Веселицкий знал позицию императрицы и Совета по отношению к ордам, но сейчас — на свой страх и риск — запугивал ахтаджи-бея.

— Я перескажу хану и дивану ваш совет, — пообещал Абдувелли. — Но сомневаюсь, что его признают полезным.

— Как скоро я получу ответ?

— К вечеру вернусь…

Ответ, с которым пришел ага, был прежним: татары отдавать крепости отказались.

— Ну что ж, — вздохнул Веселицкий, с подчеркнутым сожалением посматривая на Абдувелли, — коль вы не хотите нашей защиты — Бог с вами. Но прошу подготовить подробный письменный ответ.

Ага молча кивнул.

— Только потом не жалуйтесь, если его сиятельство князь Долгоруков осерчает! — добавил Петр Петрович. — В твердости предводителя исполнить волю ее величества вы уже смогли убедиться летом.

В глазах Абдувелли промелькнул испуг. Он быстро попрощался и ушел.

На следующий день, когда Петр Петрович отдыхал после сытного обеда, пришел ханский чиновник.

— Завтра в полдень его светлость ждет вас во дворце.

— Зачем?

— Диван заседать будет…

В указанное время Веселицкий прибыл во дворец.

Когда все расселись по местам, отведали кофе, закурили, ширинский Джелал-бей сказал бесцветным голосом:

— Хан болен… Он поручил мне уведомить тебя о наших просьбах.

Петр Петрович коротко пожелал его светлости скорейшего выздоровления, а потом, учтиво выдержав паузу, спросил о содержании просьб.

— Крымское общество, — начал бей, — благодарит русскую королеву за заботу об охранении нашего полуострова и имеет искреннее желание помочь ей в этом необходимом деле. Всем известно, какие тяготы и лишения испытали ваши солдаты, освобождая нашу землю от турецкого владычества. Вот почему мы хотели бы облегчить их нынешнюю участь, доставив в зимнее время отдых и спокойствие.

— Каким же образом?

— Мы готовы взять на себя охрану берегов от неприятельских покушений.

Веселицкий не был военным человеком, но в разведывательных делах знал толк и хорошо понимал, что уступить в этом вопросе никак нельзя. Отдать охранение крымских берегов татарам — значит заложить мощную мину в основание всех здешних завоеваний. Лишившись своих глаз на побережье, российское командование останется в неведении турецких происков с моря и не сможет вовремя дать отпор неприятельскому десанту, если такой приключится. Надо было увильнуть от прямого ответа: сказать «да» Веселицкий не мог, а говорить «нет» не хотел, полагая, что время сжигать мосты еще не пришло.

— Ваше предложение весьма привлекательно, — заметил Петр Петрович, изобразив на лице задумчивость. — Солдаты, действительно, нуждаются в покое и отдыхе. Однако такие вопросы — не в моей власти… Вам надобно сделать представление его сиятельству князю Долгорукову. Армией командует он — ему и решать.

— Мы сделаем это. А пока вы уведомите командующего здешним корпусом, что мы готовы в ближайшие дни сменить русскую охрану, — повторил Джелал-бей.

— Я напишу ему… Только господин генерал-поручик Щербатов давно болеет и от дел ныне удалился.

— Он оставил за себя Турген-пашу.

— Господин генерал-майор Тургенев принял команду на время. До выздоровления его превосходительства. Без его разрешения он не отважится удовлетворить вашу просьбу.

— Тогда пусть Щербат-паша разрешит! — нажимал Джелал-бей. — Писать-то болезнь не мешает.

Но Веселицкого сломить было нелегко.

— Его превосходительство непременно это сделает после того, как получит повеление его сиятельства. Армией-то командует он.

Петр Петрович умело замкнул круг рассуждений, по которому теперь можно было ходить бесконечно долго.

Джелал-бей тоже это понял, помолчал и переменил тему.

— Хану все чаще стали доносить сведения о притеснениях; что творят над его подданными русские солдаты, квартирующие в здешних гарнизонах. Как совместить эти притеснения с той дружбой, в которой мы нынче состоим?

— Болезнь помешала его превосходительству проследить за порядком. Но генерал Тургенев примет меры к наказанию виновных. Если таковые обнаружатся… Скажу, однако, откровенно, что подданные хана, отказавшись продавать войску дрова, сено и прочие припасы, в какой-то степени сами способствуют столкновениям и ссорам. Сытый голодного не разумеет!

— Если хозяин не хочет продавать припасы — никто не должен требовать от него торговли.

— А хан?.. Ведь стали же после распоряжений его светлости возить в Кезлев и другие-места и дрова, и сено. Деньги просят, конечно, немалые — за пуд сена девять копеек! — но возят. Значит, при желании можно жить в мире.

— Татары мира желают, но обиды чинят солдаты, — повторил бей.

— Позволю себе не согласиться, — возразил Веселицкий, решивший, что настал момент перейти в атаку и поумерить разговорчивость бея. Как раз наоборот! Вчера ко мне прибыл нарочный от генерала Тургенева. Письмо привез. Хотите почитать?

Петр Петрович сунул руку в карман синего кафтана, достал желтый квадрат бумаги.

— Я по вашему не понимаю! — резко бросил Джелал-бей, предчувствуя, что русский поверенный приготовил что-то неприятное. — Отдай его нашему переводчику!

Веселицкий спрятал письмо в карман.

— Мы сами его переведем и позднее представим хану. Но кое-что из письма я перескажу… Господин генерал описывает происшествия, случившиеся в первые три дня ноября с вверенными ему войсками. Одного казака, посланного с пакетом из Кафы в Судак, убили из ружья… В пяти верстах от деревни Дуванкой, у речки Бельбек, нашим офицером найдены тела двух солдат, у которых отрублены головы, а с одного к тому же содрана кожа… Двадцать вооруженных татар угнали у Керчи десятки пасущихся лошадей нашего казачьего полка.

Лицо Джелал-бея стало враждебным, взгляд налился ожесточением.

Веселицкий заметил это, но продолжал говорить:

— Третьего ноября разведка пехотного полка недалеко от Кафы наскочила на татар, которые выкапывали тела русских солдат, померших от моровой язвы. Двоих татар арестовали, и они показали на допросе, что выкапывали трупы, поскольку магометанский закон запрещает хоронить в их земле христиан… И все эти кровавые, противные благородству деяния совершены всего за три дня! Можете ли вы привести подобные бесчестные поступки со стороны наших солдат?

— Когда надо будет — приведем еще больше, — процедил сквозь зубы бей. — Но пора заканчивать эти никчемные разговоры!

Он сделал знак одному из чиновников.

Тот достал несколько свитков.

— Послушай, — коротко обронил бей, мельком глянув на Веселицкого.

Чиновник стал читать бумаги вслух.

Это были письма хана. В первом сообщалось об отторжении Крыма от Порты; в другом — просительном — содержалась просьба не требовать уступки городов; в третьем — к находившемуся в Петербурге калге Шагин-Гирею — говорилось о поднесении помянутых писем ее императорскому величеству; в последнем письме — к Долгорукову — повторялась просьба о нетребовании крепостей.

— Отправьте их с вашим офицером, — сказал Джелал-бей, когда чиновник закончил чтение.

— Зачем? — поднял брови Веселицкий.

— Для безопасности и доверенности.

— Стоит ли так торопиться?

— А к чему медлить?

— Негоциации для того и существуют, чтобы идти на взаимные уступки, — примирительно произнес Веселицкий, не теряя надежду уговорить татар. — Надобно найти приемлемые решения, которые будут выгодны и полезны как России, так и Крыму.

— Желание нашего народа тебе известно… А ваша уступка может состоять только в одном — нетребовании наших городов.

— А ваша?

— В согласии освободить русскую армию от тягот охранения крымских земель.

«Хороша уступка!.. — мысленно воскликнул Веселицкий. — Раздевают средь бела дня да еще и радоваться заставляют…»

Он обвел взглядом чиновников, сидевших вдоль стен зала и внимавших словам бея, и громко, даже слишком громко для формальных переговоров, сказал:

— Такого упорства от благоразумных и знаменитых чинов крымского правительства я не ожидал. Но коль мои слова и советы уважением не пользуются — делайте что хотите. Только я предупреждаю: потом каяться станете, но ошибку свою уже не поправите!