— Вот сволочи! — ругнулся Орлов. — Еще конгресс не открыли, а уже норовят надуть…

По взаимной договоренности сторон конгресс было решено открыть двадцать седьмого июля.

За полчаса до начала первой конференции в русском и турецком лагерях звонкоголосо пропели трубы, и оба посольства церемонно двинулись с двух сторон к залу для переговоров.

Несмотря на преклонный возраст, Осман-эфенди ехал верхом; одежды надел самые богатые, в руках держал трость с массивным набалдашником из чистого золота; лошадь, его, покрытую расшитой серебряной нитью попоной, вели под уздцы слуги в широких красных шароварах и коротких зеленых куртках; тридцать таких же живописных слуг мерно вышагивали впереди посла, столько же — замыкали процессию. (Яссини-заде остался в лагере: в седле он держался плохо, а идти пешком вместе с прочими чиновниками посчитал зазорным для своего посольского достоинства.)

Осман полагал, что его свита будет выглядеть красочно и внушительно. Но увидев посольство русское — прикусил от зависти губу.

Впереди процессии россиян, вальяжно развалившись в седлах, двигался эскадрон гусар в щегольских белых ментиках с серебряными шнурами, за ним — сто пятьдесят пажей, наряженных в яркие расшитые Ливреи. Орлов и Обрёсков ехали в ослепительной карете: белый империал покрыт затейливыми золочеными разводами, шестерка специально подобранных белоснежных лошадей взбивала копытами желтый песок. Следом ехали еще четыре кареты, в которых расположились свитские офицеры, секретари, переводчики.

У зала обе процессии остановились.

Осман, сдавленно кряхтя, слез с лошади и, поглядев на русских послов, почти одновременно вышедших с разных сторон кареты, снова испытал тоскующую зависть.

Орлов был похож на умопомрачительной красоты игрушку — в свите поговаривали, что его платье, усыпанное драгоценными каменьями, шитое-перешитое золотыми нитями, стоило до миллиона рублей; Обресков также принарядился в дорогой кафтан; на груди обоих — сверкающие ордена, через плечо — лента.

На фоне показного великолепия и богатства российского посольства, подавлявшего воображение блеском и пышностью, турецкое выглядело бледно и непритязательно.

Ровно в девять часов послы равными шагами вошли в зал, с величавым достоинством отвесили друг другу поклоны, степенно уселись на приготовленные канапе.

Орлов вскинул голову и ровным глубоким голосом приветствовал Осман-эфенди от имени ее величества.

Пиний перевел его речь на турецкий язык.

Осман бесстрастно высказал ответное приветствие и тут же беспокойно стал оглядываться — в его свите не оказалось человека, знавшего русский язык.

Обресков, владевший турецким, понял все, что говорил эфенди, но сохранял холодную неподвижность. По губам Орлова скользнула легкая пренебрежительная улыбка. Пиний, готовый выручить турок, выжидательно посмотрел на графа — тот дернул бровью: церемониал требовал, чтобы речи послов переводили их собственные переводчики.

Смущенный заминкой Осман метнул злобный взгляд на Ризо. Переводчик растерянно заморгал и неуверенно, сбивчиво заговорил по-итальянски. Осман облегченно вздохнул: церемониал был соблюден.

После этого, согласно предварительной договоренности, посольские свиты покинули зал — остались Орлов, Обресков, Осман, их переводчики и два секретаря, готовые занести на бумагу любое оброненное слово.

Первая конференция была непродолжительной, около двух часов. Стороны еще раз предъявили и проверили полномочия друг друга, подписали короткое соглашение о продлении перемирия до десятого сентября, а затем Осман, надломленный пышностью российского посольства, предложил отказаться от требований этикета и церемониала и делать взаимные посещения «не возбуждая никакого сомнения и не примечая, будет, ли кто в карете, верхом или пешком, с малой, или большой свитой».

Орлов, в полной мере удовлетворивший свое честолюбие, самодовольно поджал губы и возражать не стал…

Через три дня послы встретились вновь. Теперь Осман был с Яссини-заде.

Вознамерившийся с самого начала переговоров взять их в свои руки, Орлов заговорил первым. Он напомнил туркам о причине возникновения войны, о настоящем положении взаимного оружия, о знатных завоеваниях российской армии; подчеркнул, что Россия требует удовлетворения великих ее убытков, и предложил турецким послам представить условия такого удовлетворения.

Искушенный в политике Осман на хитрость не поддался, не стал раскрывать до времени свои карты.

— Мы желали бы прежде услышать российские кондиции, — выжидательно сказал он.

Орлов придвинул к себе густо исписанный лист и, поглядывая в него, огласил основания, на которых мог быть заключен мир:

— Сии основания просты и понятны… Первый пункт. Мы желаем надежнейшим способом обеспечить границы нашей империи от внезапных нападений, что могут случаться против воли вашего государя. Такое мы видели уже Не раз — прежде всего от татар — и намерены положить им решительное окончание… Второй пункт. Оттоманская Порта должна доставить нам справедливое удовлетворение за убытки нынешней войны… Третий. Надобно освободить от порабощения торговлю и мореплавание беспосредственной связью между подданными обеих держав для вящей пользы и взаимного блаженства… Я полагаю, оные пункты должны быть приняты за базис всей предстоящей негоциации…

(Эти основания обсуждались на заседании Совета еще в декабре 1770 года, но спустя время некоторые формулировки были смягчены. Никита Иванович Панин предупреждал Совет, что первая статья — «уменьшить Порте способность к атакованию впредь России» — не должна излагаться столь откровенно и грубо, чтобы не отпугнуть турок. Ее переделали.)

Орлов не стал зачитывать все пункты дословно, а пересказал их своими словами.

— Названные основания ласкают слух, — расслабленно изрек Осман. — Но я не успел уразуметь, что в каждом пункте заключается. Они нуждаются должном и внимательном изучении.

Орлов взял другую бумагу — в ней условия излагались На турецком языке — и передал эфенди.

— Надеюсь, к следующей конференции вы успеете уразуметь.

Пиний перевел его слова мягко и доброжелательно…

На третьей конференции, состоявшейся первого августа, турецкие послы согласились на предложенные российской стороной основания и предложили начать обсуждение условий мира.

«Инструкция уполномоченным на мирный конгресс с турками», утвержденная Екатериной двадцать первого апреля, предписывала порядок, согласно которому должны были обсуждаться статьи будущего договора:

«В следствие первой статьи, первое наше намерение было требовать и домогаться: 1) уступки в нашу сторону Кабарды большой и малой, 2) оставление границ от Кабарды через Кубанские степи до Азовского уезда на прежнем их основании, 3) уступки себе города Азова с уездом его, 4) признания со стороны Порты всех, в Крымском полуострове и вне его обитающих татарских орд и родов вольным и независимым народом и оставлении ему в полной собственности и владении всех ими доныне обладаемых земель, 5) уступки грузинским владетелям взятых российским оружием в тамошней стороне мест…»

Пунктов было много. При этом в «Инструкции» выражалась уверенность, что «все сии требования, исключая одной независимости татар, такого свойства, что не чаятельно им встретить затруднения с турецкой стороны».

Пока Обресков шелестел бумагами, готовясь представить российские резоны по уступке Кабарды, Орлов начал говорить и — в нарушение инструкции! — сразу поднял вопрос о признании крымских татар независимым народом. Граф знал, что в эти дни в далеком Бахчисарае Щербинин пытается подписать договор с крымским ханом, был уверен, что опытному генералу удастся сделать это быстро, поэтому решил и здесь, в Фокшанах, не откладывать дела в долгий ящик.

— Поскольку история и испытания всех времен ясно доказывают, что главнейшей причиной раздоров и кровопролитий между обеими империями были татары, то для истребления наперед той причины надлежит признать оный народ независимым.