Польский оккупационный режим в Белоруссии
Всю первую половину 1920 года территория Белоруссии оставалась фактически разделенной между Польшей и Россией. В зоне польской оккупации оказались многие важные города, в том числе Барановичи, Белосток, Бельск, Брест, Вилейка, Вильня, Гродно, Клецк, Лида, Лунинец, Минск, Молодечно, Ошмяны, Пинск, Слоним, Слуцк и другие. В первые месяцы после изгнания российских и местных большевиков значительная часть белорусских национальных деятелей испытывала своего рода эйфорию. Поверив обещаниям Пилсудского, они ожидали скорого восстановления независимого белорусского государства.
Подобный энтузиазм значительной части деятелей белорусского национального движения вызвал беспокойство у большевистского руководства в Москве. Поэтому оно в августе 1919 года поспешило ликвидировать Литовско-Белорусскую республику. Ее исчезновение с политической карты Восточной Европы, по мнению московских комиссаров, автоматически превращало всю Белоруссию в часть России. А это, в свою очередь, давало формальное право Совнаркому и ВЦИК РСФСР возможность свободно ею распоряжаться. Вот на таких, якобы «законных основаниях», представители Москвы уже в 1919 году на переговорах в Микашевичах предлагали польской стороне установить «вечную границу» между Россией и Польшей по рекам Западная Двина, Улла и Березина{121}.
Однако реальные действия польских властей показали, что они вовсе не спешат создавать в Белоруссии союзную Польше демократическую республику. Да и сам Пилсудский не торопился с выполнением этого плана. На совещании сотрудников Гражданского управления «крэсов» в Вильне 1 февраля 1920 года он заявил:
«Я считаю нужным дать определенные и значительные уступки белорусам в области культурного развития, но делать политические уступки в пользу белорусской фикции не хочу»{122}.
Все воззвания и приказы начальника государства Пилсудского, командующего Литовско-Белорусским фронтом Шептицкого и администрации «крэсов» в обязательном порядке публиковались в переводе на белорусский язык. Польские военные и гражданские власти хотели показать населению, что они не оккупанты. В этом отношении польская администрация несомненно выигрывала по сравнению с большевиками, употреблявшими только русский язык.
Была разрешена деятельность всех политических партий (кроме большевистской), выходили газеты на белорусском, польском и еврейском языках, разрешались собрания и демонстрации. Но вся общественная деятельность населения осуществлялась под контролем гражданской администрации восточных территорий, и если она где-нибудь приобретала антипольский характер, то немедленно пресекалась.
В противоположность словам польских начальников разных уровней, их практические действия с каждым месяцем все больше и больше приобретали черты именно оккупационной политики. Так, поветовыми (уездными) старостами Гражданское управление назначало только помещиков польской национальности, а войтами в гминах (волостях) — либо поляков, либо белорусов-католиков. Армейские части, жандармерия и полиция систематически реквизировали для своих нужд продовольствие, фураж и лошадей у сельского населения. Крестьяне увидели, что в этом отношении «белые паны» ничем не лучше «красных товарищей». Широко вошли в практику аресты и казни лиц, подозреваемых в подпольной деятельности и коммунистической пропаганде.
Политический референт при штабе Литовско-Белорусского фронта поручик Мариан Зындрам-Косьцялковский 4 декабря 1919 года писал в своем рапорте командующему Шептицкому:
«Крестьяне верили, что польский солдат, освободив край от большевиков, принесет им обещанные польским сеймом аграрные права. Тем временем большинство землевладельцев поставило вопрос таким образом, будто бы польские войска пришли прежде всего для защиты их имений. Началось беспощадное взыскание всех их потерь во времена большевиков, посыпались наказания, аресты и т. д… Злоупотребления со стороны Войска Польского, полевой жандармерии, администрации и частных лиц, прежде всего помещиков, повлекли упадок пропольских настроений среди населения»{123}.
Немалое подозрение вызывала у польской администрации деятельность православной церкви и еврейских синагог. Независимые белорусские газеты периодически привлекались к судебным разбирательствам за публикацию тех или иных материалов, неугодных польским властям. В Минске было запрещено ставить пьесы популярных белорусских писателей Янки Купалы и Каруся Каганца.
Большинство генералов и офицеров польской армии с самого начала не поддерживало федеративный план Пилсудского и одобряло политику инкорпорации оккупированных земель в польское государство. При этом ни польские власти, ни военнослужащие не желали учитывать реальный национальный и религиозный состав местного населения. Между тем, в большинстве уездов западной и центральной частей Белоруссии удельный вес этнических поляков и католиков не превышал 15–25 % от общей массы{124}.
* * *
Стремясь как можно скорее утвердить свое господство «на крэсах всходних», польские власти и военнослужащие не стеснялись в средствах. Вот свидетельство из архивного документа об их действиях в Минской губернии:
«В деревне Гарово легионеры разрушили 5 домов, а всех жителей — старых мужчин, детей, женщин — секли розгами; деревня Корсики сожжена; в деревне Летницы всех жителей били нагайками, троих расстреляли без всякого суда; в деревне Вярежа всех жителей били нагайками, двоих забили до смерти, четырех расстреляли, в том числе Андрея Кривошока и Андрея Коршуна; в Слуцком повете расстреляно 36, арестовано 200 душ; в деревне Поляны жителя Сикорского били шомполом, ему нанесли 220 ударов.
В деревне Подоресье польские солдаты во время грабежей убили крестьянина Романчука — отсекли ему голову тесаками; крестьянину Сопляку распороли тесаками живот, Демьяна Котлича бросили в огонь, а Акулину Малычко — застрелили; в деревне Дражно были убиты 32 человека»…
В Минске и других городах центральной части Белоруссии действовали военно-полевые суды, выносившие смертные приговоры арестованным подпольщикам и захваченным в плен партизанам. Так, 7 мая 1920 года возле Минска, в Комаровском лесу (за нынешней площадью Якуба Коласа) были расстреляны арестованные с помощью предателей в местечках Козырево и Койданово 8 партизан. Это Сергей и Семен Плащинские, Вячеслав Василевский, Андрей Кеппэ, Василий Погирейчик, Мелентий Процкий, Леон Путырский, Владимир Шумский{125}.
В Слуцком уезде отряд жандармерии в ночь на 23 апреля 1920 года вошел в местечко Греск, где произвел аресты. Вместе с 11 партизанами были арестованы трое польских солдат, местные уроженцы Петр Ярмолицкий, Михаил Емельянчик и Алесь Каминский. Эта троица помогала подпольщикам добывать оружие для партизан и вела большевистскую пропаганду в польских частях.
Уже 24 апреля состоялось заседание военно-полевого суда. Он приговорил к расстрелу 14 человек. Кроме троих польских солдат, смертные приговоры получили Никифор Бенько, Михаил Быченко, Ефим Грачук, Степан Красуцкий, Михаил Реутович, Антон Симонович, Петр Солодуха, Петр Стефанович, Максим, Михаил и Николай Тишкевичи. Еще 12 партизан суд приговорил к каторжным работам. Казнь состоялась 25 апреля на местном кладбище.
По сведениям большевистского руководства БССР, за 18 месяцев польской оккупации в 8 уездах центральной части Белоруссии пострадали от действий польских властей и войск 158 060 человек{126}. В эту цифру входят не только лица, подвергшиеся репрессиям, но также те, кто заявил о реквизициях продовольствия, фуража или лошадей, либо о разграблении имущества. Граждане, имевшие материальные претензии к оккупантам, составили около 80 % от указанной цифры.
