— Вижу — в плен ты не сам сдался. Переходи ко мне и скажи об этом своим людям.

Радован уставился на Святослава единственным видящим слезящимся глазом. Изо рта сочилась кровь, запёкшаяся кровь была и на бороде, на шее, выскочив из-под рубахи раскачиваясь висел почерневший серебрянный крест. Радован заговорил и было видно, что слова даются ему с трудом:

— Я не меняю государей, князь. Да и взял бы ты меня? Изменивший единожды изменит и вдругорядь. И своим людям я говорить о сём не буду, сам скажи, может, и найдёшь переветников.

На скулах у Святослава заиграли желваки, дёрнулась верхняя губа, подпрыгнули вверх длинные усы. Набежавшие облака закрыли солнце, лёгкий ветерок шевелил длинные пепельные волосы на голове главного болгарского воеводы. Князь больше не смотрел на него.

— Вы хорошие воины, — обратился он к болгарской дружине. — Сражайтесь под моим стягом. Кто принесёт мне клятву, тому найдётся место, меч и конь.

— Против своих воевать, что ли? — раздался голос. Спросивший не прятался, даже привстал, опираясь на выструганную палку.

— Не против своих, а за князя. Сейчас мы воюем против царя Петра. А завтра пойдём воевать против ромеев, а может, угров или ещё кого-нибудь, — ответил за Святослава неслышно подошедший Икморь.

— Комитопулы свои вам? То-то, что свои, а Сурсувул рать супротив них выставил. И вы могли бы быть там.

Болгарин поколебался, хотел что-то сказать, но отмотнул головой и плюхнулся обратно на землю.

А с поля уже вовсю расходились освобождённые смерды, подгоняли лошадей, тащивших волокуши с ранеными, а где и с убитыми — везли домой предать земле. Свои русы по-деловому суетились: чистили оружие, варили кашу, несли брёвна — рубить колоды для погребального костра, кое-кто фыркая и с пересмехом смывал в реке с тела ратную грязь, вовсе не обращая внимания на уходивших болгар. Для русов они уже не враги, будто и не было битвы. Князь отпустил — ну и ладно.

Воевод скоро казнили, по чести отрубив головы мечом. Первого вели к наскоро сделанной из пня плахе Радована. Воевода ослабел совсем и его почти несли. Остальные, белея лицом и последний раз осматриваясь отрешённым предсмертным взором, подходили сами, без криков, слёз, не роняя себя. Воина с первого дня обучения учат умирать, какому бы богу он ни поклонялся, а от не готового к смерти, а значит, и битвам отвернутся свои же и ему больше не будет места в дружине. Такой не закроет товарища от разящего хараклуга, побежит с поля, когда на него идёт сильнейший числом противник, не поделится с братом по оружию последним куском хлеба.

И тут с воинов будто слетело некое обязательство. Хоть и далеко не все, но многие набранные некогда из дружин местных дунайских волостелей перешли на сторону Святослава. Среди них оказалось даже с десяток фракийцев, обычно хорошо относившихся к ромеям. Остальным было наказано похоронить своих и идти на все четыре стороны. Полон за собою таскать незачем, да и пусть идёт слух по болгарской земле о доброте русского князя.

Один из двух приданных молодых кметей, именем Усан, чуть не утонул при переправе. Конь чего-то испугался, завертел головой, забился, вспенивая вокруг себя воду Кметь, гордый, не стал звать на помощь, попытался успокоить коня, но тот в испуге затолкал его себе под брюхо. Наглотавшегося воды, полуживого воина успели втащить на плот. Коня отловили дальше по течению, тот спокойно жевал траву на берегу и с удовольствием дал себя поймать. Как ему удалось переплыть Дунай, знает, пожалуй, только Водяник.

Колот от души дал своему ратному в морду, разом высадив два передних зуба:

— Возгря [70]! Не можешь с конём сладить, вёз на плоте бы!

Понимал, что и сам таким был, но тут едва старшим поставили, а он чуть не потерял коня с оружием и кметя. Разом бы сняли и больше не поставили бы никогда. Кметь, утирая кровь, молчал. Колот зыркнул на остальных своих притихших ратных и пошёл прочь.

Сотенные считали потери. Не хватало одинадцати коней, люди все были на месте. Ратша, удовлетворенно выслушал доклады, велел отдыхать до полудня.

То, что не видели с реки, что скрывалось за высокими берегами и лесами, открылось как-то сразу и неожиданно. Обширные пахотные поля, богатые села с высокими светлыми домами, каменными и глинянными, утопающими в увядающих садах. Ратные, слезая с коней, брали жирную землю, мяли в руках, нюхали и даже пробовали на вкус, качали головами, мечтательно смотрели на окружавшее их природное изобилие, представляя, что здесь бывает летом. И было видно, кто смерд, а кто только походами и живёт — те презрительно смотрели на мнущих землю ратников, подшучиая над ними. Местных видно не было, поди, разбежались все по лесам, заслышав о находниках. Славян здесь не грабили давно, но народная память стойко помнила о завоевателях с востока — гуннах, аварах, булгарах и ещё каких-то древних, кои были до славян и их имени уже никто не знает.

Волк, остановив вороного, показал плетью на большое село, раскинувшееся в долине и краями наползающее на близлежащие холмы. Окликнув сотенных, велел разворачивать стан. В сторону села тут же умчался десяток вершников, без оружия, с белым щитом — знаком мира. Староста явился к вечеру, охлюпкой скакал на невысоком, но мускулистом рабочем жеребце, молодцевато спрыгнул, едва остановив коня, поколебавшись, отдал его подошедшему ратнику Снял войлочную шапку обнажив седеющую с залысинами голову поклонился воеводе Волку Ратша пригласил старосту на трапезу Староста сдержанно попробовал еду пригубил густое красное вино.

— Я человек набольший князя русского Святослава, — сказал Волк. —- Люди называют меня Ратшей Волком, сыном Ивора Собаки. Всё, что я скажу тебе, говорит князь моими устами.

От старосты вкусно пахло ячменным суслом, землёй и ещё чем-то тем, чем награждает труженника обильная болгарская земля. Он не спеша обтёр о холщовые штаны руки, положил их на колени, приготовился слушать. Лицо, бурое от летнего солнца, с прорезями редких морщин, выражало полное спокойствие, без трепета и испуга, светло-карие глаза не мигая смотрели на воеводу. Ратша продолжил:

— Русы не враги болгарам. Мы пришли забрать эти земли под свою власть, как некогда наши предки стали княжить над Вышгородом и Киевом. Мы будем защищать сии земли от врагов, вершить суды по справедливости и по правде болгарской. Людей, что примут нашу руку, мы не тронем, а обилие и припас в походе будем покупать золотом. Тех, кто вздынет меч на нас, мечом же карать и будем. Передай это своему волостелю.

— Как же сказать ему? — развёл руками староста. — Нет у нас волостеля.

Речь старосты русскому уху понятная, да и староста говорил медленно, зная, что всё же южное наречие отличается от восточного.

— Где же волостель твой?

— Во граде грецком в осаду с дружиною забился.

— А ты чего здесь?

— А я что? Волостель царём ставлен, а я там, где народ. А слухи про вас давно ходят, что не бить нас вы идёте, вот людишки и не хотят воевать. Да и Глеб от сохи поотрывал многих. Кому драться?

Про великого боярина Глеба, или Улеба по-русски, Волк слышал. Улеб был двоюродным братом Святослава по матери и владел землёй по Дунаю. У его столицы и должны соедениться русские войска. Улеб встал на стороне Петра и воевал против брата. Да уж, неисповедима воля Рода.

— Ты не переживай, болярин, — успокаивал староста, — ты мне говори. У нас знаешь ведь как, я у себя повещу, а там от села к селу о ваших деяниях станет известно за седмицу. Там народишко начнёт возвращаться и не нужны нам волостели и боляре. Ты вот что скажи: дани прежними оставите?

— И дани, и прочие сборы, что у вас есть, повышать не будем.

— Добро.

Староста помолчал некоторое время, нахмурив брови и о чём-то размышляя.

— Ещё — не я спрошу, так другие спросят — торговлю нам верните старую, как при Симеоне было. Вам народ тогда в ноги поклонится и руку вашу примет с радостью. Не знаешь, о чём толкую? Мой отец рассказывал, что торг бойкий ранее был у нас, а потом с земли ромейской армяне понаехали, сбили цены, вытеснили угров, ляхов, чехов, немцев и даже жидов, а после так цены подняли, что житья не стало. Плат тафтяной за доброго жеребца покупаем, а с руки Петра и ромеев за ним, армяне иных купцов не пускают к нам. Нет прибытку от труда мужицкого. Слава богу земля наша добрая, кормит нас каждый год.