород атакой.

Хуторок в ближней балочке, опора двух белых полков, окруживших на этом рубеже дивизию Миронова, невнятно чернел вдали, досматривал последние сны... Впрочем, начиналось там уже и первое движение, взлаивали собаки, кричали запоздалые петухи.

Приказано было построиться к лаве, перекурить.

Блинов, укачавшийся с больной ногой в тачанке, сказал ординарцу:

— Коня! И — помогите сесть в седло. Надоело в этом... корыте!

Кое-как взгромоздился через стремя, при свете цигарки посмотрел на циферблат трофейных карманных часов — вроде пора.

Трижды грохнула по его команде мортирка.

Евсей Быкадоров, боевой есаул с германской, ныне командир головного полка, выдернул из ножен шашку, привстал в стременах.

— Не зарывайся, — сказал ему Блинов, ревнуя к отличной посадке, властному погляду своего любимого помощника. — Давай!..

11 января в тяжелой атаке под хутором Зубриловом Преображенской станицы шальная пуля сразила начдива-16 Василия Киквидзе.

Все бои в это время отличались крайней жестокостью, назревал общий перелом в ходе войны с Красновым. Дивизию Киквидзе поддерживали два полка Миронова, вырвавшегося из окружения и захватившего Бударино и Ярыженскую. Здесь, под Зубриловом, был убит комполка-201 Пономарев, тяжело ранен комполка-199 Федоров, ранен командир 1-го кавполка Мордовин, ходил в рубку и сам Миронов.

Положение по всему фронту 9-й армии было тяжелым. 19 января в штаб армии прибыл с инспекцией член ЦК РКП (б) и член Реввоенсовета Южного фронта Сокольников.

Командарм-9 Павел Ефимович Княгницкий, в прошлом военный инженер и архитектор, командир Тираспольского полка, а затем комбриг в группе Сиверса, с трудом входил в новые обязанности. У него не налаживались отношения с начальником штаба Всеволодовым, крайне резко судившим о всех начдивах и особенно об «анархисте и партизане» Миронове. Противник еще сохранял активность, над головой висел свежий приказ Южфронта о наступлении, прибывали новые пополнения, и вот еще — почти одновременная потеря двух начдивов, Гузарского и Киквидзе... Обо всем этом и доложил новый командарм Сокольникову.

— Как успехи начдива Миронова? — вдруг спросил Сокольников.

— Уже четыре или пять раз попадал в окружения, отступает последним, — с некоторой осторожностью, не понимая сути вопроса, аттестовал Миронова командарм, — Потери в боях минимальные... Большой авторитет в войсках, а генерал Краснов назначил за него четыреста тысяч...

— Уже больше, — не прерывая доклада, усмехнулся в большую черную бороду Сокольников, и Кпягницкий опять не понял, какой же характер имело такое дополнение.

— Под Ярыженской и Бударином взял в плен более трехсот казаков, которые тут же пожелали служить в его дивизии, десять пушек, двадцать станковых пулеметов и патронные двуколки с боезапасом. Что касается комбрига Блинова, то этот конник вообще выше всяких похвал, в последнем бою командовал, будучи раненным... Я вызывал после этих боев Миронова, чтобы посоветоваться относительно 16-й дивизии, но он сообщил, что приедет чуть позже, так как обстановка требует дальнейшего развития успеха...

Всеволодов при этих словах выразительно и осуждающе вздохнул, подчеркнув недопустимое своеволие начдива, а Сокольников насторожился совсем но другому поводу. Обратил бороду к командарму:

— Поясните подробнее, о чем вы хотели посоветоваться?

— Видите ли, временный командир 16-й Медведовский, друг и комиссар Киквидзе... хорош больше на политической работе, — сказал Княгницкий. — Вот мне и показалось, что следует объединить в тактическом смысле обе дивизии под командованием Миронова, а Медведовского назначить его помощником. Пусть присматривается...

— Хорошее предложение, — сказал Сокольников.

— Но... некоторые наши работники, и вот начальник штаба в частности, подвергают пока мою идею некоторому сомнению, — сказал осторожный Княгницкий. — При всех военных достоинствах, Миронов, я должен это сказать, слишком тяготеет к кочевой романтике староказачьих дружин, отчасти к партизанщине. Вот и последний случай, с этим вызовом в штарм... Не изволил прибыть ради продолжения своей операции, зато прислал довольно гневливое письмо относительно повсеместной измены в красных штабах последышей Носовича...

— Миронов — беспартийный, ему можно, разумеется, молоть что угодно! — весьма к месту вставил Всеволодов.

Сокольников взглянул ни военспеца и ничего не сказал. Кому другому, но Сокольникову-то хорошо было известно, что ставленники Троцкого не всегда оправдывали надежды, да и сам нарком со всей своей некомпетентностью в военных вопросах и «самовластием» самого дурного пошиба вынудил недавно Центральный Комитет создать еще один правительственный орган — Совет рабочей и крестьянской обороны во главе с Лениным, дабы умерить претензии председателя Реввоенсовета. Это произошло 30 ноября, но многие еще не привыкли к этому...

Княгницкий между тем выложил на стол письмо Миронова, отчеркнул ногтем нужное. Сокольников бегло прочел: «...в штабах по-прежнему сидят носовичи... Противнику и на этот раз был известен ваш приказ и моя задача, о чем я сужу по захваченной телеграфной ленте. ОТ ЛИЦА РЕВОЛЮЦИИ еще раз заявляю, что ТАК БОРОТЬСЯ НЕЛЬЗЯ. Прошу разрешить мне отправиться в Москву для доклада по этому жгучему вопросу...»

— Так что? — невозмутимо поднял усталое лицо Сокольников.

— Вызывающий тон... — вмешался некстати Всеволодов, перебив командарма.

— Естественно, — согласился Сокольников. — Если Миронов захватывает шпионские ленты на телеграфе... то?

«Интересно, — отметил про себя Княгницкий. — Сокольников, как видно, не сторонник Троцкого и всех его «начинаний», но все-таки копирует его манеры и речь. Возможно, бессознательно: «Так что?», «Или?» и еще что-то неуловимое, общее в облике... Борода, что ли?»

Сокольников уже прочел бумагу Миронова полностью, кивнул сам себе, как бы убеждаясь в правильном выводе, и сказал в тоне приказа:

— Мы с Мехоношиным поставили вопрос в Реввоенсовете о повышении Миронова в должности! Считаем целесообразным при дальнейшем нашем продвижении в донские станицы поставить его командующим Особой ударной группой войск, конечно, в составе вашей армии. Объединить под его командованием 23-ю и 16-ю стрелковые и, возможно, подчинить ему в оперативном отношении и 14-ю дивизию Ролько. Усилить артиллерийский парк, направить в группу побольше политработников, имея в виду такое ядро, как Медведовский и Ковалев... Кстати, как себя чувствует товарищ Самуил?

— Вообще говоря, претензий к нему нет, — сказал о Медведовском командарм. — Смелый и храбрый человек, но сейчас как-то смят, тяжело переживает смерть Киквидзе...

— Он ведь, кажется, полный георгиевский кавалер с германской? — уточнил Сокольников.

Разговор на этом оборвался. Вошел начальник оперативного отдела, высокий, образцово затянутый по френч и ремни человек из военспецов, и, извиняясь всем своим видом перед начальником штаба, подал свежее донесение прямо в руки Княгницкого.

— В чем дело? — спросил командарм, оценив крайнюю срочность штабиста.

— Только что получено от Миронова... Имеет значение на ближайшие дни, в смысле диспозиций и другого... — сказал корректно начоперод. — Взял Урюпинскую.

— Что-о? — сделал шаг навстречу Всеволодов. — Каким образом? Это — окружной центр, не так просто...