— Та-а-ак, — протянул Колот, — загляну я к волостелю. На судное поле сынка его вызову. Видал?

Он сунул Стреше кулак, на котором красовался княжеский перстень.

— Что это? — нахмурился Стреша. И Колот рассказал, как брали Итиль, как удалось срубить хазарского бека. Братья слушали, разинув рты. Когда-то отец рассказывал, как брали Коростень, но то всё — баловство в сравнении с походом на хазар. Едва Колот закончил, посыпались вопросы:

— А устаёшь ведь мечом махать?

— Знамо, устаёшь. С опытом приходит, как правильно бить, дабы все силы не израсходовать сразу, но всё равно выбираешь мал час, чтобы отдохнуть.

— А своих в битве рубят нечаянно?

— Бывает. Особенно когда враги обступят и бьёшь, не видя куда, лишь бы отбиться.

— А страшно?

— Перед боем только, в бою не до страхов. А потом и этот страх проходит, веришь как-то в свою удачу

— А что труднее всего?

— Да всё. Припас снедный добывать, когда запасы заканчиваются. Переход пройди, пожрать добудь, следи, чтобы бронь и оружие в порядке было, конь сыт, напоен, к бою готов, умудрись выспаться, в дозор сходить. Битва — это, брат, лишь итог!

Видя восхищение в глазах братьев, Колот позволил себе общаться чуть снисходительно, чего не допустил бы себе ещё пару лет назад, да и братья бы не простили того. Под конец беседы Колот, изрядно захмелев, начал снова бормотать что-то о поле, на которое он вызовет сына волостеля, похваляться тем, что он княжеский воин, бить кулаком по столу. Братья осторожно помогли ему выйти во двор. Холоп готовно подвёл коня. Колот долго пытался поймать ногою стремя, отказываясь от помощи. Наконец забрался в седло, трудно выговорил: «Завтра зайду» и поехал прочь.

Дружина двигалась быстро по увядающей, готовящейся к предзимью степи. Перед самым Тмутараканем зарядили дожди, задержав въезд Святослава в город. Обычно встречали князя здесь как своего, привычного. В этот раз принимали торжественно, с радостным народом, наполнившим узкие улицы, чествовавшим победителя. На пиру, устроенном в честь русского князя, Икморь пересказывал набег на Семендер. Святослав слушал, иногда переспрашивая, не слыша за шумом разгулявшегося пира. Давеча Икморь рассказал горькую весть: через полгода после ухода рати из Киева умерла его сестра и княжеская жена Предслава. Давно это было, Икморь уже успел пережить кручину по сестре, потому не озлился на князя, увидев, как спокойно он воспринял известие.

Слыша разговор, здесь за верхними столами заспорили, будет или нет присылать хазарский хан мирное посольство:

— Зачем кагану послов присылать, когда земля вконец разорена?

— Но люди-то вернутся!

— Да и путь по Итиль-реке кто держать будет?

Небось дворы мытные заново ставят, не упустят своего!

— Трудно теперича без войска торговую жилу держать...

Архонт русов, насытившись и отодвинуть от себя тарель с рыбой, сказал:

— Тут некоторые касожские и ясские рода к тебе в Киев просятся.

Князь кивнул. Икморь продолжил:

— Воины среди них добрые, сам ведаешь, а за честь, им оказанную верны тебе будут до смерти. О тебе знают и уважают сильно, завтра я тебе князей их приведу.

— Что делать будем, ежели мирного посольства не будет от хазар? — после некоторого молчания спросил Икморь.

— Грады пойдём разорять, — ответил Святослав.

— Без нас разорителей хватает, — покачал головой Икморь, — Печенеги теперь постоянно туда наведываться будут. Сломали мы хазар, но дотаптывать не надо бы их. Кто-то же сядет на их место и не хуже ли будет от этого?

Святослав внимательно посмотрел на Икморя.

— Чего это ты к хазарам любовью вознёсся? Мало они славянской да русской крови попили?

Показалось Тмутараканскому архонту, что в голосе князя прозвучала насмешка.

— Что до славян, так и мы грабили их, пока отец твой не стал славянским князем и не запретил разорять их земли, — возразил он.

Потом после пира, за полночь, продолжили разговор в по-валуше архонта при свете витой цареградской свечи, стоявшей в серебряном стоянце. Два князя, два мужа, говорили не стесняясь обо всём наболевшем, что не выложат никому другому.

— Вот ты давеча попомнил отца моего и славян, — сказал Святослав. — Когда пращур мой, Олег, Вышгород да Киев себе забирал, городки те небольшие были, потому и сел не там, а на Дунае. Была там когда-то слава готская, но смели её гунны. Строиться широко начали при отце да при матушке, гость торговый пошёл. Но идут купцы, потому что легота большая для них. Коростень, когда зорили, так побогаче Киева был! Север вон как богатеет, Ладога да Новгород, что венды поставили на Мутной, растёт как на дрожжах. Хазар вон замирили, может, гость лучше на Днепр пойдёт.

Князь помолчал, глядя как стекают капли воска по свече. Зачерпнул корцом пива и продолжил:

— Олег всех в руке держал, сами ромеи его светлым князем называли, а теперь все поврозь. Вот если бы я сел на Дунае... Там земля богата, народ идёт из русов, вендов, датчан, урман, свеев, франков. Я ведь по матушкиной родове и на Болгарию право имею.

— Эва! — воскликнул Икморь.

— Болгарские цари да князья рассорились все друг с другом. К нам комитопулы послов слали, слыхал? У матери помощь просили против Петра, но она отказала им. Я бы не отказал. На хазар трудно войско собиралось, никто особо и не верил, отвыкли от больших ратей и побед. А теперь верят и пойдут многие.

— Уж не Болгарию ли воевать собрался?

Святослав, помешкав, вздохнул и отмахнулся:

— Пустое. Ромеи не дадут, они с Петром одним вервием повязаны.

Пламя свечи колыхнулось от дыхания Икморя, придвинувшегося поближе. Жёлтые огни плясали в глазах архонта.

— А ведь не усидишь ты дома, княже. Когда пойдёшь на рать, зови. Многие нынче пойдут за тобой после хазарского похода и многие тебя уважают.

— Благодарствую на добром слове...

Дружина Святослава тронулась в Киев, когда встали реки и были наезжены дороги, так и не дождавшись хазарского посольства.

Казалось, годы мало изменили мать. Стала даже прямее, строже, хоть и прибавилось морщин на лице, только зелёные глаза потускнели. Встретила на крыльце, обняла сына и только когда пошли в терем, Святослав заметил, как тяжело она опирается на посох, видимо, ноги стали плохи. После, выпарившись в бане, сидели вдвоём в светёлке. Для Ольги подробности похода уже известны да и неинтересны, у неё больше своё, житейское. Потому, не дав выговориться сыну, начала первая:

— Предслава, жена твоя, умерла. Ведаешь?

Святослав опустил голову, пряча равнодушные глаза. Любил он когда-то тихую нравом и добрую Предславу. Или нет? Закаменело сердце и ушла жалость, которую силился в себе вызвать.

— Понесла она от тебя и померла от родов в муках. Девочка ещё день прожила.

Будто с укоризной говорила. Впрочем, Ольга по-другому не умела. Годы власти, когда надо всегда говорить последнее, решающее слово, разучили даже с сыном разговаривать по-матерински.

— Малуша как?

— А что с нею станется? Про детей спроси.

Не дожидаясь ответа Святослава, ударила в медное блюдце. Вошла сенная боярыня, увидев князя, поклонилась в пояс.

— Приведи Святославичей на погляд.

Пока ходили за княжичами, второй раз за сегодня улыбнулась (первый был при встрече):

— Старший твой, Ярополк, разумен. По-гречески говорит и читает уже. Норовом бы покруче, но при разумных боярах, может, и лишним будет.

После бани было жарко, Святослав расстегнул плавый[59]домашний зипун, обнажив белую рубаху. Ольга рассказывала, как хорошо и вовремя собрали дани, Добрыня, брат Малуши, направлен наместником в Новгород, а Лют, сын Мстислава Свенельда, сидит в древлянском Овруче, там собирает кормы, как делал его отец.

Наконец привели детей. Ярополк, вытянувшийся за время отсутствия князя, красивый, стройный, белый лицом, степенно и с достоинством поклонился отцу. Чернявый в покойную мать Олег, поведя разбойными глазами, кинулся к Святославу на шею. Князь, засмеявшись, подкинул семилетнего пострела под потолок, поймал на одну руку, балуясь силой. Опустил на пол, легонько шлёпнув по спине, присказав: «Воин растёт!» Олег одним прыжком оказался около Владимира. Толстощёкий Володька стоял набычившись, хмуро глядя на отца. Мамка пихала его к Святославу, но он, упираясь и невольно делая шаг, снова отходил назад. Олег потянул его за руку в сторону отца и, поняв, что бесполезно, дёрнул за чуб. Вспыхнувшую драку тут же развели. Ярополк по отечески пожурил Олега: