- Я на медведя ходил с ножом, — и слукавил, — одолел и лапы над воротами прибил, с той поры меня Лапой и кличут. Если б струсил, то заломал бы меня медведь.

— Удача не любит трусов, — подтвердил князь, его бритая голова контурно выделялась во тьме. Колот поднялся, бросил на угли соснового лапника. Огонь воспрял, осветив сидящих. Святослав продолжил:

— Победить надо. Там до Царьграда дойдём, возьмём такую добычу, что ходившим к хазарам даже и не снилась.

— Род за убиенного получит ли?

— Получит. Если убитый не струсил в бою.

— Долго до Царьграда?

— А большой он, Царьград этот? Как Ладога или тот, который взяли — Филипп... Филинопль?

Ратные осмелели, начали сыпать вопросами, отходя душой. После ухода князя шутили и балагурили, будто и не было в преддверии большой битвы. Этим и отличалось войско Святослава от войска того же Петра, когда князь запросто мог вот так перемолвить с перепавшими воинами, разговором и шуткой поднять дух и дать тем самым понять, что они на равных и на равных делят меж собою ратную страду. И шли в таком случае умирать не за кого-нибудь, кого в глаза-то едва видели, а за своего, именно своего князя.

Византийская рать начала вываливать за полдень и валила до самого вечера. Святослав расположился с воеводами на площадке, грыжей выступающей из середины горы, у подножия которой начинался русский стан. Сквозь пылевой туман, насколько хватало глаз, по тропам, сквозь рощи, через холмики нескончаемым потоком шли и шли ромейские воины. Сколько их было, тысяч тридцать? Сорок? Может, больше? Икморь, грызя зубами травинку, подумал вслух:

— Не пойдут с наворопа ли?

Ему не ответили. Отсюда издали возня войска казалась бестолковым муравьиным мельтешением. Но вот всё явственнее стало видно вырастающие шатры. Святослав оборотил лицо к Станиславу:

— Усиль дозоры, пусть стерегут.

Воевода послушно склонил голову.

Вечером за час до заката принялись расставлять полки. Икморь, как обычно, с боспорскими росами стал на челе. Северских и киевских комонных, объединив в один полк, раскидали по крыльям. Правое крыло выставили чуть вперёд, обнажив обоз. Святослав боялся обхода, а в сторону обоза обязательно должна будет ударить обходная рать. Это как раз и было нужно. Болгарскую конницу Святослав тайно услал в горы — они ушли ночью.

Воины, стреножив коней, валились спать. Колот иногда читал на лицах молодых ратников, что едва ли оружие в предыдущих боях, выражение подавленной растерянности. Эти не сомкнут глаз до утра. Прошло пять лет с тех пор, как Колот провёл под щитом свою первую схватку — срок для воина немалый. Он заматерел за это время, казалось, знал всё о бое. Знал, как запутать, «округлить» конного противника, чтобы нанести ему смертельный удар, как едва уловимым лёгким движением выбить из рук врага оружие, как рассчитать силы, чтобы дольше драться. Он с насмешкой вспоминал себя «былого» и знал, что такого позора с ним больше не станет. Он не чувствовал липкого предбоевого страха, что, впрочем, исчезал в бою. Наверное, потому, что смерть часто обходила его стороной, и он сросся с этим страхом, проглотил его, переварив. Сам суровый Доброга относился к нему с уважением. Молодые поглядывали на старшого с восхищением и лёгкой завистью. И, казалось, не было уже другой жизни вне походов.

Рога и гудки поднимали войско. Подстывшая за ночь земля окуталась паром, пронзаемом косыми лучами солнца. Острее чувствовались запахи незнакомых трав и деревьев, что не растут на родной русской стороне. За стелющейся дымкой били византийские тимпаны, пронзительно противно визжали трубы, доносился глухой ропот и звяк железа строящегося войска. Ромеи решили не ждать и напасть тотчас же, что нетрудно было угадать при их численном превосходстве.

Святослав пустил шагом коня вдоль строевых рядов, вглядываясь в посуровевшие лица воинов, что для удобства стояли пока неплотно, но готовые сомкнуться при приближении врага. Их не надо учить, битвы уже научили их.

— Братья! — обратился князь. Гомон ратей начал стихать, — Враг стоит против нас большой силою! Но не посрамим славу отцов и не побежим от него! Лучше умереть в битве, чем слыть трусом, ибо мёртвые не имеют сраму! Коли голова моя ляжет, то сами помыслите о себе!

Из передних ближних рядов выкрикнули:

— Где голова твоя ляжет, там и мы свои сложим!

— Слава!

Гул по нарастающей прокатился по полкам. Святослав благодарно склонил выю.

Киевская комонная рать тронулась на правое крыло, проходя мимо пеших русов, что ныряли бритыми головами в клёпаное и литое железо шеломов. И уже, видимо, шевелились ромеи, выстраивая своих. Византийские трубы слились звуками в один гул, и пространство, как показалось до самого окоёма, заполнили идущие фаланги пешцов. Воевода Всеслав, смиряя храпящего коня, рвущегося в бег, обернулся, глянув на чело войска, где в веред них рядах реял стяг Святослава, прикинул, не отодвинуть ли полки чуть в сторону, но решить не успел. Сверкая сталью, в нарастающем топоте копыт на них летела ромейская конница. Всеслав, вырвав из ножен меч, повёл своих навстречу

С оглушительными криками рати врезались друг в друга. Колот, скакавший за воеводой, без труда срубил первого в этом бою и вслед за Всеславом врезался во вражескую гущу ратников. Падали кони, увлекая за собою всадников, брызгала со всех сторон кровь. Лапа старался не отставать от воеводы, даже не ведая, держатся ли кмети его десятка за ним, щедро раздавая удары, чувствуя, как живая плоть разваливается под острым лезвием меча. Строй ромеев медленно, но редел, и вот уже обнажилось истоптанное копытами поле, по которому, отчаянно хлеща коней, уходили не выдержавшие сшибки ромейские ратные. За ними устремились было в погоню, но Всеслав рогом призвал всех к своему стягу.

Правее и сзади неслось: «а-а-аа!». Это заходил в тыл русским отборный латный комонный полк. Пётр рассчитывал выманив основные силы, обходным манёвром выйти в тыл к Святославу и разгромить его. На это и надеялся князь. Ромейская конница сходу вломилась в обозные возы, выстроенные стеной. Русская рать прямо с возов била потерявшую ударную силу конницу стрелами и сулицами. Ромеи рвались в стороны, как попавшие в сети стрепеты. Некоторые, бывалые, сбиваясь в небольшие кучки, отбивались, лезли на самодельную крепость. Назад дороги не было: на них со спины, отрезая от своих, обрушилась русская конница. Один из лучших полков Петра бесславно умирал, попав между молотом и наковальней. Всадники отчаянно рвались, но со всех сторон попадали под разящие клинки и лишь некоторые, вырвавшись, спешили изо всех сил оторваться от преследования.

На челе тем временем два пеших строя ломали друг друга, как борцы на игрищах. В плотном строю побеждает тот, кто яростнее, сильнее и остро чувствует плечо товарища, благодаря чему строй живёт единым телом. Ломаются копья, лопается кожа на щитах. Над секущимися рядами витает треск и лязг железа вперемешку с криками. Ромеи тоже не дураки: сразу поняли, что ломать русов волнами напусков не получится, но лишь постоянным давлением войска при подпитке свежими силами.

Святослав отступил назад за спины кметей передохнуть и поменять щит, отяжелевший от множества воткнувшихся в него сулиц. Огляделся по сторонам: на левой руке кипела сеча. Там комонная рать, отогнав византийцев, зацепилась за небольшой холм, закрутившись в клинковом блеске попыталась удержаться и, выбитая, покатилась назад. Византийцы осадили коней, не рискуя наткнуться на стоящую поодаль запасную пешую рать. Русские конные, остановившись, сбили строй и снова пошли в напуск. На правой руке Всеслав стоял твёрже, отбивая атаки ромейских комонных.

Войско начинало уставать. Это чувствовал Святослав, снова рубившийся в первых рядах. Кмети падали, образуя бреши в строю, бреши заделывали, не давая ромеям ворваться внутрь рядов. На княжий алый коц и золочёный шелом рвались самые сильные и свирепые, и валились под опытной и тяжёлой рукой Святослава.