Команда музыкантов из 32 человек потеряла 16, но, не отставая от батальона, играла атаку. Японцы уклонились от штыкового удара, очистили проход и отошли на север. Русские прорвались.

Подобрав раненых товарищей, сибирские полки отошли к дороге на Хаматан».

В полку из 44 офицеров 26 были убиты или ранены, 273 солдата убиты, 352 ранены, но ушли вместе с другими; 312 раненых остались лежать на поле боя, а всего 837 солдат героического 11-го Восточно-Сибирского полка из 2480 остались на территории, занятой японцами.

«Потрясенные небывалым мужеством русских солдат, японцы, обессиленные тяжелым боем, остановились на занятых позициях и наблюдали, как уходили русские. Один японский офицер стоял впереди своих солдат, приложив руку к головному убору, а солдаты кричали не то „ура“, не то „банзай“», — напишет потом военный корреспондент П. Краснов в своей книге «Год войны».

Потери обеих сторон в Тюренченском бою были огромны. Русские потеряли около 3 тысяч человек, из них 70 офицеров. Погиб отважный командир 11-го полка полковник Лайминг, но самые большие потери понесла артиллерия, которая лишилась 75 % офицеров, 67–77 % рядового состава, 21 % орудий и 84 % лошадей. Всего было расстреляно в Тюренченском бою 800 000 патронов.

Японцы потеряли (по их данным) 1036 человек. Корреспондент газеты «Дейли ньюс», осматривавший поле сражения у Тюренчена, писал, что наибольший урон японцы понесли при переходе через Ялу: «по обоим берегам лежат груды трупов. Зрелище ужасное». После боя японские солдаты с восхищением рассказывали корреспонденту о чудесах храбрости сибиряков. Поле боя осталось за противником, поэтому официальные сообщения японцев о потерях могли быть занижены. Многие тогда сходились на том, что потери японцев превысили 4 тысячи человек.

Забайкальские казаки, как видно из описания событий, в бою под Тюренченом участия не принимали, находились далеко от тех мест, где развивались главные действия, но и их обвинили в причине поражения под Тюренченом. На казаков посыпались упреки, что они своевременно не обнаружили переправу японцев через реку Ялу и что об этом узнали обороняющиеся у Тюренчена войска только ночью с 17 на 18 апреля, и что казаки не обнаружили обход левого фланга Тюренченской позиции.

Абсурдность обвинений очевидна. Как могли казаки обнаружить переправу японцев или обход левого фланга русской позиции, если их там не было.

С началом Тюренченского боя 1-й Верхнеудинский полк наблюдал за побережьем там, где ему было указано. Потом последовали два распоряжения: первое — снять посты и идти на помощь Восточному отряду и второе — вернуться в Дагушань и охранять берег моря. Пока полк снимал посты, снова выставлял, деревня Хондухан была занята японским разъездом. Так как противник, переправившись через Ялу, шел вдоль берега моря, наблюдать за ним было бесполезно.

Пройдя Дагушань, полк двинулся по дороге на Сюян. Две сотни, 1-я и 2-я, под командованием войскового старшины Ловцова из-за неразберихи 21 и 22 апреля так и не присоединились к полку. Потом выяснилось, что они ушли к Чуанхо. Для наблюдения за противником у Хондухана был оставлен офицерский разъезд, кроме того, разъезды вели наблюдение за противником в районе Луомяо и Вандятынь. До начала мая полк простоял биваком на Хайченской дороге, севернее Сюяна.

Впервые прибывший в казачью часть бывший драгун Рейтерфен, назначенный на должность командира 2-й сотни 1 — го Верхнеудинского полка, в своих воспоминаниях так описал первые впечатления о встрече с забайкальскими казаками:

«…Непривычен был вид казачьего бивака. Удивлял вид 500 лошадей, похожих то ли на коз, то ли на лошадь Пржевальского, стоящих в коновязи в полковой сотенной колонне.

Между сотнями равными рядами были разложены седла, перевернутые для просушки потниками вверх.

Невдалеке от коновязи разделывали бычью тушу, здесь же валялись внутренности, копыта.

Казаки называли друг друга „паря“. Они сидели небольшими компаниями вокруг котелков и молча „чаевали“. Вид у них был какой-то странный, я ожидал встретить уныние или, наоборот, подъем духа, усталость или бодрость, распущенность или подтянутость — все, что угодно, но по их лицам и манерам я не мог никак найти в них чем-нибудь выдающееся настроение. Они „чаевали“, вот все, что можно было сказать о них.

В лагере был порядок — это было видно по разбитым ровным коновязям, по седлам, по несению внутренней службы, этот порядок, казалось, чем-то нарушается.

А нарушается этот порядок удручающим видом казаков. Начиная от козырька фуражки на „паре“ и кончая его ичигами, на нем было какое-то тряпье. Они и ставили в тупик каждого, кто глядел на него или на лагерь. Не то солдат, не то оборванец.

Обидно было за этот чудный боевой состав. Эти лучшие в мире солдаты, всосавшие с молоком своей матери воинский дух, доблесть, военную смекалку, заброшены, как негодный самородок. Этому истинному воину вместо боевой лошади дан какой-то козел, вместо седла — какая-то куча, про обмундирование и говорить нечего…»

Потом у блестящего драгуна мнение о «козле» поменяется, и он живо сменит своего породистого рысака на забайкальскую лошадку.

Слова Рейтерфена о казаках напрочь опровергают домыслы сторонних наблюдателей о казачьем войске как недисциплинированной, неорганизованной массе вооруженных людей, а что одеты в рванье, что седла у всех разные, так это оттого, что снабжение плохое, что с начала войны все время в походе, что все свое снаряжение казак приобретает за свой счет, и где уж там до роскоши и красоты: лишь бы денег наскрести на все, что ему положено иметь.

С началом отхода наших войск от Тюренчена получил в 11.30 18 апреля приказ на отход и генерал Мищенко. В 16.00, собрав все свои заставы, посты и разъезды, отряд двинулся на Лидяпхудзу, Идяпудзы к Пьямыню.

Для установления связи с Восточным отрядом был послан разъезд хорунжего Петрункевича, а за ним и вся 2-я сотня 1 — го Читинского полка; 6-я сотня осталась для связи с 1-м Верхнеудинским полком.

Оставшийся на берегу Ялу один из разъездов обнаружил движение японской конницы от Шахедзы в Татунгоу, а другой разъезд наблюдал, как одна японская рота, переправившись у Амисана, утром 19-го числа атаковала ложную батарею.

19 апреля связь с Восточным отрядом установить не удалось. Был выслан еще один разъезд сотника Шильникова с тремя казаками. Пройдя ночью 60 верст, он нашел отряд на Пьямынской позиции и утром 20 апреля вернулся к своему отряду, который и вывел к Пьямыню ближайшей дорогой.

В 6 часов утра 21 апреля весь отряд генерала Мищенко отступил к Фынхуанчену, где получил новую задачу: идти на Шализай и охранять пути к Сюяну и Хайчену от Фынхуанчена, Пьямыня, Шахедзы, Татунгоу и Дагушаня. После Тюренченского боя Восточный отряд генерал-лейтенанта Засулича, в составе которого действовали забайкальцы, отошел на Фынхуанчен и далее, на перевалы Феньшуйлинский и Модулинский.

Выполняя новую задачу, отряд Мищенко совершал в сутки 2–3 версты, находясь постоянно в соприкосновении с противником. По оценкам участников тех событий, это были самые тяжелые дни жизни и службы отряда. Ежедневно высылаемые от полка по 4—5 офицерских и 3–4 уряднических разъездов вели перестрелки и схватки с японскими разъездами. По свидетельству полковника Данилова, офицера разведывательного отдела штаба армии, в этот период времени конница давала обстоятельные сведения о расположении японцев у Фынхуанчена и Сюяна. Однако, по сведениям военных агентов Гамильтона и барона Тетгау, разведывательные данные в этот период были недостаточно полны и точны. В официальном издании о войне указывалось, что «войсковая разведка по-прежнему нужных сведений не добывала и всей обстановки не разъясняла». Оставим на совести авторов эту оценку действий казаков, но и обратимся к воспоминаниям очевидцев тех событий.

С отходом русских войск на перевалы Феншуйлинского (Фыншуйлинского) хребта стратегическая инициатива оказалась в руках японцев, которые 22 апреля начали высадку 2-й армии генерала Оку в районе Бицзыво на Квантунском полуострове. За ней должна была высадиться 3-я армия генерала М. Ноги, нацеленная на захват Порт-Артура. Ее развертывание и действия обеспечивала с севера 2-я армия.