Следовательно, основная масса офицеров рокового для судьбы России года были выходцами из народа, окрещенные социалистами и коммунистами «царским офицерьем, золотопогонниками и лютыми врагами трудового народа».

19 мая для смены 1-го Читинского полка в Тарнополь прибыл 40-й Донской полк, а читинцы убыли в Збараж. Прибывшие донцы сразу потребовали предоставить им квартиры и конюшни, пригрозив, что если это не будет сделано, то они уйдут из города. Командование полка целиком подчинялось полковому комитету. От скромных условий, в которых жили забайкальцы, донские казаки отказались.

В этой связи надо отметить, что донцы, гордившиеся своей богатой историей, свысока поглядывали на казаков других войск. Им ничего не стоило посмеяться над забайкальским казаком по поводу его малорослой лошади или отпустить шутку насчет самого казака.

Восседая на высоких холеных конях, рослые, с иголочки одетые, бесшабашные и веселые казаки самого привилегированного войска России выгодно отличались от невзрачного, скромного и спокойного забайкальца.

Цари заигрывали с Донским войском, балуя его различными грамотами и указами, направленными на установление ему различных привилегий. Войсковой капитал его исчислялся миллионами рублей. На войну оно выставило 60 полнокровных, первоклассных полков и 72 отдельные сотни, не входящие в состав полков. Однако они очень быстро разложились и принесли с собой в родные станицы с фронта, по словам А.И. Деникина, «подлинный большевизм, а самое главное, отказ от всякой борьбы с Советской властью, обманно обещавшей неприкосновенность казачьих прав и уклада». И это притом, что на Дону бедняки составляли 13–25 %, середняки — 60–65 % и кулаки — 10–15 %.

В первую очередь из казаков Дона будут сформированы в годы Гражданской войны конные корпуса и конные армии красных. «Донцы-молодцы» очнутся только тогда, когда их шашками будет завоевана победа Советов на «тихом Доне», а их начнут расказачивать, сечь на площадях станиц, реквизировать хлеб и имущество, спарывать лампасы и расстреливать в балках без суда и следствия. В конечном итоге они разделят судьбу Забайкальского казачества, имевшего больше оснований для недовольства существовавшим строем и, также как донцы, установившего советскую власть в Забайкалье. Резкий поворот истории изменит судьбу и тех и других.

В годы Первой мировой войны забайкальским и донским казакам часто приходилось сражаться рука об руку, не уступая друг другу в доблести и отваге, когда немецкие снаряды и пули одинаково не щадили ни высокомерного донца, ни скромного забайкальца. Война их уравняла.

23 мая всем полкам 1-й Забайкальской казачьей дивизии было приказано сдать знамена в штаб 11-й армии с последующей отправкой в Петроград для снятия царских регалий. Этот приказ оставил у казаков тяжелое чувство горечи за свои боевые святыни, а 1-й Читинский полк на общем собрании казаков и офицеров решил оставить у себя свое Георгиевское знамя.

24 мая казакам объявили об уходе с поста Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, талантливого и честного человека, не побоявшегося говорить правду о тяжелом положении армии, требующего принятия срочных мер по ее спасению путем наведения жесткого порядка в разложившихся частях. В ответ на это Совет рабочих и солдатских депутатов постановил убрать «зарвавшегося генерала», как выразилась на своих страницах «Киевская мысль», и Временное правительство безропотно подчинилось. Верховным Главнокомандующим был назначен генерал А.А. Брусилов — человек, несомненно, способный в военных делах, но не обладающий талантом и широтой мышления, как генерал Алексеев, зато умеющий приспосабливаться к новым веяниям.

Ушел главнокомандующий Западным фронтом генерал Гурко, уволенный Керенским за сильную оппозицию «демократизации» армии. По этой же причине был уволен генерал Драгомиров. Новый Верховный главнокомандующий генерал Брусилов уволил командующего 8-й армией Каледина за то, что тот не пошел навстречу «демократизации». Уволены или ушли сами многие способные генералы, например, такие, как Лечицкий и Мищенко, не примирившиеся с новым режимом. Другая часть генералов и старших офицеров была изгнана из армии революционным порядком — по решению комитетов или солдатской массы. Несомненно, что из числа уволенных старших и высших начальников были и такие, которые не нужны армии, но среди общего числа уволенных оказались и способные, имеющие большой боевой опыт современной войны.

Все это изгнание начальников проводилось накануне летнего наступления 1917 года.

26 мая в штаб 1-й Забайкальской дивизии поступило воззвание армейского комитета Юго-Западного фронта, призывавшее в целях спасения Родины перейти в наступление, для чего предлагалось записываться в «батальоны смерти», в ударную группу и в штурмующие колонны. Этот патриотический порыв поддержал генерал Брусилов.

В дивизии началось обсуждение призыва на полковых комитетах и общих собраниях казаков. Первыми в поддержку призыва откликнулись казаки 1-го Читинского полка, решившего продолжать войну до победы.

На общем собрании 28 мая вынесли вопрос — пойти ли полку в ударную группировку, или пусть сначала пехота прорвет оборону, а в прорыв и преследование пойдут казаки. Обсуждали также, в каком строю атаковать: в пешем или конном? Возобладала главная мысль: «Почему спрашивают у дивизии о согласии идти в ударную группу, разве казаки отказывались когда-либо воевать? Пусть приказывают — пойдем». Поэтому решили идти по приказу. Не напрашиваться самим и в то же время не отказываться.

На следующий день все полки дивизии на общих собраниях казаков и офицеров вырабатывали наказы делегатам на Учредительный казачий съезд в Петрограде, принимали программу казачьих войск и выбирали делегатов на съезд. Ими оказались: подхорунжий Воросов от 1-го Читинского полка, хорунжий Кузнецов от 1-го Верхнеудинского полка, урядник Шайдуров 2-го Верхнеудинского и урядник Лопатин 1 — го Аргунского полков; от артиллерийского дивизиона избрали войскового старшину Кобылкина, а от 1-й Забайкальской дивизии полковника Шильникова. В конце полковник Шильников зачитал телеграммы в поддержку решения казаков-фронтовиков — сохранить свое войско от станиц Титовской, Сретенской, Мангутской и от запасной сотки из Аткарска.

На первый взгляд среди казаков и офицеров царило единодушие в решении важных жизненных вопросов войска. Однако обстановка в дивизии и полках была настолько накалена и взрывоопасна, что малейший инцидент мог привести к взрыву человеческих эмоций и еще большей разобщенности казачьих коллективов. Примером этому может служить дело хорунжего Эпова в 1-м Читинском полку, который считался наиболее благополучным в дивизии и где казаки менее всего были подвержены большевистской пропаганде. Так думало начальство, но последующие события лишили их этих иллюзий. Оказалось, что неприязнь казаков к офицерам существовала всегда, только на время затихая, когда все было гладко, и резко выплескивалась наружу, когда для этого возникал повод. Так и случилось в деле хорунжего Эпова, откомандированного из полка в стрелковый казачий дивизион, где он с револьвером в руке хотел заставить свою сотню петь песни, надо полагать, революционные, настраивал казаков против офицеров. За внесение разлада между офицерами и казаками на офицерском собрании полка было принято решение немедленно удалить хорунжего Эпова из полка. Полковник Комаровский это решение утвердил как командир полка. Эпову предложили уехать к месту штатной службы во 2-й Нерчинский полк, входивший в состав 4-й Забайкальской бригады, воевавшей на Кавказском фронте. Но он не выполнил решение офицерского собрания, а обратился к командиру полка с просьбой собрать по этому поводу митинг, на что Комаровский согласия не дал, предложив обратиться в полковой комитет. Тогда Эпов повел агитацию среди казаков в свою защиту и на дивизионном собрании заявил, что он является «страдальцем за свободу, что он вынужден был уйти из 2-го Читинского во 2-й Нерчинский полк, а оттуда в распоряжение наказного атамана, затем в 1-й Читинский полк». Причины перехода из полка в полк не указывал, но подчеркнул, что из 1-го Читинского полка его заставляют уйти, едва он сказал несколько свободолюбивых слов. При этом им сделан был упор на то, что решение убрать его принято на ночном офицерском собрании «не спросивши казаков». Естественно, слова Эпова получили шумное одобрение, казаки стали выкрикивать «не отдадим».