Барнаба невольно усмехнулся.

— Конечно.

— Твое сердцебиение слабеет, Барнаба. Есть лишь одно, что я еще могу сделать. Я должна соединить свою плоть с твоей. Заклинание, которому я давным-давно научилась у апсары, нимфы озера Лотосов на юге Альвенмарка. Если я сделаю это, то узнаю все твои тайны. Наши души соединятся. Ты навеки станешь частью меня. А я — частью тебя.

Она говорила, словно поэт. Соединить их плоть… Ему никогда не доводилось видеть, чтобы женщины так открыто говорили о том, чего хотят. Он поглядел на нее, протянул руку и провел по ее мягким, словно шелк, волосам.

— Да, хочу. Давай соединим нашу плоть.

Бамиян соскочил с коня. При виде черного шатра по спине у него пробежала дрожь. Он стоял в тени отвесной скалы из красного песчаника. Неподалеку от шатра к колышкам были привязаны две козы, и старый коричневый пес недовольно поднял голову, заморгал, глядя на Бамияна. В воздухе висел слегка сладковатый запах тлена. Охотник поглядел на отвесную стену, ведущую к Столу небес. Над плоской вершиной скалы кружил одинокий коршун.

Хазрат вышел из шатра и оперся на свой большой топор. Птицелов был невысоким мужчиной с медвежьими плечами. И таким же мохнатым, как медведь. От него пахло разложением, как и все вокруг Стола неба.

— Кого ты принес? — спросил зовущий птиц.

— Масуда, своего брата.

Невысокий мужчина кивнул.

— Хороший охотник.

Бамиян ничего не сказал. Голос выдал бы его, а ему не хотелось произвести впечатление плаксивой старухи. Масуд был его старшим братом. Они оба были единственными из восьмерых сыновей их матери, кто выжил. Жизнь была сурова в горах Гарагума. Лишь немногие дети переживали первый год.

— Пойдешь с нами?

Бамиян покачал головой. Он не хотел видеть этого. На Стол небес зовущий птиц вынесет уже не его брата. Масуд был полон сил и всегда любил пошутить. Сколько помнил себя Бамиян, он смотрел на своего брата снизу вверх, восхищался им. Масуд был умным и выносливым охотником. Пить умел, как не в себя, по три дня не вставать из седла, не покачнувшись ни разу, он был умелым разбойником и искателем бирюзы. Каждый раз, когда он возвращался в лагерь, женщины провожали его взглядами. Масуд во всем превосходил его, пока его не охватила кровавая лихорадка.

Масуд выследил ирбиса высоко в горах и попытался поймать хищную кошку. Живьем этот зверь стоил своего веса в золоте. Леопард попался в силок, но, когда Масуд приблизился, тварь ударила его лапой, да к тому же высвободилась. Масуд посмеялся над своими шрамами и неудачей и вернулся в лагерь в долине. Когда он вернулся, у него уже был жар.

Ночью Масуд выбежал из шатра и, поливая себя водой, громко кричал, что горит. Когда Бамиян забрал его в свой шатер, то заметил шрамы на руке и две темно-красные линии, ведущие оттуда вверх по руке, почти до самой подмышки Масуда.

Они испробовали все. Боролись с его жаром холодными тряпками. Пускали ему кровь, чтобы яд вытек из его тела. Взывали к богу ветра и матери-Земле. Но ничего не помогло. Его брат сгорел изнутри.

Хазрат снял с лошади обернутое тряпками тело.

«Каким легким стал брат под конец», — подумал Бамиян. Жар расплавил его плоть и жир. Он поглядел на небо, где все еще кружил коршун.

— Принеси мне топор наверх, — резко приказал Хазрат. — Не хочу ходить два раза. И надеюсь, у тебя есть с собой волчья шкура.

Бамиян достал шкуру из льняного мешка, свисавшего с седла. Скатал ее и протянул зовущему птиц. Хорошая была шкура. Густой мех, красивого серо-коричневого цвета. Масуд убил этого волка в начале прошлой зимы.

— Хорошо, — произнес Хазрат. — Положи ее перед моим шатром и возьми топор.

Бамиян с неохотой поглядел на топор. Его топорище было ему почти до груди. Дерево было темным, гладко отполированным руками зовущего птиц. Вокруг бирюзы размером с детскую головку обвивался бронзовый серповидный клинок шириной в ладонь в форме полумесяца. Бамиян отчетливо разглядел Руссу, метающего молнии, в центре крылатого солнца. У него в руках был длинный лук, а за плечом колчан. Одной рукой он приветствовал тучу, из которой вылетала молния.

— Ты идешь? — крикнут Хазрат. Зовущий птиц уже успел уйти немного вперед. Труп Масуда он перебросил через плечо.

Подъем к Столу небес был крутым и трудным. Узкая тропа вилась вдоль отвесной стены к самой плоской вершине. Кое-где в скале были выбиты ступеньки, чтобы облегчить подъем. Стол небес представлял собой колонну высотой около двадцати шагов, возвышавшейся в стороне от усыпанного камнями склона Мулавы, самой высокой вершины в округе.

Наконец они поднялись на плато. Оно было полностью усеяно костями. Человеческими костями. Хазрат осторожно положил труп Масуда на скалу и развернул одеяло. Бамиян в последний раз поглядел на узкое, изможденное лицо брата.

— Спокойного тебе сна, великий охотник. Пусть твоя душа улетит к богам, — торжественно произнес он.

Хазрат протянул ему одеяла и взял тяжелый топор.

— Что-то еще?

Бамиян поглядел на небо, туда, где кружил коршун.

— Мне хотелось бы, чтобы его забрал орел.

— Может быть, в этом я мог бы помочь, — зовущий птиц потер друг о друга большой и указательный пальцы.

— У меня есть шкура ирбиса. Если прилетит орел, она твоя.

Хазрат поднял брови.

— Княжеская плата.

— Ты получишь ее только в том случае, если прилетит орел, — продавать ее Бамиян не хотел и оставлять себе тоже. После смерти брата он поднялся в горы и вернулся только после того, как прикончил леопарда, убившего Масуда.

— А теперь лучше уйди, — Хазрат поплевал на ладони и растер слюну. Затем поднял топор.

Бамиян поторопился. Он еще не дошел до спуска вниз, когда услышал глухой удар, сопровождавшийся отвратительным хрустом. «Мой брат — лишь мертвая плоть», — сказал он сам себе и подумал о Масуде, о том, как он всегда возвращался с охоты с улыбкой. То, что находится там, наверху, не имеет к нему никакого отношения!

В горах было трудно найти подходящее место для кладбища. Места, где можно было выкопать яму глубже, чем на полфута, были редкостью. Не так, как на высокогорьях, где крестьяне устраивали для умерших самые настоящие глиняные дома. Дерева тоже было мало, чтобы сжигать тела. Поэтому их относили ближе к небу, к особым скальным гнездам, где их могли найти лишь орлы и крупные коршуны. А бледные кости зовущий птиц уносил в тайную пещеру еще до наступления зимы.

С высокогорного плато снова раздался глухой удар топора. Бамиян присел на одну из ступеней, выбитых в скале, и поглядел на большую, обрамленную бурыми горами долину. На западе меж камней бежал узкий серебристый поток. Только там и было немного зелени. Весна была сухой, и старики были уверены в том, что за ней последует жаркое лето. Плохой год для стад.

Он подумал о больших войсках, собравшихся в трех днях пути на равнине Куш. Об этом говорили много. Некоторые охотники наблюдали за чужими воинами издалека. Никто не понимал, почему бессмертные Лувии и Арама решили устроить сражение именно здесь. Они напоят сухую землю потоками крови. Это хорошо. Боги любят, когда проливается кровь. Бамиян надеялся, что Русса тогда наконец созовет облака и ниспошлет долгий дождь.

Громкие крики оторвали Бамияна от размышлений. В небе над ним послышался раздраженный крик коршуна. Затем, перевернувшись через левое крыло, он пронесся не более чем в десяти шагах от Бамияна навстречу широкой долине.

Над узкой тропой раздались тяжелые шаги. Хазрат. На лбу зовущего птиц блестели капельки пота. Из-за плеча выглядывало окровавленное лезвие топора. Бамиян постарался не смотреть туда.

— Коршун улетел, — Хазрат со вздохом опустился на тропу рядом с ним. — Пришлось бросать в него камни. Богам не нравится, когда мы, люди, вмешиваемся в эти дела.

Бамиян промолчал. Те, кого забирал орел, однажды ночью пронесутся вместе с Руссой по небу и поскачут на ветрах в ослепительном свете молний. Те же, кого сначала глодал коршун, были никем. На них бог гор никогда даже и не взглянет.