На лице Ворошилова выступили красные пятна. Он чуть было не сказал, что сейчас и кадры сплошь образованные, но вовремя спохватился. Всегда, когда ему приходилось говорить о грамотности, научном подходе к военному делу или же вести речь о проблемах военных академий, он ловил себя на мысли, что слушатели, вникая в его слова, тут же припоминают, что сам нарком учился всего два года в земской школе села Васильевка, на том и закончились его университеты. Гордясь тем, что его академией были революция и гражданская война, он все же не мог избавиться от чувства своей неполноценности, сидевшего в нем занозой…

— Будем закруглять с авиацией, — решительно настроился Ворошилов. — У нас еще куча проблем, не одной авиацией армия жива. Тут наших десантников чехвостили в хвост и гриву. А между тем у меня и на самых шустрых критиков есть выписочка. Вот что говорит глава французской военной миссии генерал Луазо, который был у нас на маневрах: «Видел отличную, серьезную армию, весьма высокого качества и в техническом, и в моральном отношении. Авиацией я восхищен. Парашютный десант я считаю фактом, не имеющим прецедента в мире. Парашютисты — это удивительный новый род войск». Вот так, слово в слово, и между прочим, никто этого Луазо за язык не тянул. Только смотри, товарищ Алкснис, чтобы у тебя голова не закружилась!

— Не закружится, товарищ нарком, она у меня и к «мертвым петлям» приучена, — откликнулся Алкснис.

— Теперь послушаем и моряков, — сказал Ворошилов. — А то они вечно ворчат, что их не пускают на трибуну. Товарищ Кожанов, вы хотите выступить?

Невысокий плотный Кожанов вскочил с места:

— Прошу слова, товарищ нарком.

— Мы все внимательно слушаем. А кое-кто уже, наверное, представил себя на черноморском пляже где-нибудь в Сочах.

Из разных концов зала посыпались короткие смешки.

Командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов сноровисто, хотя и слегка вразвалочку, как по трапу корабля, подошел к трибуне.

— Товарищ нарком обороны, боеготовность вверенного мне флота в настоящий момент находится на должной высоте, — бодро начал Кожанов.

— Отсюда нам этого не видать, — хохотнул Ворошилов. — А вот что касается порядка на вашем флоте… До сих пор не забуду, как при моем посещении флота к вам в Севастополь прибыли турецкий генерал Музафер-паша, три ихних полковника и наш посол. И ты, милейший наш Иван Кузьмич, повел нас в Дом Красной Армии перекусить. Боже ж ты мой, я чуть от стыдобы не помер! На столе немытые старые тарелки, сунули нам по куску хлеба и масла, затем расщедрились и добавили по два куска сахару, чаем напоили. Семен Михайлович, будь другом, подтверди, даже в восемнадцатом такого не было! Прямо позор на всю Европу и на всю, можно сказать, Азию!

— Товарищ нарком, мы хотели продемонстрировать зарубежным гостям традиционный завтрак русского военного моряка, — съежился густо покрасневший Кожанов.

— Традиционный! — радостно хмыкнул Ворошилов. — Почему же на турецком корабле было как надо, именно так, как и следует принимать гостей? Ну ладно, давай не будем препираться, второй раз я такого не потерплю. Переходи к делу.

— Личный состав Черноморского флота готов выполнить любое задание партии, правительства и лично товарища Сталина. Мы исходим из того, что наш советский командир-моряк может не чувствовать, что кладут ему в рот, не осязать руками, но глаз у него должен быть пронзительный, умеющий даже в ночи, в непогоду распознать, кто перед ним — линкор, крейсер, миноносец или подлодка…

— Ты, Иван Кузьмич, видимо, перепутал, куда прибыл — на военный совет или на дружескую вечеринку, — резко прервал его Ворошилов. — Ты думаешь, нам больше делать нечего, как слушать твои морские байки?

Кожанов вконец смутился и начал уныло перечислять проценты, свидетельствующие об успехах личного состава в боевой и политической подготовке…

— Не лучше у нас и в сухопутных гарнизонах, — едва Кожанов покинул трибуну, заговорил Ворошилов. Он был настроен на критический лад. — Недавно побывал в одном из таких. Скучная и однообразная там житуха, товарищи высший комсостав! Полк — дом, дом — полк — вот и весь коленкор. Вечером крутят фильм «времен Очакова и покоренья Крыма». А пробьет девять часов — военный городок спит наповал. Бодрствуют только собаки да мильтон на базарной площади. Не гарнизон — необитаемый остров в океане. Весь день комсоставские жены судачат на лавочках, семечки лузгают, сплетничают от души. А боевая подготовка? Конники твои, Семен Михайлович, в этом, с позволения сказать, полку уже отрубили лошадям три уха.

— Не лошадям, а коням, — тут же отозвался Буденный. — А за те три конских уха я бы этим горе-конникам три ихних уха оттяпал!

— Ладно, замнем для ясности, — примирительно сказал Ворошилов. — Слово предоставляется товарищу Тухачевскому. А затем сделаем перерыв. Иван Кузьмич обещает попотчевать нас традиционным завтраком русского моряка.

Зал развеселился не на шутку.

— Известно, что проведенные маневры определили отрицательное мнение об оперативно-тактическом применении мехкорпуса, — начал Тухачевский. — Но теперь это мнение меняется со знаком плюс. Таким образом, мы имеем ситуацию, при которой идет острая борьба мнений. Отрицательное мнение проистекает от неграмотного применения техники. Судите сами. Посадили батальон на танки, устремились вперед, приказали взять высоту. Вымахнули на эту высоту, а за лощиной — батарея противника. Никто ее и не приметил. И танки попали впросак. Или еще. Сам был очевидцем на белорусских маневрах. Танковый батальон шел на тыловую колонну без всякой разведки. По нему открыли огонь полевые орудия и противотанковая батарея. Но наши отчаянные танки и не подумали остановиться. Еще пример. Два орудия на опушке леса были хорошо замаскированы. Из деревни вышла танковая рота. Орудий не заметили, катят, как на параде. Спрашиваю комбата: «Как вам не стыдно? Считайте, что ваши танки уже расщелкали как орехи». В ответ: «Виноват, не заметил». А ведь такое может повториться и на настоящей войне, о которой здесь говорил товарищ нарком.

— Да, так мы здорово навоюем, — вставил Ворошилов.

— Надо в срочном порядке решать вопросы о танковой тактике, о взаимодействии их с другими родами войск, — продолжил Тухачевский. — Мы над этим усиленно работаем.

— Танки! — хмыкнул Буденный. — На кой, извините, хрен они мне сдались, ежели эти гробы тащит сто человек пехоты? Ползут как черепахи. Полтора километра в час, сам время засекал. Стреляй в него, лупи его, как твоей душеньке угодно!

Реплики Буденного всегда разряжали серьезную атмосферу заседаний.

— Все ровно перебесились, — вдохновленный оживленной реакцией слушателей, продолжал Буденный. — Моторесурсы. Авиаресурсы. Сила мотора. Если хотите правду-матку, так эти моторесурсы у меня в печенках сидят. А я вам прямо скажу, у меня не заржавеет: ваши хваленые танки тормозят развитие нашей доблестной конницы. Рановато забываете о боевом лихом коне, товарищи полководцы! Танк — это что кот в мешке, да еще неизвестно, рыжий или черный, а конница свое слово сказала и еще скажет! Да ежели бы не наша славная кавалерия, не сидели бы мы сейчас с вами в этом распрекрасном зале, не слушали бы таких дюже умных речей. Неужто непонятно, что для конницы танк — обуза? Тухачевского прямо-таки заклинило: внедрять танки в конницу и пехоту, хоть лопни! Я только и слышу: авиация заменит конницу, танки заменят конницу. Глядите, как бы нам эти же скороспелые замены боком не вышли. Конница — могучий род войск. Это ураган! Только не надо ею все дыры затыкать. А то мы силу танка, силу самолета знаем лучше, чем силу пехоты, артиллерии, конницы. Пехота в загоне, конница в загоне. Танки, авиация и моторесурсы затмили все.

Буденный немного передохнул, и вдруг лицо его просияло.

— Да я по милости этих самых хваленых моторесурсов самого батьку Махно упустил! Нет чтобы мне, дурню стоеросовому, коня подседлать, так полез я тогда, братцы мои, в этот треклятый «мерседес». Его мне специально Егоров подсунул. Хоть ты сейчас, Александр Ильич, и занимаешь большой пост, все одно, думка меня одолевает: не затем ли подсунул, чтобы этот гад батька смог ноги унести? «Мерседес» твой в пашне забуксовал, как жук в навозе. Пыхтит, вонью со всех сторон прошибает. А тут как на грех снег валит, фары залепило. Тыкаемся из сугроба в воронку, из воронки в сугроб. Все, какие есть слова покрасивше, мы тогда начисто израсходовали. А Махно тем временем — тю-тю! А теперь покумекайте, ежели бы подо мной был мой боевой конь, ушел бы от меня Махно? Шалишь, ни в жисть не ушел бы!