В ту же ночь избитого, согнувшегося, в рваной одежде на окровавленном теле доктора Шпачека привезли на допрос. Там он увидел Карела Вандера, беспомощного, смертельно бледного. Значит, гестаповцы, заполучив газету, бросились на завод и произвели аресты… Но ведь мастер Вандер не мог знать, что я воспользовался его рассказом для «Руде право»?

И всё-таки доктор Шпачек был прав. Его не обманули предположения. Он верно догадался, что за мастером Вандером следили гестаповцы. «Значит, — сделал он вывод, — Вандера арестовали после появления газеты, и он, не выдержав пытки, рассказал о том, как я заходил к нему, расспрашивал о диверсии на заводе… Но откуда они знают, что я работаю в газете?..»

— Ты этого знаешь? — спросил следователь, указывая доктору Шпачеку на Карела Вандера, которого только что облили холодной водой. Старик сидел на скамейке, поддерживаемый охранником.

— Не знаю! — твёрдо ответил Шпачек.

— Ты лжёшь!

— Как вам угодно, но я его не знаю.

— А ты его знаешь, старая обезьяна? — рявкнул следователь на мастера Вандера.

— Нет, — слабым голосом, с хрипотой ответил мастер, и его голова опустилась на грудь, точно подрубленная.

— Ты рассказал ему о диверсии на заводе?

Вместо ответа пан Вандер слабо попытался поднять голову, но потерял сознание. Мастер Вандер умирал.

— Ты просчитался, Шпачек. Советую быть благоразумным и отвечать на вопросы добросовестно.

— Как вам угодно, — повторил доктор, — но я этого человека не знаю.

— Твоя настоящая фамилия Грубек?

— Моя настоящая фамилия Шпачек, — ответил доктор и подумал, что дело значительно сложнее, чем ему показалось.

— Твоя жена казнена, ты это знаешь?

— У меня нет жены, она умерла своей смертью семь лет назад.

— Довольно!

— Ты связан с газетой «Руде право»?

— Нет!

— Где подпольная типография?

— Не знаю…

— Врёшь! — заорал следователь, соскочил со стула и ударил доктора Шпачека по лицу. Затем кто-то сзади начал бить чем-то тяжёлым в такт отрывистой команде: ещё, ещё, ещё…

Доктора Шпачека били несколько раз, потом приводили в сознание и снова допрашивали. Но пока работал его мозг, он думал о сыне, о дяде Вацлаве, об умиравшем мастере Вандере и был доволен тем, что гестаповцы ничего не знают ни о типографии, ни о людях, выпускающих газету. «Значит, — решил он, — газета будет жить, пока живы и на свободе боевые товарищи. Я умру, но их не выдам! Газета будет жить!»

И всё же арест Шпачека был загадкой и для него и для товарищей. Единственным правильным предположением было то, что гестаповцы сделали налёт на его квартиру по доносу Краузе. И если бы не блокнот доктора, у гестапо не было бы повода к аресту.

Ян Шпачек приехал в Прагу накануне занятий в школе и был встречен на вокзале одним из подпольщиков. От дяди Вацлава он узнал о большом горе. Переживания мальчика были настолько сильными, что он несколько раз терял сознание и заболел горячкой. У дяди Вацлава появилось много новых забот. Для осторожности он и его товарищи перенесли типографию в новое место. «Кто знает, — думали они, — гестаповцы будут пытать доктора Шпачека и он может не выдержать, сдаться…» Другая забота заключалась в том, чтобы на время скрыть мальчика, которого могли подвергнуть пытке. Поэтому Ян был отправлен к надёжным людям, которые ухаживали за ним и скрывали его от гестаповцев.

«Милые ребята!

Как вам рассказать в коротком письме о больших делах, об успехах наших, танкистов и в то же время сообщить вам тяжёлую весть…

Это письмо пишет вам комсомолец-танкист Василий Мягков, боевой друг лейтенанта Бучковского. Я долго думал о том, как всё рассказать, и решил, что буду писать правду, всё как было на самом деле в этот день боёв за нашу Родину.

Представьте себе, ребята, прекрасные тургеневские места. Чудесный, весёлый лес, просторы полей, перерезанные оврагами, балками, перелесками и небольшими журчащими речушками. Правда, на полях стоят хлеба, жёлтые высокие и уже переспелые, но неубранные: рожь, пшеница, овёс… Их не убирают. Здесь война, и людей нет. Взрослых и здоровых фашисты угнали в Германию, на каторгу. Дети, старики беспомощны.

Стоят знойные августовские дни. Вы уже начнёте, наверное, учиться в школе, набравшись сил за лето, когда это письмо дойдёт до вас, а у нас сейчас идут жаркие бои…

Полыхают деревни. Вечерами страшное зарево пожаров охватывает всё небо на западе. Кажется, горит всё, не только дома и постройки, но и земля, и поля, и небо. Фашисты жгут всё, отступая под натиском наших войск…

По одну сторону реки (западный берег) — они, по другую — мы, советские танкисты, артиллеристы, пехотинцы. Перестрелка не смолкает ни днём, ни ночью. Бухают тяжёлые пушки, завывают миномёты, трещат автоматные и пулемётные очереди, но мы пока стоим, накапливая силы, чтобы снова, как и в первых боях, рвануться вперёд и отбросить врага как можно дальше на запад.

Так, примерно, обстояло дело и в тот день, когда мы готовились в наступление в первых боях.

Мы собрались у своих танков. Танкисты лейтенанта Бучковского сидели у танка «Пионер». Один наш товарищ играл на баяне, и мы дружно пели боевые песни, шутили, разговаривали, вспоминая родной Урал, вас. Когда настала пора расходиться, чтобы отдохнуть перед боем, механик-водитель Агапов читал нам стихи, стоя на танке.

Ребята! Я рассказываю вам об этом потому, чтобы вы поняли, как нам было тяжело смотреть на пылающие дома и поля, думать о людях, живущих в плену у гитлеровцев и ждущих своего освобождения. В этот день перед боем мы видели всё это, чувствовали горечь за судьбу наших людей и горели ненавистью к врагу, непрошенно пришедшему в наш дом, на нашу священную землю…

В бой мы пошли, как всегда, после того, как наши самолёты обработали передний край противника, после того, как прогремела наша артиллерия и пророкотали наши славные «катюши». И всё-таки враг оказывал такое сопротивление, что наступать было нелегко.

Первым форсировал водный рубеж (то-есть с боем переправился через реку) танк «Пионер». За ним пошли другие танки, и бой разгорелся за населённый пункт на подступах к железнодорожной станции Ш. За день боёв мы, продвинулись немного, километров на пять, но это была немалая победа. И первым в этом бою шёл экипаж танка «Пионер», которым умело и храбро командовал лейтенант Бучковский.

Наступила ночь. Опять ярко запылали новые деревни, новые поля неубранных хлебов. Всё жгут, отступая, фашисты. Жгут, взрывают, чтобы ничего не оставить советским людям. Вот почему каждый танкист считает, что надо наступать стремительно, чтобы враг не успевал сделать своё чёрное дело.

Лейтенант Бучковский вырвался далеко вперёд, но в это время фашисты бросили в бой новую танковую дивизию под названием «Мёртвая голова», и на несколько часов наступление нашего батальона приостановилось. Экипаж славного танка «Пионер» оказался в тылу противника, не подозревая об этом. Советские танкисты продолжали сражаться. Ночью лейтенант Бучковский радировал, что ведёт бой за деревню недалеко от станции Ш.

Мы ещё не знали, что в это время на этом участке у фашистов было превосходство в танках. Мы рассчитывали, что наш батальон вырвется вперёд и тогда не один «Пионер», а десятки наших танков перережут железную дорогу Брянск — Орёл и выполнят ещё одну боевую задачу. Командир радировал лейтенанту Бучковскому: