— Слыхал, — мужик задумчиво пожевал бороду. — Третьего дня видали степняков дюжину альбо полторы. Остатки уж лазят. Всё, что можно уже разорили, потому: кто проворонился, ещё не уехал. Нас-то достаточно вернулось — отобьёмся, а вам надо поберечься. Тропы через Оленье болото знаете ли?

— Знаем, — отозвалась Милава. Угар с довольством посмотрел на неё: хоть какой-то толк.

— Вот через него и пройдите, за ним Турово урочище, потом бор начнётся и до Днепра рукой подать. Главный шлях минуете, а там уже знакомые вам места.

— Спасибо...

Болото — одно название. Может, и были когда-то лет пятьсот-шестьсот назад здесь топкие трясины, но сейчас это была сырая тёмная низина, поросшая осиной, липой и чахлым березняком, что не выживал полностью свой древесный век. И без того узкая тропа местами вовсе сужалась, теснимая густыми кустарниками и кочками, поросшими высокой сочной травой. Угар, ругаясь, то и дело слезал, передавая вожжи Усладе, подталкивал воз, иногда сгоняя с него женщин. Болото закончилось как-то сразу, взойдя на угор, где вековыми дубами раскинулась светлая роща, будто ирий после чертогов преисподней.

Потеряв солнце в Оленьем болоте, путники обнаружили, что уже за полдень. Не разводя костра, устроили короткую днёвку, перекусив холодной вчерашней зайчатиной и снова тронулись в путь. Угар правил уверенно по едва видимому зимнику, то и дело подстёгивая коня, заставляя трястись воз. Подскочив на толстом корне, едва не перевернулись.

— Да не гони так! Всё одно не успеем к ночи! — прикрикнула на парня Милава.

— Я знаю этот лес! — не оборачиваясь сказал Угар. — Это священное место, здесь храм Велесу стоит. Простому человеку путь сюда заказан!

В подтверждение слов с хрустом разошлись кусты, и что-то большое и тёмное двинулось наперерез к тропе. Громадный тур, переливаясь железными мышцами, шёл, круша и ломая опавшие ветки. На счастье, конь не испугался, не прянул в сторону, выворачивая воз, продолжал свой бег. Услада почувствовала, как священный трепет наполнил всё существо. Про лук все забыли. Лук не боевой, охотничий, такой при сноровке и жёнка натянуть сможет, но что он сделает против тура?

За лесным великаном показалась корова, сбоку от неё выглянула любопытная морда телёнка. Губы Услады зашептали молитву:

— Не трогай нас, царь лесов! Ни за тобой, ни за суженной твоей, ни за дитём малым идём. Сами от ворога хоронимся. Прости, что покой нарушили...

Тур вдруг остановился, выкатив большие глаза, проводил почти человечьим взглядом воз и издал трубный рёв, от которого кровь застыла в жилах. А Угар гнал и гнал коня, пока не показался сосновый лес вперемешку с берёзами. Давая коню отдохнуть, парень пустил его шагом.

На Днепровский шлях едва не выехали, конь уже чуял речную воду. Снова тропами углубились в лес. По прикидкам, до Древичей оставалось вёрст двенадцать. Решили не останавливаться до темноты и заночевать в Заячьем логе, что был уже в поприще от Осинок.

Костёр разводили в яме, чтобы не так было заметно. Угар распряг и стреножил коня, вызвавшись посторожить на полночи. Женщины, прижавшись друг к дружке и укрывшись рядном, уснули. Проснулась Услада от того, что чья-то прохладная рука забравшись под понёву, скользила по её ноге. Она заворочалась, не до конца понимая, что это. Губы над ухом зашептали:

— Тихо! Милаву не разбуди.

Услада завертелась сильнее, высвобождаясь от Угаровых объятий.

— Ну тихо же! Твой муж далеко, а я рядом, не сопротивляйся.

Голос у парня был жарок, дыхание сбивалось. Высвободившись, Услада со всей силы всадила ему оплеуху, того едва не опрокинуло на спину. Ошалело хлопая глазами, он держался за скулу, видно, не ожидал от бабы этакой прыти.

— Спятил? Колот с рати вернётся — шкуру сымет с тебя! Я ужо расскажу ему!

— Да я ничего... не надо...

Тихо урча, Угар уполз в темноту.

Может, кто и вернулся в соседние селенья, но в Осинках было пока пусто. Оставив за бугром коня с возом, Услада с Угаром, хоронясь, подошли к веси. Милава осталась сторожить, она особо и не возражала. Для начала осмотрели дорогу, но свежих следов на ней не нашли, потому дальше пошли смелее.

Печенеги свято почитали огонь. В наказание боги иногда сжигали степь, лишая корма лошадей, а значит, и степняков. Огню приносили главные требы. Из-за священного трепета перед огнём печенеги не пускали без надобности красного петуха, как это сделали бы жители лесов или гор. Потому дома стояли целыми, но казались какими-то мёртвыми, будто жизнь в одночасье была съедена Мораной. Уже в начале веси в нос ударил тяжкий запах непогребенных трупов. Смерть была везде, только пёс, некогда стороживший двор старосты, увидев людей, выскочил к ним, остервенело завиляв хвостом. За псом волочился оборванный ремень — видимо, беднягу просто забыли при бегстве.

Отеня лежал недалеко от распахнутых ворот, весь пошедший чёрными пятнами, распухший. Угара, едва глянул, свернуло около огорожи, Услада сама почувствовала комок в горле. Преодолевая слабость, сказала парню.

— Я к своим пойду. А ты до Милавы прогуляйся - легче станет.

Ни Белавы, ни Стреши (Рубца зимой оженили, и он жил в четырёх поприщах выше по Днепру), к счастью, не было.. Хоронились, наверное, у дальних родичей за Припятью. От сердца отлегло и только теперь Услада смогла разглядеть терем. Правый угол дома был чёрен от копоти и разобран. Зная норов брата, Услада решила, что терем он и поджог, чтобы врагу ничего из нажитого не досталось, а угол разбирали, видимо, сами печенеги, ваги валялись тут же. Из самого жила было вынесено всё ценное, что было. Разбитые сундуки лежали по всему двору, с них содрали даже медную ковань. Из стаи выгнали всю имевшуюся скотину. Ну и ладно: руки-ноги есть, наживут ещё. Услада вернулась в мужнин двор. Громко ревя, Милава уже билась в рыданиях. Где-то нашла старшего сына и подтащила его к Отене. Не различая, обнимала мертвецов. Острожевший лицом Угар, яростно вырубал колоду из цельного бревна.

— Обожди, — сказала ему Услада, — ещё мертвяков поискать нать. На всех колоды рубить — сил не хватит.

Угар обернулся к ней. По его лицу катились злые слёзы на печенегов, на себя, что не смог защитить родную весь. Сначала показалось, что не понял, такая отрешённость была в глазах, потом он согласно кивнув головой, отступил, угрюмо вымолвив:

— С тобой пойду!

В веси ещё нашли шестерых: двоих стариков, трёх старух, которых зарубили потому, что за них ничего на рынке не дадут, только морока в дороге, да ещё Бушуя, который пал, защищая свой дом. Кто-то, может быть, и не успел сбежать, так их увели. Всех мертвецов, оберегаясь заразы, вагами затащили на воз. Разом почерневшая от горя Милава не роняла больше ни звука. Конь, чувствуя смерть, всхрапывал, но послушно вёз страшную ношу. Рядом шагал, преданно пытаясь заглянуть в глаза новым хозяевам, найденный пёс.

На буевище сотворили краду[79] , зажгли над телами павших огонь, вопреки обычаям не дождавшись сумерек. Потом насыпали курган. Так они и будут лежать — восемь человек, напоминая об этом набеге. Милаву привезли в родной двор совсем обезноженную и Услада вместе с Угаром под руки втаскивали её в жило. Солнце, будто стыдясь за дневное веселье, спряталось за облаками.

— До заката ещё часа три, если не больше, — сказал Угар, когда оставив Милаву, они вышли во двор. — Поедем?

— Куда с нею? — Услада кивнула в сторону жила. — Если хочешь — езжай.

Парень подумал, почесав редкую молодую бороду Сказал:

— Не знаю. Пока двери в стае поправлю. Ехать, по правде, охота, но и одних вас оставлять...

Усладе и самой-то не очень хотелось оставаться одной в опустошённой веси после всего увиденного, да и с Милавей, что ещё заблажит ненароком. Но уговаривать Угара не стала из гордости, не то невесть возомнит что о себе, вон, прошлой ночью что содеять пытался.

В доме было всё кувырком, Услада прошлась, начав со второго яруса, утверждая, толико возможно, всё на свои места. В жилом покое осмотрелась, соображая, чего не достаёт. Взгляд пал на печь, которую Оттеня всё собирался обложить изразцами. Конечно! Огня не хватало, чтобы вытравить пакостный дух находников. Уснул домовой, берегущий дом от нежити, пора было его разбудить, вернуть к жизни. Услада порылась в клети, где Оттеня прятал всякую справу. Так и вышло: печенеги не нашли два железных ножа и насадку для рогатины, отложенных прижимистым хозяином.