— Так и Петру от тех купцов ромейских прибыли нет? — спросил Волк.

— Сие нам неведомо. Не нашего ума дело, как царь живёт. А то, что нам лучше бы мог сделать, а не делает — то знаем.

— Проводник нам нужен добрый, — резко с купцов перескочил Ратша.

— Куда добрый?

— По градам вашим по Дунаю до Глебовой столицы.

Староста пожал плечами:

— Так я могу... А лучше сын мой средний, он на ногу легче.

Воевода окинул старосту лукавым, чуть насмешливым взглядом:

— Наперво волостеля твоего выкурим. Поведёшь против своего-то?

— Не мы выбирали, Петром ставлен, дак, — снова пожал плечами староста, — потому и проведу.

Наутро, пока отряд ещё не двинулся, приехали ещё несколько старост, и Волку снова пришлось повторять сказанное давеча. А вчерашний гость не обманул, прислав своего сына шустрого быстрогласого Янчула.

По дороге попадались бежавшие от рати и теперь возвращающиеся смерды, кто с опаской, а кто с любопытством поглядывающие на русов. Ратше запомнился высокий черноволосый мужик, опиравшийся на рогатину и мрачно оглядывавший ехавших по дороге находников. Его баба, спрятавшись за широкую мужнину спину, прижимала к юбке двух черноголовых глуздырей.

— Это Дайчо, — сказал сын старосты, шустрый быстроглазый Янчул, — нет такого, что бы хоть раз в жизни его напугало, могу поклясться, что он никуда и не уходил.

— Ты знаешь всех в округе? — спросил Ратша.

— Мы с тобой недалеко уехали. В нашей волости восемь сёл, а наше, Денято, самое большое, в нём и сидел наш волостель, пока во град не сбежал. У себя-то я знаю многих.

Янчул помахал рукою Дайче.

— А за нашей волостью и по Дунаю, и до Доростола, — Янчул махал руками, показывая направления, — тоже люди живут. Все ждали вас, но не многие верили, что грабить не будете.

Крепость, в которой засел волостель, издали казалась нагромождением камней. Лишь когда подошли ближе — подросли стены, открылись взору полуразвалившиеся башни, угадывались очертания старого, разползшегося от времени рва. Таких кредо стей, построенных для охраны границ от варварских племен в предзакатную пору Римской империи, по Дунаю было множество. Камень обрастал кустарниками, деревцами, корнями своими разрушавшими твёрдую породу. Кое-где щели были заделаны брёвнами и досками, обмазанными глиной, на башнях, зияющими тёмными оскалами провалов, угадывались люди. Ратша, прикрыв ладонью глаза от солнца, усмехаясь, рассматривал крепость. Такой град взять на щит — плёвое дело, и не такие орешки раскусывали.

Конные переговорщики подъехали к граду, тянули вверх белый щит:

— Князь русский Святослав идёт на вас! Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь или умрите сражаясь!

Из крепости редко и недружно ответили стрелами. Ближний к стенам конь дико взоржал, взметнулся на дыбы, запрыгал на месте. Седок какое-то время пытался удержаться, но всё же вылетел из седла, вскочил на ноги, но тут же присел, схватившись за ногу — стрела попала в голень. Кметь запрыгал зайцем-хромоножкой по заросшему высокой выцветшей травой полю к ожидавшему товарищу, схватил того за пояс, подтянулся и шлёпнулся на лошадиный круп. Лошадь, будто чуя опасность, с короткого разгона взяла в намёт.

— Ну ладно! — прорычал Волк и, обернувшись к воеводам, велел готовиться к приступу.

Громко и протяжно в крепости пропел рог. Распахнулись ворота и с дюжину всадников выехали из них с белым стягом. Ратша чуть тронул острогами коня. Вороной, повинуясь, пошёл на сближение.

Плечистый болгарин спешился, склонил перед воеводой голову в коженном шеломе:

— Мы не хотим сражаться со Святославом, ибо с добрыми намерениями к нам идёт. Воеводу и ближников его связали и передадим на вашу милость.

Из града один за одним выходили защитники, сдавали оружие. От пленных Волк узнал, что со дня на день ожидается большое войско с воеводой царя, Борисом. Ратша помрачнел. Сил не доставало явно, а Свенельд, небось, не дошёл даже до Дуная. Но отступать было нельзя, люди, поверили русским, стали возвращаться в сёла, уже несли снедь, продавая за звонкую монету по ценам дороже, чем в недалёком Доростоле. Русские стали готовиться к осаде.

На третий день во град явился вестоноша от Свенельда. Вести были добрые: Мстислав оставил обоз на переправе и шёл сюда с войском и с весьма вовремя подоспевшими уграми, ведомыми князем Калошем.

А болгарский воевода Борис опаздывал. Как и предупреждал Янчул, весть о разгроме Радована летела за войском оперённою стрелой и вонзилась прямо в спину. Первым её почувствовал воевода Глеб. На днёвке, пройдя мимо стражи, отшвырнул полог Борисова шатра.

— Я ухожу, — сказал он.

Кроме Бориса в шатре находился двадцатитрёхлетний воевода-комит Лев. Горячий и отважный в бою, он был вторым в войске и норовом своим дополнял осторожного Бориса. Оба с удивлением уставились на Глеба.

— Ратные ропщут, бегут и повестили мне: если не уйду, то уйдут сами. Русы Радована погромили и под городом моим стоят.

— Повесь нескольких для острастки, — посоветовал Лев.

— Мои ратные — не фракийские бараны и на силу силой и ответят. Русов никто не останавливает, народ больше от нас бежит, нежели чем от них. Столица моя без защиты осталась, а я на бой иду, который невесть чем кончится.

— Ты землю свою защищаешь, — подал голос Борис.

— От кого? Русы болгар не трогают. От Петра впору защищать!

Глеб осёкся и тут же выправился:

— Ратные мои так говорят.

— Ромеи за золото к нам русов послали!

— Так царь же друг ромеям. Чем он им так напакостил? — язвил Глеб.

— Землю свою народ надо было слушать. И ересь богумиль-ская, и комит Никола, с которым Святослав дружен — всё не просто так! Не любили ромеев — и не любят, а связывают всё с Петром. Царь да вы, преславские боляре, раскачали дубину, так она одним концом по вам ударила. Хотите, чтобы вторым по народу?

— Осмелел, смотрю, болярин? — вскочил с походной раскладной скамьи Лев. — Ты не юли, скажи, что двоюроднику своему предаться хочешь! Византийское золото покою не даёт?

— Не тебе меня золотом корить! Зажрались у себя в столице, а на окраины носа не кажете! Что сеяли всё это время — то сами и пожинайте! А против Святослава сам выйду, хоть и с ближней дружиной, коли против пойдёт.

Шрам от угорской сабли над глазом Льва налился кровью, воевода, едва сдерживаясь, прошипел:

— Зарублю предателя!

— Хватит!

Борис решительно встал между ними. У Глеба почти четыре тысячи воинов — сила немалая и все с этих земель. Его убийство может плохо обернуться для преславских болгар, которые чувствовали себя и так здесь чужими.

— Уходи, Глеб. Но не обессудь, когда царь Пётр на суд тебя призовёт.

Воевода молча развернулся, мелькнув синим плащом с беличьей опушкой, и вышел вон.

После ухода Глеба Борис всё не решался двинуть уменынев-шееся более чем на треть войско дальше. Кончался снедный припас. Местных отлавливали по лесам, заставляли снабжать воинов, чем вызвали к себе ещё большее отторжение. Лев уговаривал и даже грозил Борису, наконец тот двинулся дальше навстречу превосходившему числом противнику.

Когда противник сильнее количеством конницы и латными пешцами, выход один — навязать сражение там, где невозможно использовать численное преимущество. Борис упустил время и все с ним возможности. Волк успел соединиться со Свенельдом и с уграми, теперь им оставалось разбить Бориса, чтобы земля болгарская полностью открылась для них.

На рассвете, выстроив полки, русские начали первыми. Печенеги атаковали пеший полк. Не вступая в рукопашную, закрутили любимую кочевниками смертельную карусель. Подскакивали на перестрел, стреляли, уходили, чтобы наложить на напряжённый лук стрелу, подскакивали снова. На месте стрелявшего оказывался другой и повторял то же самое. Нескончаемый дождь стрел заставляет вжиматься в спасительный щит передние ряды, давит, не даёт поднять головы. Печенеги отошли. Лежат убитые, стонут раненые. Сотенные равняют ряды, но пешцы раздавлены, духа больше нет. Это уже не те железные воины Симеона. Сорок лет мира и пяты Византии изнежили болгар.