В Казачьем отделе скопились факты по Автономову, Калнину, проливающие свет на провалы в районе Царицына и Екатеринодара, донесения из действующей армии. Макаров настойчиво просил приема и через Горбунова уже получил согласие. Тут еще заявились делегации с Дона: большевики Ковалев, Дорошев, Кудинов и Евгений Трифонов, которые в противовес Наркомвоену выдвинули идею созыва экстренного походного войскового круга, как чрезвычайной прифронтовой власти на Дону, и в Совнаркоме уже подготавливался специальный декрет о походном круге советского войска Донского... Были и другие, по-видимому, факты, пока неизвестные казакам. Все они ждали решения Ленина. Почва ощутимо заколыхалась под фракционерами Троцкого.
Теперь, после выстрела у ворот завода Михельсона, все решительно изменялось.
Казаки сидели и молчали.
Ленин! Ему было только сорок восемь, он был крепок телом и духом, движения полны энергии и порыва, сил — в преизбытке, его хватило бы на сто лет! И вот — этот дьявольский выстрел...
В коридоре не утихало движение. Проходили врачи, сам нарком здравоохранения Семашко со свитой. Дважды была Анна Ильинична и все просила пригласить, помимо кремлевских врачей, какого-то большого специалиста по внутренним болезням — врача Мамонова. Крутился около лестницы на третий этаж и комендант Павел Мальков. Курил нервно, смотрел в окна, а увидя в открытую дверь полную комнату мужчин, сидевших в затяжном молчании, тихо вошел к казакам.
Горе тут было у каждого почти что личное. Мальков прислонился широким плечом к притолоке — все стулья были заняты — и, сняв кожаную фуражку, вытер платком лоб.
— Ну что, станичники? Ждем, как и все?
— Ждем, — кивнул Микаров. — Говорят: пули отравленные?
— В том и дело, — сказал Мальков. — В том то и дело!
— Что за сволочь сверзилась на нашу голову? Кто подослал?
— Молчит. Говорит: беспартийная. Фамилия двойная: Каплан-Ройтблат...
— На такую падлу и одной бы за глаза хватило, — сказал секретарь отдела Тегелешкин.
— У таких гадов завсегда все двойное, — заметил из правого угла Михаил Данилов. — Имена, фамилии, подкладки, чемоданы, а то и души.
— Души у них — каиновы! — с сердцем сказал Шевченко.
Мальков постоял, надел фуражку, напомнил перед уходом:
— Вы тут — того... Потише, особо вечером... Тишина нужна.
— Это понятно. Машинистку посадим к двери, и чтобы особо не загружать, — сказал Николай Шевченко. — Сами-то вообще басы прибережем, уж на будущее время, к митингам.
— Вот-вот. И особо пока не распространяйтесь по этому делу. Сейчас этим Дзержинский занимается.
В коридоре вновь возникло движение. На консилиум шли следом за врачом Обухом, уже знакомым казакам, еще два солидных профессора. Пожилые, хмурые, озабоченные, прошли, не глядя по сторонам, пряча носы в жесткие воротники дорожных плащей. Николай Шевченко с обостренным вниманием посмотрел вслед и обратил немой вопрос к Малькову: кто такие?
Павел Дмитриевич знал в лицо каждого, кто проходил в такое время в Кремль. Сказал, что это самые авторитетные врачи в Москве — терапевт Рейсброт и профессор Минц, их сам Свердлов знает, мол.
Шевченко, как видно, насторожила чересчур богатая, буржуазная наружность прошедших наверх людей. Он с раскисшим лицом ушел на свое место и долго сидел в молчании, подперев наморщенный лоб кулаком. Спустя время крякнул и сказал со злобным выдохом, как бы про себя:
— Доверия у меня к ним... как бы сказать!.. Да. Кончится эта война — пойду учиться на доктора. Ну их к черту!
Ковалев, Макаров, Трифонов хмуро переглянулись, а Тегелешкин наперекор общему подавленному состоянию злобно усмехнулся:
— Чего эт ты, Коля? После — поздновато будет, надо б нам счас грамотешку знать! А мы вот с тобой сидим тут — сбоку припека! Хуторяне чертовы!
— Своих лекарей надо иметь! Не привозных! — вовсе вызверился кубанец Шевченко. — Что ж это? Глядишь: буржуи буржуями, что тебе плащи, что шляпы, да еще с тростями, как банкиры с плаката... Одни буржуи стреляют, другие идут лечить, а ты сиди тут и моргай, дурак дураком: то ли Рейсброт, то ли Ройтблат — черт их разберет!
— Чудак ты, Коля... — Мальков тихо подошел к Шевченко, в дальний угол, потрепал по плечу, стараясь успокоить. — Живой Ильич. Живой! Выздоровеет, не горячись! Не один ты так переживаешь!
Разошлись под самый рассвет.
1 сентября Ковалев и другие донцы уезжали домой. Зашли в канцелярию заверить командировки и пропуска, потом Макаров зачем-то повел всех в приемную председателя ВЦИК. Как и следовало, заявились не вовремя. Дверь в кабинет Свердлова оказалась распахнутой, а сам Яков Михайлович стоял около секретарши, знакомой многим еще с Ростова Лизы Драбкиной (дочери большевика Гусева), и говорил с ее телефона.
В противоположность всей мрачной, вынужденно подавленной обстановке в Кремле в эти полутора суток Свердлов по виду был хорошо настроен, бодр, говорил с кем-то в приподнятом, почти веселом тоне. Кивнул вошедшим сдержанно (Ковалева и, разумеется, Макарова он хорошо знал) и продолжал говорить, держа в левой руке телефонную трубку с черным рожком микрофона:
— Улучшилось, улучшилось, мы все здесь рады! Да! Очень крепкое здоровье, конечно... Не переоцениваем ли? Ну что вы, больной шутит, заявляет даже врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, ну как всегда! Вообще, бушует... Все окрылены надеждой!
Казаки замялись у двери, чувствуя, что пришли не вовремя. Макаров на цыпочках прошел к секретарше, она была все же землячкой, прошептал свою просьбу ей на ухо, но она коротко покачала головой — отрицательно — и приложила указательный палец к губам:
— Тс-с... Петроград на проводе, едва соединились... Зиновьев!
Свердлов продолжал живой обмен мнениями о состоянии Ильича и, по-видимому, советовался, как быть в дальнейшем.
— Ну да... — согласился он с какой-то репликой. — Решающие дни по ходу болезни, однако, еще впереди. Да, конечно. Придется созывать экстренный ВЦИК...
Положив трубку на огромные рычаги настольного телефона, Свердлов кивнул всем и сказал своим громким, баритональным голосом:
— Приветствую вас, товарищи! Ко мне? Ну, все равно, скажите кому следует, что завтра — экстренное заседание ВЦИК. Да. В связи с ранением Ильича. Вот только что решили. Явка обязательна.
...Медицинский бюллетень о состоянии здоровья Ленина на 20 часов 2 сентября отмечал, что «самочувствие хорошее и общее состояние удовлетворительное, появился аппетит...». Анна Ильинична настояла: больного посетил врач Мамонов и тоже отметил, что состояние удовлетворительное, если в ближайшие два дня не случится ничего неожиданного, то Владимир Ильич спасен.
Поздно вечером ВЦИК принял решение, ввиду ранения Ленина и тяжелого положения как на фронтах, так и в тылу Республики, создать чрезвычайный орган управления — Реввоенсовет РСФСР, с передачей ему всей военной, а в прифронтовой полосе и гражданской власти. Пост председателя РВС получил Лев Троцкий.
18
Наступательный порыв бригады Миронова захлебнулся в связи с резким ухудшением дел по всему фронту. Еще 9 августа красные с боем оставили Калач. Передовые разъезды белых стали появляться у Воропонова, на ближайших подступах к Царицыну. В последние дни августа генерал Краснов издал приказ о переходе границ Донской области и занятии фронта по линии Богучар — Новохоперск — Поворино — Камышин — Царицын. Учитывая решающие успехи Добровольческой армии на Кубани, Краснов снял армию Мамонтова с Сальского фронта и перевел на центральный, Царицынский. В целом на линии Поворино — Камышин — Сарепта (южная часть Царицына) удалось сосредоточить двенадцать конных и восемь пехотных дивизий, обеспечив ощутимый перевес в живой силе, особенно конницы.
На участке Сиверса — Киквидзе снова творилось неладное. Были получены странные приказы от Носовича, который обязывал их действовать обособленно, разорвав фланги. Из-за этого интернациональная бригада Сиверса в тяжелейшем бою под Лукьяновкой с трудом вырвалась из уготовленного ей котла, потеряв чуть ли не половину личного состава. Обеспокоенный заведомо вредными распоряжениями штаба, Сиверс обвинил штаб Подвойского и Киквидзе в измене... В ответ Высшая военная инспекция отдала Сиверса под трибунал, а остатки отряда приказано было разоружить. Бригада Сиверса замитинговала, отправила своего делегата, комиссара 128-го полка, в Москву...