Не учи ученых! Наворотил кучу общих слов и думает, что открыл Америку, поймал собаку за хвост! На версту разит хлестаковщиной. И главное, предает забвению мудрейшую мысль Суворова: «Тщетно двинется на Россию вся Европа. Она найдет там Фермопилы, Леонида[42] и свой гроб». Ворошилов как-то наткнулся на эти слова и часто цитировал их, правда, лишь после того, как заглянул в энциклопедию, чтобы понять, что это за Фермопилы и Леонида: пусть не думают, что нарком замшелая личность, способная лишь из пистолета пулять да лыжными прогулками пробавляться, пусть убедятся, что он денно и нощно штудирует труды великих полководцев! А что же ему, Тухачевскому, память отшибло и он Суворова не читал? Хотя бы вот это: «Одна минута решает исход баталии, один час — успех кампании, один день — судьбы империи». А он твердит и твердит как попугай: «длительная война», «затяжная война», «отдельные неудачи»!

Ворошилов азартно, даже зло подчеркивал строки, вызывавшие в нем долго не утихающее раздражение, порой фиолетовые чернила брызгали с кончика ученического пера № 86 на страницы брошюры; порой он, не рассчитав, не столько подчеркивал, сколько перечеркивал бесившие его слова и предложения. Досталось и таким строкам:

«Часть товарищей настороженно встретила внедрение в армию танков. Говорили, что при наших дорожных и климатических условиях танки будут действовать каких-нибудь полтора месяца в году. Но живая действительность опрокинула опасения этих робких теоретиков. Танки отлично действуют и летом, и зимой, и весной, и осенью.

Утверждали, что танки — лишь средство непосредственной поддержки пехоты. Отрицали возможность прорыва танков в глубь обороны противника. Необоснованные измышления!»

Опять оплевывает наркома и его сторонников! А хитер же, подлюга! «Часть товарищей», «робкие теоретики»… Мастер дымовых завес! Ну ничего, все это зачтется, все это приплюсуется, все это припомнится в нужный момент. Что накрошил, то и выхлебаешь, мы тебе язык ниже пяток пришьем!

Да и это еще не все. Как он бодает своими козлиными рогами наших славных артиллеристов! Видите ли, у многих артиллеристов сложилось косное мировоззрение, основанное на уверенности, что артиллерия — это самодовлеющий боевой фактор, способный единолично разрешать любые задачи боя. Это, оказывается, пахнет артиллерийской схоластикой. Не страшно, мол, что такой уклон артиллерийского мышления страдает захватническими замыслами, а страшно, что этот путаный взгляд влечет за собой неопределенность артиллерийского строительства…

Выходит, мы не знаем, какие задачи ставить артиллерии? И что может смыслить в артиллерийском деле этот задравший нос коренной пехотинец? Побудет этакий всезнайка на артиллерийской батарее полчаса и хватается за перо: «Увлечение артиллеристов живыми целями — отдельными танками и прочее — вполне понятно: гораздо веселее стрелять по веселой цели!»

Ну шутник, ну юморист, ну клоун! «Веселые цели»! И якобы не так увлекательно переворачивать вверх дном какое-нибудь кладбище, склон холма и прочее, где не видно, что делается, не видно, есть ли там пехота и какие она терпит потери. Но видите ли, эта картина, малоотрадная для артиллеристов, вселяет в пехотинца подъем духа и героизм. В нем непроизвольно растет наступательный порыв, когда он видит, что в районе расположения противника «земля встает дыбом», и когда он начинает чувствовать потрясение противника по его ослабленному пехотному огню.

Черт знает как замысловато и вычурно, не докопаешься до сути! Ворошилов стремительно перевернул страницу.

«Именно на такую цель и должны быть направлены все помыслы и интересы артиллеристов. Дело не в увлекательности артиллерийского огня, а в его основном результате — продвижении пехоты».

Ну к чему строчить такую ахинею, доказывать, что дважды два — четыре. Ворошилов нервно вскочил с кресла и стремительно прошелся по кабинету, размышляя, читать дальше или не читать. И все же решил дочитать до конца.

«Я нападаю в этих строках не на всю массу артиллерийского комсостава, которая имеет живые силы, а лишь на патентованных артиллерийских алхимиков. Этот орден очень сплочен, стар и зловреден. Его влияние надо забраковать и изжить. Только тогда Красная Армия станет неотразимой в наступлении, когда в артиллерии возьмут верх разумные взгляды, когда она проникнется тем здоровым убеждением, что артиллерия существует для пехоты, и когда будет искоренен старый схоластический принцип, считающий, что артиллерия — для артиллеристов».

Ох и скользкий ты, Михаил Николаевич, скользкий, что тот налим! Он, доброхот, нападает, оказывается, не на всю массу артиллерийского комсостава! Еще бы, попробуй только замахнуться на всю! Да ты же профан в артиллерии, а суешь туда свой нос! И как ни изворачиваешься, все равно сам себя перехитрил, попался на крючок! Прекрасный случай натравить на тебя всю массу артиллерийского комсостава, вот тогда посмотрим, что ты, голубок сизый, запоешь!

И Ворошилов, схватив телефонную трубку, позвонил начальнику Главного артиллерийского управления. Забыв даже поздороваться, возбужденно прокричал в трубку:

— Читал писания великого стратега Тухачевского? Нет? Да с такой расторопностью, как у тебя, ты даже о том, что наша конница ворвалась в предместье Парижа или Берлина, последним узнаешь! Ты хотя бы ведаешь, кто ты есть? Знаешь? Ни черта ты не знаешь! Ты — патентованный артиллерийский алхимик! И все вы — замшелые артиллеристы, а не боевой род войск. Почему не род? А ты сам у него почитай, ты что, неграмотный? Да потому что наш лихой полководец всех вас чохом зачислил в орден, наподобие ордена иезуитов, понял? Если не понял — открой энциклопедический словарь, вникни. И орден твой он на весь белый свет объявляет очень сплоченным, старым и зловредным. Ну, не буду все пересказывать, тошнит, ты сам почитай и сегодня же изволь прибыть ко мне, к двадцати ноль-ноль.

Положив трубку, Ворошилов тут же вызвал помощника:

— Все эти материалы — в особую папку, для доклада товарищу Сталину.

Был уже поздний вечер, по-зимнему мрачный, когда Тухачевскому позвонил Литвинов, народный комиссар иностранных дел.

— Михаил Николаевич, на этот раз, хочется вам этого или нет, мы с вами в одной колеснице, — после обычных приветствий весело сказал Максим Максимович.

— Буду тянуть в упряжке усердно, — в тон ему ответил Тухачевский. — Ворошилов мне уже сообщил. Я готов.

— Думаю, что вам следует взять в поездку Нину Евгеньевну. Она украсит наше общество.

— Непременно передам ей ваши слова. Еще бы, комплимент самого наркоминдела!

— Комплимент заслуженный, — отметил Литвинов. — Кроме того, традиция, которую вряд ли следует игнорировать. Мы предпочитаем держать своих жен в тени, и напрасно. Это же просто азиатчина. Только велите ей одеваться теплее. В Лондоне в эту пору бывают деньки, когда пробирает до костей.

— Никогда не был в Англии, — поблагодарив за совет, сказал Тухачевский. — А вы, можно сказать, коренной англичанин. Как бы мне пригодился ваш опыт!

— Нет ничего легче, чем давать советы, — отозвался Литвинов. — Но здесь, в наркомате, нам все равно не дадут поговорить. Приезжайте-ка ко мне на дачу, в Фирсановку, ну, скажем, завтра часиков в восемь вечера.

— А если бы вы к нам, Максим Максимович? Как-никак, а комплименты из первых уст Нине Евгеньевне будут куда дороже!

— Вот уж не предполагал, что вы такой мастер интриги, — рассмеялся Литвинов. — Сдаюсь! Когда прикажете прибыть?

И они сговорились встретиться на квартире у Тухачевского, в доме на Берсеневской набережной.

Тухачевский уже знал, что он включен в состав делегации, направляющейся в Лондон на похороны короля Георга Пятого, занимавшего английский трон двадцать шесть лет кряду и скончавшегося на семьдесят первом году жизни. Делегацию поручили возглавить Литвинову.

Однако чем объяснить, что выбор пал на него, Тухачевского? Михаил Николаевич задумался. Понятно, что двух наркомов не пошлешь, а представлять Красную Армию, хоть от нее у правящей Англии и сводит скулы, кому-то надо. Король есть король. Если оценивать факт включения его, Тухачевского, в состав делегации беспристрастно и не пытаться обнаружить тут тайную подоплеку, то можно рассматривать этот шаг как свидетельство доверия. Но о каком доверии может идти речь? Отношения с Ворошиловым накалены до предела, тот зорко следит за тем, чтобы он, Тухачевский, не выходил без его ведома напрямую на Сталина. Встречи его с наркомом всегда оставляли неприятный осадок и вызывали чувство незаслуженной обиды.