И все же Петр встретился на следующий день с гостями. В свои сорок с небольшим лет, измученный болезнями и ночными кошмарами он выглядел сущим стариком. За весь прием царь так и не проронил ни слова, предоставив говорить своей царице и безраздельной здесь хозяйке, Ирине. Иногда встревал в разговор чернобородый боярин с внимательными и умными темно-синими глазами по имени Георгий Сурсувул; чувствовалось, что он был не последним человеком здесь при дворе Ирины. Ольга держалась почтительно, стараясь не касаться острых тем. Была у княгини мечта, выросшая и выношенная скорее всего из далёкой уже юности, от тяги к родной болгарской земле: сдружить два государства с похожим языком народом, может быть, с одной верой. А там, глядишь, будут ставиться по Днепру каменные города с большими красивыми храмами, потекут на Русь учёные мужи, везя с собой книги. Народ пахарей и воинов, подобно древним эллинам, понесёт свою культуру за дальние моря, оставляя за собой славный и легендарный след. Мечта разбилась в прах. Устами Ирины говорила жадная ромейская знать, охочая до новых земель с новыми данниками.

В родной Плиске Ольга побывала после почти месячного томительного пребывания во дворце, и то в сопровождении царицы. И все же княгине удалось увидеть то, что так тщательно старалась скрыть Ирина: везде, во градах и селах, чувствовалась железная рука Византии. У болгар перенималось все, что можно перенять — торговлю, дани, набольшие должности и даже церковь. Народ устал от царя, стремительно двигавшего не без помощи жены к упадку свою страну. И ересь, называемая богумильство, никогда бы не возникшая в другое время и встретившая ярое неприятие церкви, попала на благодатную почву.

Посетить Плиску так, как хотела Ольга, не удалось: тихо, медленно побродить по родным с детства местам, вдыхая благоухающий весной воздух (в Болгарии уже заканчивалась зима), поболтать со знакомыми с детства людьми. Все было излиха торжественно, везде наблюдали сотни глаз. Даже на могилах отца, матери и воспитавшей Ольгу игуменьи, пришлось терпеть присутствие Ирины и ее гудящей как улей свиты.　

Глядя на упадок Болгарии, безвольно увядавшей под правлением царской четы, у русской княгини вызрела мысль отправиться в Царьград, к самому базилевсу Константину.

Водяная пена густо вскипала под тяжелыми носами лодей. Корабли княжеские и купеческие, не стесняя друг друг друга, разошлись по широкому Днепру. Пройдя град Витичев, заночевали на берегу, наутро двинулись дальше, ставя паруса и яро налегая на вёсла. И так день за днём. Всё реже на берегах красных боров и сёл среди них, попадаются рыбацкие лодки. По утрам ещё чувствуется отмирающее дыхание зимы, потом выйдет ласковое весеннее солнышко и согреет землю. Паводок, нашедший за растаявшим снегом, почти сошёл, на берегах мёртво лежат вывороченные весенним буйством воды коряги. Освободившаяся от воды земля ещё не обросла травой, в некоторых местах и нельзя было узнать лик берегов, в прошлом ещё осенью выглядевших по-другому. Острые глаза кормщиков на изгибах реки видят намытую уже в этом году косу.

Ночевали выставляя сторожу, здесь уже можно нарваться на разбойные печенежские разъезды. Дикая степь вроде бы мирная, но нечасто некоторые рода выходят из под воли своего правителя. Ближе к порогам уже меньше баловства и балагурства, здесь-то как раз степнякам нападать и способней: лодьи идут медленно, добрая половина дружины занята перевалом кораблей.

Первый порог называется «Не спи», он и вправду будит успокоенных безмятежной гладью воды путников. В месте порога Днепр сужался, его дно покрыто острыми скалами, островками, торчащими из воды. Лодьи разгружали, кмети оружно и в бронях охраняли везших по берегу груз, остальные, пихались шестами, щупали дно. Таким же побытом прошли Островной и Лоханный пороги, располагавшиеся рядом, что иногда их считали за один, потом Звонец, пятью верстами ниже. Впереди самый трудный — Ненасытец. Пройдя три версты по успокоившейся воде, ватажники сошли на берег поснидать и отдохнуть. Асмунд услал сторожей, чтобы предупредили о печенегах. Один отряд вскоре вернулся. Широкоплечий кметь, протянув в сторону Ненасытца заскорузлую от ратных мозолей ладонь, сказал:

— Тамо варяги[27]какие-то застряли, подсобить просят!

— Не знают, где порог, небось, береглись да и сели, — заметил один из бывалых ватажников.

Асмунд со Святославом и с десятком своих и полусотней купеческих людей пошли за кметем. Идти было недалеко: всего-то полверсты, и вскоре русичи увидели в саженях тридцати от берега задравший высокую грудь северный корабль, намертво севший на мель, рядом покачивался второй. Один из купечьих узнал варягов:

— С Ладоги они. В Киеве зимовали, теперь в Царьград идут.

Часть варягов сушили промокшую одежду, остальные, оборуженные на всякий ратный случай, тут же окружили пришедших. Безошибочно выделив среди них старшего, Асмунд коротко переговорил с ним, объяснив потом своим:

— Это купцы-свеи из племени гутов. Вождь их Торгейр просит помочь. Мест сиих не знают, первый раз Днепром идут, потому на мель и сели. Они опасаются печенегов, и Торгейр извиняется, что встретил нас при оружии.

Помощь в порогах — дело обязательное, с давних пор ставшее обычаем. Страх перед печенегами сближает купцов разных языков. Купечьи люди готовно разделись и с весёлым матерком, подзуживая свеев, забрались в воду Оставшиеся кмети, поняв, что варяги драться не собираются, охрабрев, теперь с интересом рассматривали оружие и брони иноземной работы, живо обсуждали. Вскоре севший корабль под дружное гиканье слез с мели и виновато закачался на водной глади. Мокрые ватажники вылезали из воды, охлопывали свеев по плечам, приговаривали:

— Магарыч с вас!

Асмунд, угадав Торгейрову кручину, о которой не позволяет повестить гордость, сам предложил следовать с ними через пороги и далее до моря. Купец поблагодарил воеводу, снял наборный пояс, протянул его Асмунду и произнес по-славянски:

— Возьми!

Воевода, легко усмехнувшись, принял подарок, отдарившись серебряным запястьем.

Пройдя Ненасытец, заночевали. Завтра последний рывок, хорошо бы до Белобережья сразу дойти, но бывалые говорили, что навряд ли, половодье уже спало и вода на порогах — боле не помощник, вот если б ратная дружина шла, тогда другое дело, а так, купцов с товаром через Поворотную переправу тащить, то и заночевать придётся. Бывалые оказались правы, нескольких вёрст даже не дошли до переправы. Святослав, раздражённый маленькой скоростью купцов, клялся себе никогда не ходить с торговыми лодьями, лучше дружину с ними оставить, потом догонят. Чтобы от печенегов по воде да на боевом корабле уйти — четыре десятка кметей более чем достаточно. Впрочем, когда одолели переправу и, пройдя ещё несколько вёрст, достигли острова Хортицы, раздражение ушло, сменившись на ощущение общей радости. Вытаскивали на берег корабли, весело переговаривались с местными рыбаками, вышедшими встречать путников. Свей уже поспешили достать из под скамей своих богов и, определив место, утверждали их для предстоящей требы за минувшие трудности и трудности предстоящие.

Их примеру следовали русские, потом все вместе принесут жертву у священного дуба, почитаемого вот уже несколько столетий.

Прознав про приезд князя с отцом, на Хортицу прибыли правители Белобережья, Игорь Молодой и Акун, оба рослые, статные в своего родителя Улеба, почившего уже пять лет назад. Поздоровавшись с княжичем, которого не видели с далёкого детства, долго мяли с Асмундом, что был им стрыем, друг друга в объятьях, расспрашивали о житье-бытье. Вечером за ужином в небольшом тереме-полуземлянке говорили о делах насущных. Игорь на восемь лет старше Святослава с некоторой завистью поглядывал на Днепровского князя. Белобережье — край небогатый. Жили в основном рыболовством, охотой, добычей соли, столь дорогой на полуночи. Ещё живы были те, которые помнили лихие времена, когда местные росы грабили своих же данников — славян и отец дарил сыну меч со словами: «Я не оставляю тебе более ничего, а всё, что нужно, ты добудешь себе мечом». Об Игоре говорили много хорошего и не смотря на его молодые годы уже называли мудрым правителем. Он часто бывал в Херсонесе, тяготел больше к торговле, ремёслам и грамоте, не русским побытом носил длинные волосы и бороду, по-юношески ещё короткую. При нём небольшая страна, в которой жили росы, славяне и греки, начинала богатеть, мирно торгуя с Херсонесом и Византией. Полной противоположностью мирного старшего брата был Акун, как и Святослав грезивший о военной славе предков. Вот и сейчас обратился не к стрыю, а к Святославу, признавая тем самым его старшинство перед собой: