Справили поминки и тризну по Асмунду, и жизнь продолжилась дальше. Государственное управление целиком продолжало лежать на Ольге, Святослав же деятельно занялся внешними делами. Купцы давали куны на войну, с волостей собирали чёрный бор. Неслись гонцы в Полоцк, в Ладогу, к печенегам, к уграм — князь просил помощи. Тайные люди были направлены к вятичам, к буртасам и булгарам. В Киев и Вышгород стекались мастера кузнечного дела, бронники, щитники и лукоделы. По Итилю всё ещё свободно плавали русские купцы, хазары бойко торговали в Киеве, но в воздухе отчётливо пахло грозой. Ближе к осени очень кстати утонул Володислав: в мелком Сурожском море, где бури особенно опасны волною перевернуло его лодью. Святослав снова наладился в Тмутаракань. Хоть и успел Володислав оженить Икморя на знатной грекине из Корсуня, чем здорово упрочил положение сына, но непредсказуемая боспорская вольница могла избрать князем кого-нибудь иного. После его отъезда Малуша тут же была отправлена в Будутино, а маленький Владимир остался в княгинином тереме.

Пузатое зимнее небо мрачно хмурилось над заснеженным лесом. Деревья, растопырив корявые тяжёлые от снега руки, ждали секир дровосеков. Каждому известно, что зимою древесина не держит в себе живительной влаги и потому дрова лучше рубить в это время. В этом безмолвном деревянном царстве двое парней, скинув кожухи, яростно рубили толстую берёзу, щепы летели в стороны жёлтыми каплями.

— Отходи!

Тяжко и хрустко застонав, дерево тяжело рухнуло, обломав ветки своих собратьев. Парни не отдыхая обрубили сучья, разрубили берёзу на брёвна, чтобы везти было удобнее и покидали всё в волокушу.

— Конь всё не вытянет, — заметил один, переводя дыхание.

— Ещё вернёмся!

Работяга конь послушно тронулся. Дровосеки, набросив на разгоряченные тела кожухи, быстро зашагали рядом с волокушей.

Молодцы были уже взрослые: одному, Колоту, восемнадцать, второму, Блуду — девятнадцать. Рослые, налитые молодой силой, на румяных лицах щетинилась мужская гордость — бородка, грозившая со временем превратиться в густую мудрую бороду.

И внешне, и норовом они отличались друг от друга: Блуд — светловолосый красавец, охотник до девок и любитель весёлых гулянок, Колот — с тёмно-русыми вьющимися волосами, с глубокими серыми глазами, степенный, как нарочитый боярин, заранее всё обдумывающий. Друзья они не разлей вода с самого детства, во всём друг дружке помогающие. Вот и сегодня Колот помог Блуду с дровами.

— Слыхал, — обратился к другу Блуд, — Пеша Попов приехал из Киева на своих навестить. Давай сегодня зайдём новости узнаем.

— Много у него сегодня будет таких, до новостей из первых уст охочих, — засомневался Колот.

— Да не, — отмахнулся Блуд, — у него с той поры друзей не прибавилось. Кто ещё придёт, кроме нас?

Пеша вот уже как два года обучался у попа Григория, принял христианство и сам метил в попы, потому Поповым и прозвали. Был он тих и смирен нравом, но большой силы: не раз один на медведя с рогатиной хаживал. По мнению селян — пропал парень, кормилец и защитник семьи. Зато в столице живёт и обещает старых родителей к себе забрать, коли им надоест с детьми — братьями и сёстрами Пеши — в веси жить.

Весь, где жили друзья, называлась Осинки и стояла в семи верстах от Вышгорода выше по Днепру чуть с забором в древлянскую сторону. Выйдя из леса, увидели за полем родные курящиеся избы. Там, за заячьими оврагами, что оставили слева от себя, начинался зимник в сторону большого села Древичи. Там и торг, и гуляния проводились, на которые вся округа собиралась. Парни древичевские в кулачных боях стенка на стенку спуску никому не давали, а девок пригожих там много было и с соседних весей туда стекались охочие до молодок молодцы, которых отлавливали и били местные. Впрочем, Блуду это помехой не было: многажды битый, он упорно продолжал ходить за девичьими ласками в село, своим упорством завоевав уважение, после чего его не трогали. Правда, один раз гуляке не повезло. Ухлестнул он за мужской девой из соседней веси, муж её тем временем в ватагу к какому-то купцу нанялся. Вернулся он неожиданно раньше срока, может, упредил кто и увидел жену в объятьях сопливого парня (шестнадцать лет тогда Блуду было). Ватажник схватил первое, что попалось под руку — оглоблю и оходил молодца. Тот, побитый, две седмицы дома пролежал, а в Осинках это долго ещё со смехом обсуждали. Едва очухался — отец плетью добавил, чтобы позор на семью не наводил. Блуда, конечно, это не остановило, но впредь он стал осмотрительнее.

Колот был, наоборот, спокойнее к любовным утехам относился, вот уж год как ухлёстывал за местной девицей по имени Услада. У самого Колота семья небольшая: отец, мать и старший брат со своею семьёй, в отличие от Блуда, где семеро по лавкам. Все в веси да и в округе денно и нощно семь потов льют на земле, им иного и не надо. Колот хотел другой доли: стать кметем в дружине. Он занимался боротьбой, что развивает силу и ловкость, но не достиг того мастерства, которым, по сказкам, владели Велесовы волхвы[45]. Проверяя своё мастерство, рошёл на медведя, поднятого с зимней берлоги, с одним ножом, чая подлезть ему под могучие лапы и заколоть в сердце, и получилось было, вонзил нож, ри-нул от себя тяжёлую тушу, дабы не придавила, но промахнулся, видать, мимо сердца попал. Медведь рассвирепел, и не подоспей вовремя Блуд, что метким и сильным ударом секиры раскроил череп хозяину лесов, то Колоту пришёл бы конец. Шкуру Блуд по праву забрал себе, а лапы с громадными когтями отдал Колоту: хоть и не был он победителем, но далеко не каждый решится с одним-то ножом да на медведя! И всё же Колот с сомнением прибивал подарок над входом в избу: боялся, что Лесной Хозяин вместо защиты накажет его за нечестность. С тех пор к Колоту пристало прозвище — Лапа.

Вечером Блуд зашёл за другом, и они отправились к Пеше. В берестяном бураке плескался гостинец — выстоянная брага.

Попов обрадовался их приходу и сразу же усадил за стол. Сам перекрестился на Красный угол, где с византийской иконы грустно и поучающе смотрел христианский Спаситель, и принялся за трапезу Обнесли первую чарку, мать Пеши подавала на стол.

— Ну, рассказывай, что в Киеве творится? — нетерпеливо спросил Блуд сквозь набитый рот. Пеша пожал могутными плечами:

— Да всё уже, небось, знаете. Все только и говорят о войне с хазарами.

Пеша не был особенно словоохотлив и потому его надо было разговорить.

— Княгиню часто ли видишь?

— Часто, в церкву она молиться приходит со снохой своей. Набожная она уж очень. — Пеша расплылся доброй улыбкой на широком лице.

Блуд подумал, о чём бы ещё порасспросить.

— Самого-то как тебя по христиански величать?

— Петром.

— Эвон! Как царя болгарского. А жениться вам можно?

— Можно, но я пока не собираюсь.

— Значит, не так и плоха твоя вера, — заключил Блуд, — ты, вона, не изменился вовсе. Только жаль, что христианский Бог наложниц иметь запрещает. Я когда забогатею, двух либо трёх обязательно держать буду Трудно всю жизнь с одной бабой горевать.

Колот сбил друга с любимого конька:

— А князь как?

— Давно не видал его. Наверное, опять в Тмутаракань умчался. Не сидится ему ни в Киеве, ни у себя в Вышгороде, потому княгиня не очень-то его и жалует, ибо князь, как о доме своём, о стране заботиться должен, а война — то удел воевод, вон, Мстиша Свенельд есть, Ратша Волк...

— Эка наука — княжить! — сказал Блуд подливая себе браги. — Вот меня князем посади, так и справился бы.

— Дурак ты, — беззлобно возразил Пеша, — если б не Ольга, давно бы тебя закупом сделали не хазары, так иные кто.

— Хазар тех же сила воинская наша держит, — начал было Колот, но обидевшийся за «дурака» на Попова Блуд, перебил его:

— Не понимаю я тебя, Пеша. Вроде вещи понятные говоришь, а сам-то ты чем полезен?

Попов, понимая, что спор ни к чему хорошему не приведёт, переменил разговор: