Только о своей работе доктор Шпачек пока ничего не сказал сыну. Для мальчика достаточно и того, что он узнал сегодня.

А Ян уже думал о том, как ему быть с учителем. Сейчас он возненавидел учителя окончательно и думал, думал о том, как вести себя, чтобы не выдать правды, с которой он будет жить всегда. Но мало только верить в правду, надо и бороться за неё. Только не знал ещё Ян, как бороться…

О многом Ян ещё хотел спросить у отца, но пришёл дядя Вацлав, которому уже сообщили, что его ждёт доктор Шпачек.

— Дядя Вацлав, у вас зубы заболели? — спросил Ян.

— Болят, Янек. Ничего не поделаешь, стар я, пора и моим зубам болеть.

У доктора Шпачека давно было заведено дело на «больного» дядю Вацлава, чтобы при случае отвести подозрения.

Когда Яна выпроводили «погулять», доктор и дядя Вацлав присели. «Больной» — в кресло, где только что сидел Ян, доктор — на своё место. Они давно работали вместе и понимали друг друга с полслова. Но на этот раз доктор подробно рассказал о пане Краузе, о сыне, о последних событиях в школе со шрифтами.

— Как у вас? Все шрифты в порядке? — спросил доктор.

— Сегодня принёс последнюю партию…

— Дома?

— Да.

— Уберите сегодня же.

— Будет сделано! — понимающе ответил дядя Вацлав.

Потом они говорили о сводке из Советского Союза, о подготовке к Первому мая. Оба, конечно, понимали, что не будет никаких торжеств, как раньше, когда улицы Праги заполнялись густыми толпами радостных людей, морем развевающихся знамён, звонкими и боевыми песнями. И всё же революционный долг требовал отметить этот великий пролетарский праздник по-боевому.

Говорили о Юлиусе Фучике, который, по данным от верных людей из тюрьмы «Панкрац», всё ещё находится: в Праге в ожидании окончания следствия и суда… Они оба хорошо знали его, и каждый из них думал, что, наверное, допросы, на которые Фучика вызывают во дворец Петчек, в гестапо, проходят совсем недалеко от Градчан, но ни они, ни Фучик не знают подробности жизни и работы друг друга. А как бы ему было приятно знать, что газета живёт и Прага продолжает бороться.

До праздника Первое мая времени оставалось не так уж много. Да и забот немало — с газетой, с листовками, с распространением напечатанного. Из Кладно были получены приятные новости. Там успешно действовала группа подпольщиков. Наладилась более прочная связь с другими промышленными центрами страны — всё это было большой, опасной, но героической работой подпольщиков-коммунистов, в которой дядя Вацлав и доктор Шпачек принимали активное участие.

Новенькая грузовая машина «ЗИС» вырвалась из-за поворота просёлочной дороги, окаймлённой весёлыми, недавно распустившими свои яркозелёные листья берёзками, и понеслась, шурша колёсами, к лагерю танкистов. В кузове машины сидели пионеры, празднично одетые, с красными галстуками, возбуждённые предстоящей встречей с экипажем, которому они завтра вручат свой танк «Пионер».

В центре кузова сидел Серёжа с баяном. Он играл сегодня с большим чувством, и песни, то просто весёлые, то боевые, зовущие, неслись по дороге вслед за машиной пионеров. Только Леночка Громова, сидя в кабине с шофёром, немного грустила, потому что там, в кузове, весело, а тут, в кабине, не очень. Но её посадили сюда потому, что она самая маленькая и недавно прихворнула. Когда собрались ехать, думали Леночку совсем не брать, но Серёжа Серов сказал:

— Без Леночки нельзя. Она завтра будет читать наказ и пусть по-настоящему знакомится с танкистами, чтобы завтра не робеть…

На опушке берёзовой рощи, обнесённой редкой изгородью, за которой раскинулся военный лагерь, стоял лейтенант Бучковский, ожидая гостей. Его экипаж находился в палатке, готовил встречу пионерам. Недалеко от палатки стоял танк, на темнозелёной башне которого было написано «Пионер». Танк был прекрасен и грозен. Его сделали из уральской стали уральские мастера оружия, и вот теперь он стоит и ждёт, когда уральские танкисты-добровольцы поведут его в бой с врагами Родины.

Длинный стол, накрытый красным бархатом, был украшен зелёными берёзовыми ветками и подснежниками. Всё это сделал механик-водитель сержант Агапов. На противоположной от входа в палатку стене висели портреты Ленина и Сталина, любовно обрамлённые молодой хвоей. Это постарался башенный стрелок Русанов. Радист Фролов накрывал на стол. Он аккуратно расставил бутылки с фруктовой водой, небольшие вазочки с конфетами и печеньем. Всё уже было готово к приёму гостей. Танкисты Агапов, Русанов и Фролов в начищенных сапогах, ожидая гостей, стояли возле палатки.

Пионеры, встреченные лейтенантом Бучковским, сошли с машины, построились в колонну по три и с песней направились к палатке. Впереди шли Серёжа с баяном, Ваня с пионерским знаменем и Юра с барабаном. Только Леночка да лейтенант Бучковский не были в строю. Они шли сбоку колонны, и Леночка, больше всех возбуждённая и радостная от того, что их встретил сам командир танка «Пионер», держала лейтенанта за руку.

Когда все сели за стол, Серёжа открыл пионерский сбор. Лейтенант Бучковский рассказал об экипаже, познакомил пионеров с механиком-водителем, башенным стрелком, радистом. Двое из экипажа, Фролов и Русанов, в бой пойдут первый раз. Они работали на заводе, делали танки. Механик-водитель Агапов уже воевал — на груди его горел орден Боевого Красного Знамени. Лейтенант Бучковский — участник Сталинградской битвы. Всем пионерам хотелось знать о боевых делах командира танка «Пионер». Когда он рассказал несколько боевых эпизодов, Леночка вдруг спросила:

— В бой идти страшно, товарищ лейтенант?

— Страшно, Леночка, но если знаешь, почему ты идёшь в бой, страх проходит… — и лейтенант Бучковский рассказал о первом бое.

— … В тот памятный день под Сталинградом, — начал лейтенант, — наша рота шла в наступление. Я воевал тогда в пехоте. Все бойцы, как один, даже новичок Зотов, безусый, совсем молодой и очень робкий парень, смело шли на врага. Фашисты ответили нам «психической» атакой. В серозелёных шинелях, с оркестром эсэсовцы шли в полный рост, сомкнутым строем, заносчиво и нахально. Их было втрое больше. Каждому из нас, не только молодому и необстрелянному бойцу Зотову, надо было много сил, чтобы мужественно преодолеть страх.

Эсэсовцы пёрли нахально, сопровождаемые бешеным и сумбурным громом медных труб.

— Занять оборону! — спокойно, чётко приказал командир роты, усатый лейтенант.

Две сотни пехотинцев залегли и приготовились к бою. Противник разомкнул свою колонну. И хотя землю ещё опутывал утренний туман, мы ясно видели пьяных эсэсовцев, отчётливее слышали гром оркестра и шаги кованых сапог фашистов. Наши мускулы напряглись до предела, глаза смотрели сосредоточенно, и каждый из нас заранее выбрал себе живую мишень. Сила и воля бойцов сосредоточились на одной мысли: враг не пройдёт!

— Приготовиться к бою! — громко приказал ротный. Кто-то бросил клич:

— За Родину! Смерть фашистам!

Мгновенно застрочили наши автоматы и два пулемёта. Однако нам казалось, что враг не чувствует нашего огня. Их было так много, шли они так нахально, эти пьяные эсэсовцы, будто этой живой лавине не будет конца. Но огонь нашей роты стал таким дружным, что, наконец, враг дрогнул. Его живая стена, будто поражённая невероятной силы ударом, всколыхнулась и начала медленно распадаться. Бой нарастал, враг ещё продолжал лезть, но оркестр, бывший где-то сзади за эсэсовцами, потерял стройность, начал выть, а потом совсем смолк. И тут мы поднялись в штыковую атаку и врезались в шеренгу врага. Вдруг я увидел, как боец Зотов, бежавший впереди меня с возгласом: «За Сталина! За Родину!», взмахнул винтовкой. Воронёный штык его трёхлинейки блеснул под первыми лучами утреннего солнца и описал в воздухе полудугу. Видно было, что боец ещё неумело владеет оружием. Но эсэсовец, вставший на пути Зотова, рухнул на землю, сражённый другим бойцом, подоспевшим на помощь Зотову…