— Значит не хочешь к деду Власу?

— Нет.

— Напрасно, Кузьма. Мальчик ты, я вижу, хороший, смирный, да и они славные старики. Хочешь, я поговорю с дедом?

— Нет, не хочу. Возьмите меня лучше сыном полка.

Пётр Чайкин улыбнулся и ответил:

— Во-первых, я, Кузьма, только писарь, а не командир, во-вторых, никакого полка здесь нет.

— Ну, тогда сыном батальона, — настаивал Кузьма.

Петр засмеялся, но пообещал поговорить с командиром. Мальчик хмуро посмотрел на Чайкина и, понуро сгорбившись, ушёл.

Во всей фигуре мальчика, во всём его поведении было столько горького сиротского одиночества, что Чайкину захотелось во что бы то ни стало приласкать его, согреть, устроить его судьбу.

Чайкин подолгу засиживался в штабе батальона и только поздно вечером приходил на квартиру. Летние ночи были душными, и Чайкин решил спать в чулане.

Однажды, возвращаясь из штаба уже в сумерках, он заметил Кузьму, который лежал на завалинке, свернувшись калачиком. Пётр позвал его с собой, напоил чаем и уложил спать вместе с собой. И вновь Чайкину захотелось пристроить Кузьму у деда Власа.

— Так ты попрежнему не хочешь к деду Власу? — с доверительной задушевностью спросил он Кузьму.

— Нет, я к нему ни за что не пойду, — твёрдо ответил Кузьма.

— Но почему? Объясни почему.

Кузьма помолчал, потом приблизился к Петру и прошептал:

— Он фашист.

— Кто? — изумился Чайкин. И тут Кузьма рассказал, что дед Влас служил у немцев. Он был сторожем в их столовой, и когда Кузьма приходил за объедками, старик не только ничего не давал ему, но даже прогонял прочь.

— Ну, сторож в столовой — не велик фюрер, — сказал Кузьме Чайкин. Однако после этой ночи несколько изменил своё суждение о хозяевах квартиры. «Может быть, поэтому они ко мне хорошо и относятся, что боятся за своё прошлое», — подумал Чайкин.

Стояла прекрасная погода. Вечера были тихие, зовущие на простор. До поздней ночи по селу разносились весёлые девичьи песни и смех танкистов. Только Пётр сидел в штабе, проклиная судьбу батальонного писаря, у которого всегда после боя уйма дел.

В один из таких вечеров Пётр уставший возвращался на квартиру. Вдруг затявкали зенитные установки. В ту же секунду завыли фашистские бомбы, затряслась земля, зазвенели выбитые стёкла окон. Пётр вбежал во двор: «Где же старики? Ещё погибнут!» Но и после, когда вражеские бомбовозы улетели, Пётр не нашёл стариков ни в хате, ни во дворе.

Вскоре Чайкина вновь вызвали в штаб. Комбат приказал заготовить акты на приём танков, которые ожидались завтра с соседней железнодорожной станции. «Вот оно что! Теперь ясно, почему пожаловали самолёты врага», — подумал Пётр.

Вернувшись из штаба и собираясь умываться, он вдруг заметил беспорядок в своём вещевом мешке. Кто-то посторонний рылся в нём. «Кто бы это мог сделать, и для чего? — размышлял Чайкин. — Неужели Кузьма? Но нет, не может быть. И если бы мальчик залез в мешок, так, только для того, чтобы взять что-нибудь, а между тем ни одна вещь не исчезла».

Пришли Влас и старуха. Они проклинали немецкие самолёты, а Влас сердито сказал:

— Не удалось собакам прорваться к станции. Там, говорят, танки разгружают…

Такая осведомлённость деда насторожила Чайкина, и он опять вспомнил про свой вещевой мешок. В нём, конечно, ничего секретного нет, но кто же всё-таки проявил такое бесцеремонное любопытство?

В это время заглянул в окно Кузьма. Чайкин пригласил его ночевать к себе. Пётр с Кузьмой устроились в чулане. Сначала Чайкин рассказывал мальчику о боевых делах товарищей, а затем незаметно подвёл разговор к тому, что за Власом надо присматривать. Вскоре Чайкин уснул, но Кузьма не мог. Растревожил его боец своим увлекательным рассказом о войне. Особенно мальчику понравился рассказ о том, как он, Пётр Чайкин, и его фронтовой товарищ поймали однажды матёрого шпиона. «Ну, и повезло же им, — думал Кузьма. — Вот бы мне такое счастье, тогда бы, наверное, сразу меня взяли сыном батальона…» И Кузьма вдруг подумал, что дед Влас и в самом деле подозрительный старик и за ним надо последить.

В эту минуту мальчик услышал тихий скрип двери. По запаху табачного дыма Кузьма понял, что прошёл дед Влас. Дед, словно вор, осторожно выполз из хаты, прошёл мимо чулана на улицу и его глухие, едва слышные шаги, затихли где-то на дворе. Но не прошло и минуты, как мальчик услышал новые шаги. За стариком вышла и бабка, бесшумная, словно кошка. «Что бы это значило?» — подумал Кузьма и толкнул легонько в бок Петра Чайкина. Тот проснулся и недовольно буркнул:

— Ну, что тебе?

— Они куда-то пошли.

— Кто?

— Дед Влас и бабка.

— Оба враз пошли? — уже совсем очнувшись, спросил Пётр.

— Нет, сначала дед, а следом бабка, да тихонько.

— Давно?

— Только что, крадучись пошли, — повторил Кузьма.

Пётр Чайкин быстро встал и, как был босой, вышел тихонько во двор. Прижавшись к стене, Пётр увидел едва заметную сгорбленную фигуру бабки, которая пробиралась в угол двора, где рос бурьян. Там был погреб — это Чайкин хорошо знал. Вдруг бабка подошла к калитке, что вела в огород, остановилась, оглянулась вокруг и, будто тень, исчезла за забором. Чайкин, стараясь шагать бесшумно, подобрался к погребу. Он осторожно прилёг ухом к крышке ямы. Из-под земли послышался глухой стук телеграфного ключа, выбивавшего азбуку морзе.

Взволнованный Чайкин торопливо вернулся в дом. Он добыл свет, наскоро оделся, проверил пистолет и сел поджидать хозяев, а Кузьму послал за комбатом.

В сенях заскрипела дверь. Первым вошёл Влас, а за ним бабка. Чайкин подумал: «Дед в яму, а бабка, значит, на охрану… Здорово!»

— Почему, Петя, не спишь? — улыбаясь, спросил дед. — Может, нездоровится?

— А вы почему не спите? — заговорил Пётр обычным голосом.

— Беспокойная старость, сынок, по хозяйству хлопот много, — сказала бабка как ни в чём не бывало.

Чайкина начало лихорадить… Он встал и резко, с иронией спросил:

— Ну, как работал передатчик?

Влас побледнел, выхватил нож из-за голенища сапога и кинулся к Чайкину, но дуло воронёной стали остановило его. Старик выронил нож и мешком опустился на лавку. Бабка кинулась в ноги Чайкину и заголосила:

— Не погуби душу стариков, как родного просим.

На пороге хаты появился комбат и шустрый Кузьма с довольными сверкающими глазами, уверенный в том, что уж теперь-то он будет сыном танкового батальона.

Боря Шилов стоял у двери и беспокойно оглядывался. Ему очень хотелось убежать. «Не останусь я здесь, и всё тут», — повторял он про себя. Но как убежать? В коридоре, у самой двери, сидела пожилая сторожиха и проверяла пропуска на вход и выход. Она показалась Боре сердитой, придирчивой. «От этой не удерёшь, — подумал он и посмотрел на открытое окно: — Эх, прыгнуть бы!» Но окно находилось на третьем этаже.

Боря думал и проклинал цепкого «придиру» — милиционера. «И как я только попался ему? Зачем вышел из вагона? А всё из-за того слепого, дяди Степана. Сидел бы на месте, так нет, пошёл и пропал. А тут теперь вот выкручивайся…»

Борю Шилова привели в милицию. Там допрос: кто, откуда, куда едешь, чем живёшь, почему не хочешь в детдом? Ух, сколько спрашивали…

Боря сейчас огорчался, что сказал в милиции не так, как надо. Ему бы сказать, что едет к деду, как учил дядя Степан, а он ответил: «Езжу потому, что хочу». Ему бы сказать, что у него есть мать и что отец служит на войне. Так нет же, Боря сказал правду: мать погибла во время бомбёжки, а отец пропал на войне, не известно где. «Пропал без вести», — как говорил тот же дядя Стёпа. Ну, и забрали Борю, как беспризорника. А потом милиционер, который задержал Борю на вокзале, привёл его в детский дом.