— Так что там у него? — небрежно повел черной бородой Сокольников в сторону донесения.

Княгницкий прочел вслух:

18-го неожиданным ударом из тылов Шляхтина взял окружную станицу Урюпинскую без боя. Вырублены штабы. 989 пленных, железнодорожный состав с обмундированием и оружием. Много снарядов. Ходатайствую о награде комбригу Блинова.

Атаман Урюпинской, станичное общество и духовенство встречали дивизию хлебом-солью и колокольным звоном, так как ждали прибытия британской миссии и генерала Краснова.

Миронов[47].

Пауза была настолько продолжительной, что Сокольников даже рассмеялся. И внимательно, изучающе оглядел и командарма, и двух его штабистов, несколько застигнутых врасплох донесением с передовых позиции.

— На какое число планировалось в штабе занятие Урюпинской? — спросил Сокольников.

— Так далеко мы еще не думали... Это не что иное, как очередной авантюристический рейд кавалерии. Дикое поле, — потупился Всеволодов. — Эффектно, разумеется, но путает в значительной мере все наши карты. Придется перегруппировать остальные части.

— Перегруппируйте, на то вы и штаб... — Сокольников одержал тут крупную победу, как видно. И сказал с некоторой торжественностью: — Миронов — романтик и революционер по духу, он заслуживает высокой награды и... полного доверия!

Сходные мысли и выводы приходят одновременно разным людям... Начштаба Всеволодов утаил в своем столе докладную

Миронова, в которой еще две педели назад начдив-23 предлагал создать Ударную группу войск на фронте 9-й армии с целью стратегического прорыва белого фронта и выхода в тыл противника, окружавшего Царицын... Теперь же и сам Миронов не посчитал нужным напоминать об этой своей докладной, поскольку все его предложения были приняты, при этом он и был назначен командующим этой группой войск. Оставалось принять назначение и приступить к боевым действиям, тем более что планы им были подработаны заранее.

Сокольников слушал доклад вызванного к нему Миронова, особо обратил внимание на неоднократные случаи измены в высших штабах, о чем писали в свое время начдивы Киквидзе и Гузарский. Подробно записал все факты утечки информации, обещал не мариновать этот больной вопрос и при случае доложить его лично Ленину.

Сокольников показался деловым и внимательным и этим понравился Миронову. Теперь он знал, к кому следует обращаться в экстренных случаях.

Вернулся в дивизию обнадеженный и даже обрадованный. Хотел тут же поделиться добрыми новостями с комиссаром, но Ковалев, оказывается, проводил митинг молодежи в степи, за старым кладбищем, где осенью белые каратели живьем закопали в землю Алексея Селиверстова, председателя Урюпинской партячейки и члена первого совдепа.

На митинг не поехал, устал в дороге, да и взгрустнулось основательно. Сколько уже умных, великолепных, грамотных казаков потерял за один год тихий Дон! Не сосчитать. Только самые известные: Подтелков и Кривошлыков с целым отрядом агитаторов, Александр Селиванов, бывший комиссар штаба СКВО, тоже урюпинец (по слухам, его недавно повесили белые где-то на Вузулуке), тот же Лапин Николай Павлович из 5-го запасного полка и вот здешний Селиверстов...

В марте семнадцатого молодые урюпинцы, Селиванов и Селиверстов, с помощью местной учебной команды устроили переворот, объявили Советскую власть в округе с большевистскими лозунгами... Им легко это удалось, потому что помогал во всем вахмистр из учебной команды Андрей Симонов, мироновский выученик с русско-японской, георгиевский кавалер и сверхсрочник. Отсюда и Миронов знал обо всей этой хоперской революции.

Но бунт, конечно, подавили, Симонова с командой выдворили на фронт, а молодых ребят посадили в холодную. В октябре их отбили возвратившиеся с фронта казаки. Селиверстов, будучи еще беспартийным, организовал первую большевистскую ячейку, поехал в Москву и прямо на VII партсъезде зарегистрировал ее в большевистском ЦК. Там же получил мандат на съезд... Но легковерный был, вроде Подтелкова. И вот — митинг для молодежи на его могиле... А человеку и тридцати не было!

Один только год, а сколько их — самых дельных, горячих, умных, на которых можно было бы положиться в любом деле. И Андрея Симонова вспомнил: тогда, в Маньчжурии, был он односумом урядника Коновалова, самой отчаянной головы в мироновской сотне. Тоже ведь запропал где-то старина...

Взгрустнулось о прошлом, о молодости. Потом вернулся Ковалев, сказал, что в дивизию записались пятьдесят местных казачат. Добровольцами! И закрутилась снова повседневная штабная жизнь.

Вечером, за чаем, Миронов попросил Ковалева съездить в 16-ю, ознакомиться с политсоставом, а заодно пригласить временного начдива Медведовского. Столь уважительное приглашение (вместо вызова) врид начдива-16 объяснялось просто: Самуил Медведовский был личностью до некоторой степени исключительной, Миронов уважал его. Солдаты 16-й дивизии называли хладнокровного и политичного комиссара «противовесом» Василия Киквидзе (порывистого и буйного) и еще — «партийной душой», а соседи — Миронов и Сиверс — «бердичевским казаком», вкладывая в смешное словосочетание вполне серьезное отношение и признание его боевых качеств.

Самуил Медведовский был сыном бедного сторожа синагоги из Золотоноши, круглый сирота с девяти лет, усыновленный каким-то учителем-украинцем. С отличием окончил городское училище, экстерном сдал за курс гимназии и наконец удивил своих захолустных земляков тем, что занялся политикой и угодил в тюрьму. На германской войне, отлично говоря по-немецки, попал в роту пеших разведчиков и к концу войны носил на груди четыре Георгиевских креста и георгиевскую медаль, стал подпрапорщиком. Нрав имел общительный, умел, что называется, влезать в душу окопной братии... Перед революцией был Самуил Медведовский взводным командиром не где-нибудь, а в роте георгиевских кавалеров, и после Октябрьского переворота его, естественно, выдвинули начальником гарнизона в Бердичеве.

Вместе с Васо Киквидзе формировал он 4-ю Красную Украинскую армию, вместе уходил от немцев до Тамбова, где принял в качестве помощника начдива 1-ю Советскую, внеочередного формировании дивизию. Миронову он стал известен еще в начале лета, когда в отсутствие Киквидзе (тот с большим отрядом выезжал на подавление восстания в Тамбов) весьма энергично и толково встретил наступающую конницу Фицхелаурова, отбросив ее к Дону. Конница эта скатилась под ударом частей Медведовского до самой Усть-Медведицы и усилила противостоящие Миронову отряды Голубинцева, чем и вынудила отойти в Михайловну... В дальнейшем, когда дивизия (ставшая 16-й стрелковой) растягивалась на тридцать, а то и пятьдесят верст но фронту, сам Киквидзе обычно командовал на правом фланге у Поворина, а Медведовский — на левом, то есть входя в соприкосновение с войсками Миронова. Миронов знал, что в бою на этого «бердичевского казака» всегда можно положиться. Таким он его и увидел еще на первом штабном совещании при командарме Егорове — подтянутым, вежливо-настойчивым, в неизменном темно-зеленом френче с отложным воротником и пододетой безрукавке козьего меха от возможной простуды. По исхудавшему смуглому лицу и несколько завалившимся височным костям даже со стороны заметно было, что здоровье этого энергичного человека уже основательно подточила чахотка, окопная болезнь.

На коне ездить Медведовский, разумеется, не умел, да это и не требовалось ему в стрелковой дивизии. В цепях атакующих красноармейцев при внезапной панике, отступлении Самуил проявлял себя с самой лучшей стороны. Миронов мог только радоваться, что его 23-ю дивизию свели в боевую группу именно с 16-й, которая теперь называлась «имени Киквидзе»...

В штаб Миронова он пожаловал вместе с Ковалевым в собственном броневике. При входе в штаб не козырнул, не блеснул военной выправкой, а по-домашнему снял фуражку, обнаружив безукоризненный пробор по левой стороне головы, как у интеллигентного штабиста, и вежливо поклонился, не сгибая плеч, кивком.