Рука немела, дыхание сбивалось, вокруг стало свободнее, натиск ромеев стал сильнее и казалось, что они вот-вот прорвутся. Колот уже больше уворачивался, прячась за щит, чем бил. Бодрящий и придающий сил крик нарос с задних рядов. Свенельд впереди своих гридней рубил и колол тяжёлым копьём, оставляя позади себя пустое поле. Шаг за шагом русские стали теснить ромеев.

Со стрельницы напряжённо за боем наблюдал Святослав. Он вывел сегодня не всех воинов. Из воевод с полками оставался двоюродник Акун, Самуил, Усыня с северскими комонными. Цимисхий, заподозрив подвох, не спешил бросать в бой катаф-рактов и арабскую конницу. Битва ломалась в сторону русов. Не нравилось, что Свенельд, увлёкшись боем, вытянул вперёд чело, на левом крыле отставал Икморь. Повинуясь больше чутью, нежели чем разуму, Святослав отдал через вестоношу приказ Усыне выходить.

Упал и снова взлетел стяг Свенельда, поле огласилось оглушительным рёвом. Святослав подался вперёд, едва не вывалившись за стену. Что-то произошло, воеводский стяг поплыл назад, глубже заходя в свои русские ряды. Плотно сомкнув строй, кмети шаг за шагом начали отступать к стенам, попутно собирая раненых и оружие. Цимисхий больше не посылал подмоги, будто намеренно давая уйти врагу.

Князь птицей слетел к воротам, первым встречая воеводу. Свенельда положили на носилках на землю. С ним завозился знахарь, отбрасывая в сторону пропитанные кровью повязки, наскоро приложенные к страшной ране на правом боку. С воеводы, ворочая большое тело, сняли кольчугу. Знахарь, ощупав пальцами рану, сказал:

— Пробиты рёбра, задето лёгкое. От таких ран чаще всего умирают...

— Спаси его, Кукша, ты говоришь с богами, а им рано ещё забирать Свенельда, — попросил Святослав.

Подошедший от Станилы вестоноша позвал князя на стены. Отдав распоряжения воеводам размещать захваченный полон и кормить ратных (знал, что и так исполнят, но привитая Асмундом привычка полагаться только на себя брала своё), последовал за вестоношей.

Остывавшее, но всё ещё яркое солнце играло бликами на золотой броне всадника, золотом же светились видимые отсюда рыжие кудри. Всадник смирял горячего белого жеребца, чуть сзади смиренно ждал спешившейся стремянный.

— Он ждёт, когда его заметят, — сказал Станила, облокотившись на зубец заборола.

Святослав прикрыл глаза ладонью от заходящего спускавшегося к вершинам холмов солнца.

— Поднимите мой стяг, — молвил он.

Ратные, заполнившие прясла, чтобы поглазеть на императора, не зубоскалили, негромко переговариваясь и показывая в сторону базилевса. Стремянный всадника протяжно и грустно затрубил в рог. Император поднял вверх правую ладонь, узрев стяг Святослава.

— Базилевс скорбит по павшему Свенельду, — объяснил Станила.

Из Доростола ответили. Два рога, ромейский и русский, соединились вместе, оплакивая погибших в сражениях воинов. Пожалуй, впервые шевельнулось в груди русского князя уважение к базилевсу, ранее заглушаемое ненавистью.

Предыдущие боевые дни дали понять обеим сторонам, что ни одна из них не отступит от задуманного. Святослав постарался проникнуть в мысли Цимисхия, понять, что базилевс будет делать далее. Каждодневно выманивать русское войско на равнину, уменьшать долгими боями в числе он не будет, ибо понимает, что за стенами отсидеться легче. Долгую осаду ромеи тоже держать не могут — заропщут наёмники, на которых когда-нибудь закончится золото, побегут стратиоты к своей земле, к своим семьям. Не свою родину пришли защищать греки, но за добычей, а каждый лишний день крадёт надежду взять и пустить на поток город. Только разрушение стен и сильный приступ помогут базилевсу овладеть Доростолом.

Воспользовавшись передышкой между боями, Святослав велел углубить ров под городом. Рыли ночами при свете огней, выставив дозоры на случай, если ромеи решатся помешать. На пряслах неотступно дежурили стрелки, чтобы защитить соратников, трудящихся под стенами.

Но ромеям было не до войны, стан их светился огнями, далеко слышная, играла музыка. Почти каждую ночь Цимисхий разрешал веселиться своим воинам. Вино лилось рекой. Пьяному легче забыть гибель своих товарищей, он не задумывается о завтрашнем дне, сегодня ему весело, а это главное. Кентарху дают девку-блудницу, он может поделиться с подчинёнными, а может и не делиться, но в любом случае будет знать, что император помнит о нём и до конца будет держать его сторону. Русам никогда не понять византийцев. Дающий клятву князю до конца предан ему, дружина становится его семьёй, а сам князь — старшим названным братом. Ромей, как волк, сколько ни корми его, всё равно при малейшей возможности убежит. Русские лазутчики каждый день таскали языков из византийского стана, терпеливо выпасывая какого-нибудь подгулявшего и потерявшего бдительность ромея. Пленные цеплялись за жизнь, без пыток рассказывая, что происходит у них. Впрочем, были стойкие, такие презрительно молчали или осыпали русов проклятиями. Их уважали, запоминали, сажая в общую холодную клеть для полонянников — пригодятся, когда Перун потребует жертвы. Боги любят смелых.

Небольшие стычки между дозорными, различными отрядами, посылаемыми воеводами, не имели ни толку, ни значения. Кроме того, в городе заканчивалась снедь и корм для коней, которых потихоньку начинали резать.

Глубокие погреба Доростола были рассчитаны на большие запасы снеди, которых в этот раз не было. Глубокие колодцы проникали до водяных жил с чистой водой. Не было бы колодцев — Дунай рядом, бери и кипяти воду. Видимо, Цимисхий знал, что в городе плохо с обилием. Его воины не приближались к стенам, чтобы замкнуть город в плотное кольцо, оставив обширное поле в надежде, что голод выгонит русов сражаться. Болгарские лазутчики, знавшие в окрестностях своего города каждую былинку, тайными тропами излазили всё вокруг ромейского стана, нарисовав Святославу на выделанном куске телячьей кожи подробную карту расположения вражьего войска.

Отчаянная и смелая мысль захватить обилие у врага давно зародилась в княжеской голове. Святослав водил пальцем по кожице, размышлял вслух, советуясь с воеводами:

— Обозы у них начинаются здесь, примерно в версте от Дуная и тянутся вглубь. В этом селе они выгрузили и хранят часть снеди. Ежели подвести лодьи, то можно много забрать, прежде чем ударят сполох.

— Реку охраняют их корабли, да и сторожа на берегу. Не пройти нам, — покачал головой Акун.

Воеводы заспорили:

— Водой надо. Сушей вообще никак не пройти. Либо с голоду дохнуть, либо пробовать.

— Корабли их к берегу не подходят — мели боятся.

— Дождя ждать надо. Коли дождь закроет нас да ночью, то пройдём.

— Не пожгли бы! Как при Игоре было.

— Не ждут нас с реки. Пройдём!

— Сколь лодей-то надо? Ежели много, то хоть туман густ будет, всё одно заметят.

Для Святослава набег был уже делом решённым, и он продолжил, перебив воевод:

Коль дождя не дождёмся, всё равно прорываться будем. Икморь, отбери людей заранее. Со дня на день обложит нас Ци-мисхий. Камнемёты подведёт и тогда совсем туго станет. Иного нет у него выхода.

Походные кумиры, выставленные под навес в тихом месте за христианской церковью, приняли требу. Кровь алого петуха окропила жертвенный камень.

— Задуй, Стрибоже, ветрами попутными, пригони тучи тяжёлые. Разверзни, Перун, небеса, дай нам стрелы свои. Не просим живота своего, но не умереть смертью рабскою от голода, а от меча вражьего. Примите в дар от сердца нашего...

Одинокий орёл в прозрачном синем небе парил над городом. Гордая Перунова птица, что ей здесь занадобилось? На людей зришь ли ты или добычу высматриваешь? Русы задирали головы, показывали на орла. Добрый был знак — боги приняли жертву.

Тучи грозные и тёмные ходили по небу. В стороне далеко за Дунаем ворочался гром. Часов через пять после полудня переменился ветер, раздвинув тучи. Проглянувшие солнце показалось нестерпимо ярким. Ждавшие сегодняшней вылазки русы расстроились было, но ближе к ночи небо снова заволоклось и пошёл частый обложной дождь. Над головой несколько раз проворчал и сверкнул молниями на прощание гром и ушёл в южную ромейскую сторону.