Не давая себя окружать, русы выходили из битвы. Спасало то, что ромеи преследовали удирающую городовую рать, а многие уже грабили обоз и лупили доспехи с убитых. В поприще от поля боя Свенельд соединился с Акуном и так, занимая пустующие ромейские сёла, отбиваясь от преследователей, шли до самой болгарской земли. Варда Склир, до которого дошла весть о разгроме патрикия Петра и о том, что Святослав пустошит окрестности Адрианополя, отошел и сел в Аркадиополе, ожидая распоряжений Цимисхия, не рискуя пока идти на Преслав.

Как бы ни желали в Византии другого базилевса вместо Никифора, но зверское его убийство оттолкнуло от Иоанна многих. Желая не столько сгладить свою вину, сколько угодить знати завоеванием земель, а народу новыми победами, Цимисхий всё же поторопился. Константинополь был покорён, но теперь заволновалась провинция, нищая, голодная, всегда презираемая сытой, богатой столицей. Семейство Фок имело в Восточной империи глубокие разветвлённые корни, и серьёзной ошибкой нового базилевса было не учесть этого. Цимисхий как человек, поднявшийся на гору, отчётливо видел, что происходит вдали, но то, что находится внизу, было скрыто от его глаз. Дуке Варде, племяннику убитого Никифора Фоки, нетрудно было найти противников Цимисхия в Амасии, где он находился в ссылке, к тому же ему помогли ближние родичи — Феодор, Варда и Никифор. Тёмной ночью, когда стража, задобренная золотом, спала, Варда Фока со своими сторонниками сбежал. Сполох ударили «вовремя», когда мятежников было уже не догнать. Меняя на подставах лошадей, Варда добрался до города Кесарии, что в Каппадокии.

Именно авторитетная власть императора распространялась только в Константинополе, в провинциях же признавали только силу, справедливо считая, что все блага, созданные трудом их, питают разжиревшую наглую столицу. Род Фок знали в Каппадокии хорошо, у них здесь были свои наделы, потому к Варде начали стекаться люди. Сначала те, кто был лучше всех знаком с семьёй убитого императора, потом местные вельможи, приводя с собою челядь. Варда щедро сыпал золотом, но ещё щедрее обещал. Так ему удалось склонить к себе богатого землевладельца Симеона Ампела, пользующегося всеобщим уважением у народа, мужа, могучего телом и богатого умом. Находили приют всякая рвань и ухорезы, которых в иное время с удовольствием вешали на деревья вдоль дорог в назидание другим. Из Кесарии разлетались по фемам гонцы с посланиями. Ораторы красноречиво напоминали людям об изверге, сидящем на престоле, о богатствах, которые ждут их в городе Константина. Народ заражался всеобщим настроем, мужики прощались с родными, брали снедной припас и оружие, уходили к Варде.

Из Каппадокии бежали ставленники Иоанна, кто не бежал, того вышвырнули, не забыв раздеть до нитки. Кесария давно уже не вмещала всех желающих участвовать в мятеже, и сотни шатров развернулись за стенами города, не считая многочисленных возов, на которых и под которыми дневали и ночевали бедняки. Сметя силы и поняв, что обратной дороги нет, Варда Фока провозгласил себя императором, «надел пурпурную обувь» — как скажет позже летописец. Когда его соотечественники насмерть бились с росами, новый император вторгся в Азию, силой принуждая непокорных стать на свою сторону, предавая огню и мечу целые города.

Быть правителем — быть вожаком в стае, давшего слабину изгрызут тот час же. С высокого трона хорошо видно лица вельмож, их головы церемонно склоняются перед императором. Завтра эти люди сдадут его Варде, будут льстить ему, сменив хищный блеск в глазах на смирение. Он знал, о чём они говорят, знал, что они думают. Потому что сам был когда-то таким и так же ждал ошибки Никифора, чтобы добить раненого льва.

Империя, как кожа, брошенная в огонь, плавилась и сворачивалась по краям. Патрикий Пётр оставил империю без войска. Нет, ещё были бессмертные — личная комонная закованная в латы рать базилевса, ещё были катафракты, ещё можно было набрать гоплитов. И ещё был преданный Варда Склир, так умело разбивший росов. С росами воевать было сейчас ни к чему, да и нечем. Впрочем, Святослав тоже был достаточно потрёпан, чтобы идти на Константинополь. Нужен временный мир. Ну и не просто мир, росов необходимо любыми путями выдавить из Фракии, золотом, посулами — неважно чем. В первую голову он расправится с этим недоноском Фокой. Опять же: как? Сказывали, что мятежный дука [85] собрал огромное войско. Временами хотелось выть от накатывавшего отчаяния и злости.

Пока послы договаривались со Святославом о мире, Ци-мисхий, дабы выиграть время, забрасывал Фоку посланиями с увещеваниями прекратить истреблять своих сограждан. Варда отмалчивался. Одновременно в ещё подвластных базилевсу волостях хватали сторонников дуки. Первым схватили отца Варды и брата Никифора, куропалата Льва, что некогда заработал на спекуляциях хлебом в голодные времена. Варда нарочно не втягивал отца в мятеж, дабы в будущем ему не причинили вреда, и Лев спокойно отсиживался на острове Лесбос, куда его сослали. На всякий случай его вместе с сыном Никифором (который всё же помогал брату) приговорили к смерти. Император отменил приговор. Все заговорили о великодушии Цимисхия, хотя тот руководствовался холодным расчётом: мало ли как там повернёт?

На такое же «великодушие» надеялся сам Цимисхий, если Варде Фоке удастся захватить византийский престол. Но просто пощадить их было нельзя — сочтут слабостью, и Фок велено было ослепить и сослать обратно на Лесбос. Палачу хорошо заплатили, чтобы он просто прижёг веки родственникам мятежника, нс трогая глаз. Пощадили и ещё одного заговорщика — епископа. Стефана из Авидоса, который подбивал к мятежу македонцев. Его просто передали на суд в дикастирию (учреждения светского суда в Константинополе), а потом в Синод, где лишили сана. Другим повезло меньше: они лишились всего имущества, которым владели.

Тем временем росы выторговывали выгодный мир, понимая, что ромеям он нужен больше, чем им. После двух тяжёлых битв Святослав остался почти без войска. По меньшей мере, на Царь град сил идти уже не было. Просились домой угры, и отказать Лайошу князь не имел права. С Кураем вообще расходились жёстко.

— Клялся ли ты, Куря (как называли у русских Курая), принимать меня за набольшего? —- спросил Святослав с суровой холодностью глядя в глаза печенегу.

— Тебе, но не твоим воеводам! — Курай выдержал княжеский взгляд.

— Потому на рати дуром полез на ромеев? Своих погубил и Свенельду не помог! — ярился князь.

— За своих перед своими же и отвечу! — огрызнулся печенег. — А ты спроси со своего воеводы, почто он окружить себя дал? Талану не достало? Зачем тогда воеводу такого держать?

— Не твоего ума дело! — спокойнее молвил Святослава, понимая, что Курай в чём-то прав. Но Свенельд был своим, знакомьте с раннего детства, прошедшим весь воинский путь со Святославом, Курай был пришлым и должен был слушаться Свенельда, ибо тот был назначен самим князем. Заноза горечи поражения после крупной победы над патрикием Петром глубоко сидела в князе. Ещё свежа была память о том, как пировали на костях с Икморем и воеводами, как обсуждали, что Свенельду досталась более лёгкая доля, и он одолеет ромеев, поднимали здравицы за его победу, как уже произошедшую. Тем горше было сейчас. Может быть, перегорело бы, Курай привёл бы свежую степную конницу, как сам предлагал, но печенег сам разрушил шаткий мостик меж ними:

— Кабы знать, что воеводы у тебя такие, так кажен год на твою землю налезали как даве.

Князь потемнел ликом, едва подбирая от гнева слова, резал ими как ножом:

— Уходи, степняк! Помощь от тебя никчемная. Твои люди только способны печища у смердов воевать да детей с бабами продавать в полон. В своих людях я привык видеть воинов, а не трусов, которые при первом напуске показывают спину.

Молчание тяжёлое, раскалённое повисло меж князьями. За окном: во дворе Преславского терема буднично гомонила челядь, звенели сбруей кмети. Курай медленно провёл рукою по пряжке наборного пояса, будто раздумывая, вырвать ли из ножен булатный с украшенной самоцветами рукоятью нож (саблю оставил у входа как положено).