«Совершить желаемый с ним формалитет, поступая на умягчение и помещение одного слова вместо другого, но равносильного, тоже понятие подающего, а грубому и варварскому их воображению ласкающего… Нужда и дело единственно в том состоят, чтоб помянутые крепости, которые составляют всю дальновидность нашей о татарах системы, остались в наших руках, к чему главнейший пункт негоциации и заключаемого с татарами трактата и относится».

Никита Иванович Панин был более практичен — в своем письме он предложил слова «оные крепости уступаются» заменить в случае необходимости на другие сочетания: «оные крепости приемлются в здешнее содержание» или «оные крепости содержаны будут с Российской стороны».

Обсуждение проекта договора о союзе и дружбе между Россией и Крымским ханством началось одиннадцатого июля.

Для заседаний установили в русском лагере отдельную палатку — просторную, с затянутыми кисеей окошками, настелили ковры, поставили покрытые малиновыми атласными скатертями столы для делегаций, десяток хороших стульев.

Россию представляли Щербинин и Веселицкий, которым помогали переводчики Константинов и Дементьев и канцеляристы Цебриков и Дзюбин. В татарскую депутацию хан определил Мегмет-мурзу, Тинай-агу, Абдувелли-агу и переводчика Идрис-агу. (Назначение двух последних Веселицкий воспринял с удовлетворением: он уже успел встретиться с ними наедине и презентовать каждому дорогие вещи, привезенные Щербининым.)

Открывая первую конференцию, Евдоким Алексеевич еще раз выразил пожелание о скорейшем подписании трактата и предложил начать обсуждение статей.

Первая статья, в которой объявлялось, что «союз, дружба и доверенность да пребудут вечно между Всероссийской империей и татарской областью без притеснения вер, законов и вольности», возражений со стороны татарских депутатов не вызвала. Краткость и четкость формулировки была понятна и не оставляла никаких способов иного толкования.

Легкая искорка несогласия промелькнула при чтении второй статьи, где ханы объявлялись носителями верховной власти в Крыму, в избрание которых ни Россия, ни Порта, ни прочие посторонние державы не должны были вмешиваться. В статье указывалось, что об «избрании и постановлении хана доносимо будет высочайшему российскому двору».

— Если избрание хана есть внутреннее дело вольного татарского народа, зачем же мы должны доносить об этом русской королеве? — спросил Мегмет-мурза.

Щербинин погасил искру, сославшись на первую статью:

— Коль мы будем иметь с вами дружеский договор, то разве зазорно уведомить вашу благодетельницу об избрании хана?.. Друзья не должны ничего скрывать друг от друга.

— Стало быть, и турецкому султану также надобно об этом доносить.

— Вы от Порты теперь навсегда отторглись и султану ничем не обязаны.

— Мы единоверные с турками.

— В Европе тоже много единоверных народов, но державы они Имеют разные… Вера есть сущность духовного характера, а мы ведем речь о делах политических.

Мегмет не стал спорить, промолчал.

Далее в проекте договора указывалось, что все народы, бывшие до настоящей войны под властью крымского хана, по-прежнему остаются под его верховенством. Тем самым Россия подчеркивала, что выступает за целостное Крымское государство. Это должно было произвести на татар благоприятное впечатление.

Кроме того, Россия обязывалась не требовать себе в помощь войск от Крымской области, сняв опасения татар, что их — так же, как и калмыков, — будут заставлять воевать в составе армий империи. Но при этом подчеркивалось, что «крымские и татарские войска противу России ни в чем и ни под каким претекстом вспомоществовать не имеют».

— В договор особым артикулом включено обязательство ее императорского величества защищать и сохранять Крымскую область во всех вышеозначенных правах и начальных положениях, — сказал Щербинин. — Он идет под нумером пятым.

— Судя по вашим прежним словам, это защищение предполагает пребывание русских войск на нашей земле, — буркнул Мегмет-мурза.

— Пока настоящая война между Россией и Портой продолжается — а таковое состояние признается всеми державами до заключения трактата о мире, — военные резоны требуют, чтобы укрепленные крымские места были заняты нашими гарнизонами. В предполагаемом шестом артикуле сие обстоятельство изъяснено теми же словами… Хочу к этому добавить, что я имею повеление ее величества снестись с командующим здесь генерал-поручиком Щербатовым и учинить распоряжения, дабы поставка в гарнизоны дров и фуража и само размещение их не составляла крымским обывателям ни малейшую тягость.

— Настоящая война длится уже не один год. И сколь еще продлится — никто не знает!.. Получается, что войско будет стоять в независимом Крыму неизвестное время.

— Я позволю себе обратить внимание господ депутатов на слова сего артикула. — Щербинин взял договор и, выделив голосом первое слово, четко, с расстановкой прочитал: — «Пока настоящая война между Всероссийской империей и Портой Оттоманской продолжается…» — Он отложил бумаги. — Здесь нет ничего непонятного!.. А что касаемо сомнений в скором завершении войны, то на сей счет у депутатов не должно быть сомнений. Возьму на себя смелость объявить, что наступающий год будет последним. Наш общий враг Порта находится в затруднении, и теперь — после укрепления армии фельдмаршала Румянцева полками Второй армии — положение великого визиря становится незавидным.

Не дожидаясь, что ответят татары, Веселицкий, как и было заранее оговорено с Щербининым, предложил сделать краткий перерыв.

Гостям подали кофе, шербет, сладости, трубки с табаком. Предупредительным обхождением Евдоким Алексеевич хотел настроить татарских депутатов на спокойный, умиротворенный тон, ибо подошло время для обсуждения следующей, седьмой, статьи, в которой речь шла об уступке крепостей.

Попивая кофе, Евдоким Алексеевич искоса поглядывал то на татар, то на Веселицкого, озабоченное лицо которого говорило, что он тоже взволнован предстоящим трудным и, безусловно, неприятным разговором.

Когда прислуга убрала со стола чашки и вазы, унесла выкуренные трубки, Евдоким Алексеевич заговорил — приглушенно, неторопливо, осторожно подбирая слова, делая длинные паузы:

— Татарская область, ставшая ныне вольной и независимой, и в прежние годы была подвержена внезапным неприятельским нападениям, наносившим ей чувствительный вред. Поручившись за охранение ее вольности, Россия желала бы иметь надежные способы к исполнению артикулов договора поданием в нужных случаях своему доброму соседу немедленной помощи и защищения… Однако по заключении мира с Портой армия возвратится в свои границы и будет отдалена от Крыма великим расстоянием. А это крайне опасно, ибо оно, расстояние, Даст затруднения в быстрой помощи законному крымскому правителю и народу. И помощь эта может быть подана с большим опозданием, когда правитель будет свергнут, а народ порабощен. Тем самым мы не сможем выполнить артикулы договора и перед лицом всего света станем клятвопреступниками, бросившими своих друзей в трудные времена… Вот почему для лучшего сбережения независимости Крыма надлежит оставить здесь некоторое количество русского войска, разместив его в дальних крепостях. В предлагаемом седьмом артикуле изъясняется необходимость уступления России крепостей Керчь и Еникале и от имени крымского правительства и всего общества подавания просьбы вашей благодетельнице принять их… Кроме помянутых крепостей, все прочие крымские крепости с пристанями, гаванями, жилищами, со всеми жителями, доходами и соляными озерами остаются в полном: распоряжении светлейшего хана и крымского правительства. Ни в какой из них русские войска пребывать не будут!.. Равно же и за Перекопом крымская степь по границы российские, бывшие до настоящей войны, то есть начиная от вершин рек Берда и Конские Воды и до устья оных, по-прежнему будет во владении крымских жителей.

Многословие Щербинину не помогло — воинственно настроенный Мегмет-мурза воспринял речь враждебно: