Илларион Сдобнов взял сестру милосердия под руку, взял мягко и ласково, и вывел из лазаретной на улицу.

Когда подошли к неярко освещенному окну его комнаты, за плетневой изгородью палисадника, она остановилась вдруг и сказала тоном заговорщицы:

— Послушайте... Все говорят, что при чересчур живом и стремительном комбриге Миронове специально держат мягкого и сверхосторожного начштаба Сдобнова... А про нас с Надеждой прямо говорят, что мы-де вражеские шпионки. Как же это... нынешнее вот... совместить?

Илларион ваял ее твердо и бесповоротно за слабые плечи и повернул лицом к молодой луне. Сказал вполушепот, глаза — в глаза, сразу перейдя на «ты»:

— Ну какая ты шпионка, Таня! Ты... просто молодая, черненькая ласточка-касатушка со сломанным крылышком... Завтра... — Тут Илларион обнял ее плотнее и поцеловал в горячие, горьковатые от пота губы. Договорил уже после, когда входили в темный чулан дома: — Завтра почистишь перышки и... снова взлетишь, как новая.

В комнате горела пригашенная лампа-десятилинейка, белая занавеска колыхнулась в раскрытом окне, когда закрывали дверь, и вновь повисла от безветрия и духоты.

Татьяна села на мягкую кровать с лоскутным одеялом, разведя руки и упираясь ими в мягкое. В темных глазах ее застыло тревожное любопытство. Смотрела снизу вверх на Сдобнова, снимавшего портупею с шашкой.

— В самом деле?.. Так-таки и суждено было... встретиться?

— Суждено, — сказал Илларион и поднял ее за тонкие руки, прижал к себе...

Проснулась Татьяна в его комнате очень рано, почти на рассвете, чтобы уйти незаметно, минуя чужие глаза. Но Сдобнова уже не было, а на церковной площади трубач играл сбор.

Летучий рейд мироновской конницы успешно продолжался, шли к станции Себряково.

ДОКУМЕНТЫ

Из воспоминаний комиссара Е. А. Трифонова

Сухим костром полыхают боевые действия Миронова на нашем восточном фланге — вспыхивают и прогорают. Там, под Еланью, ведет свои странные операции Миронов, командир красной казачьей дивизии. Он бывший донской войсковой старшина, и кочевой романтизм бродит в его угарной крови. Непостижима степная стратегия красного атамана... Непостижима и кажется безумной.

Безумными кажутся и войска Миронова, его конные таборы. То рассеиваются, как дым, ряды мироновцев — бойцы, закинув пику за плечо и гнусавя заунывную песню, разъезжаются по своим хуторам и станицам, оставляя одинокого начдива со штабом на открытых позициях. То вновь толпы конных наползают по всем балкам к мироновскому дивизионному значку[40].

Бывший уездный городок Балашов, удобно расположенный на скрещении железных дорог Тамбов — Камышин и Поворино — Ртищево, приказом РВС Южного фронта был определен местом формирования штабов только что образованной 9-й Красной армии. Носович временно задержипался здесь для передачи дел начальнику штаба армии и заодно, как вновь назначенный начштаба фронта, познакомиться с ожидавшимся со дня на день новым командармом 9-й, бывшим председателем Высшей аттестационной комиссии РККА Егоровым.

В первых числах октября золотилось над прихоперскими тополевыми займищами тихое бабье лето. В осеннем безветрии оседали на порыжевшую траву, на иссохшие цветники обывательских палисадников паутина и огненно-краевые листья осин. Окна штаба распахнуты, одни работники — военной инспекции Подвойского — свою работу окончательно свернули, готовились выезжать вслед за своим начальником, другие — прибывающие сотрудники армейского штаба — еще никакой работы не начали, царил в полупустых комнатах необычный для военной поры умиротворяющий покой.

Носович сидел в своем кабинете, у раскрытого окна, в последний раз просматривал немногие бумажки, сохранившиеся в сейфе, вздыхал, шевелил большими щетинистыми усами, усмехался, думал... Спешить с отъездом в Козлов не следовало, судьба всей нынешней схватки должна решиться в ближайшие месяцы именно здесь, между Борисоглебском и Царицыном, на стыке фронтов 8-й и 9-й армий. Только отсюда можно было начинать главный поход объединенных армий Краснова и Деникина на Москву...

На крыльце громко протопали кованые каблуки, открылась дверь, вошел небольшой стремительный человек в черной куртке и кожаной, так называемой комиссарской, фуражке с красноэмалевой звездочкой, с сухощавым лицом и дерзкими глазами. Козырнул и резко шагнул от двери, протягивая руку для пожатия... Носович близоруко щурился, не доверяя глазам. Затем согнутой в локте рукой, вывернутой ладонью, словно от света, загородился от вошедшего и, сказав: «Подождите минуту», притянул створки окна, опустил шпингалеты.

Вошедший откровенно рассмеялся, и тогда только Носович пожал протянутую руку. Сказал с холодком, подчеркивая некоторое свое превосходство:

— Как вижу... делаете определенные успехи, поручик? Но... не следовало бы рисковать именно сейчас, когда я должен отбыть и Козлов. Переходный момент, знаете, — всяческие анкеты и прочее!

Перед ним стоял и улыбался контрразведчик Щегловитов.

— Мне казалось, что вы не особенно торопились в том направлении, ваше превосходительство, — как-то витиевато, наскучав по салону и белому штабу, объяснился Щегловитов. — Мне казалось, что вы ждали Егорова и... меня?

— Вас-то я никак не мог ждать, — прогудел Носович. — Были слухи, что вы угодили прямо в лапы мироновских янычаров, уж и не чаял, как это у них говорится, увидеть! Но рад, искренне рад! И в столь импозантном обличье?

— Делаю, как вы сказали, успехи... Сейчас многие стараются, так сказать, врастать! Борьба, как видим, предстоит долгая и упорная, приходится менять форму и даже кожу. Хочу особо упредить: даже в аппарате Донбюро РКП, который формируется где-то в Курске, имеются уже наши люди. Некто Мусиенко... Му-си-енко, явный «аристократ», даже по фамилии видно... И тем не менее возьмите на заметочку, чтобы ненароком не расстрелять вместе с прочей сволочью, когда займем Курск. Это все, что я намерен вам сказать. Обретаясь в толпе и всяких низменных «комитетах», отчасти потерял ориентировку... Не проинформируете, генерал?

Носович засопел от бестактности преуспевающего шпиона.

— Ну, какие же новости, поручик... Ленин — болен, ему теперь только некоторые бумажки текущего порядка дают подписывать. Вот, например... — Носович протянул свежую телеграмму Царицынскому фронту, одержавшему ряд тактических успехов под Зимовниками и у донской излучины. Щегловитов мельком, глазами пробежал бумажку:

Царицын. Штаб обороны

19 сентября 1918 е.

...Советская Россия с восхищением отмечает геройские подвиги коммунистических и революционных полков Худякова, Харченко и Колпакова, кавалерии Думенко и Булаткина, броневых поездов Алябьева...

Держите Красные Знамена высоко, несите их вперед бесстрашно, искореняйте помещичье-генеральскую и кулацкую контрреволюцию и покажите всему миру, что Социалистическая Россия непобедима.

Председатель СНК Л. Ульянов-Ленин[41].

— А этого авантюриста Миронова... разве не поздравили? — с усмешкой спросил Щегловитов, возвращая документ Носовичу, — Он-то, пожалуй, заслуживает этих горячих похвал в первую очередь. Даже понять трудно такое бешеное рвение, откровенно говоря...

— Миронова командование представило к награде, но к какой — еще не ясно. Не так давно послали бумагу в Москву... Кроме того, штаб постановил наградить его золотыми часами.

— Мы говорили о Москве, ваше превосходительство... — напомнил Щегловитов,

— Я уже сказал: Ленин — болен, практически всеми делами вершит председатель Реввоенсовета. Недавно разгромил наших красных казачков, затеявших игру в староказачий круг на базе, так сказать, социалистической системы! Хотели противопоставить себя красновскому кругу, уже начали созывать делегатов в Воронеж... Никак не поймут, идиоты, что вся эта игра в демократию не соответствует целям и намерениям всей линии Троцкого в партии... В общем, декрет, заготовленный при Ленине, провалили.