Утром 18 августа орудия уже не грохотали — стояла немыслимая, услаждающая слух тишина. Пилсудский, позавтракав, отправился в Колбель.

По дороге в Минск Пилсудский увидел орудия, брошенные в поле без упряжек и прислуги, множество человеческих и конских трупов. Польские крестьяне восторженно рассказывали ему о бегстве большевиков. С легким сердцем Пилсудский отправился в Варшаву. Дело было сделано.

«Что стало бы с нашим маневром, если бы Буденный всею мощью своей Конной армии обрушился на контратакующие с Вепржа войска? — опасаясь, что впадет в эйфорию, старался охладить себя Пилсудский. — Ведь наши войска совершенно не были защищены с юга! А Буденный, вместо того чтобы прийти на помощь Тухачевскому, вел бесполезный бой под Львовом! Молодец, Семен Михайлович, ты подарил нам победу! Действуй ты иначе, операция польских войск потерпела бы полный крах. По существу, мой маневр таил в себе страшную опасность, ибо он открывал входные ворота для Конной армии Буденного. Можно было ожидать, что вот-вот я буду иметь на своих тылах марширующую от Соколя на Грубешов армию Буденного…»

В то время, когда во всю мощь развернулось сражение за Варшаву, Юзефу Клементу Пилсудскому исполнилось пятьдесят три года. Через шесть лет он и напишет свои мемуары, название которых начисто лишено какой-либо помпезности или символики, что весьма странно: автор всегда тяготел к патетике и словесному выпендрежу. Он назвал свою книгу коротко и просто: «1920 год».

В ней Пилсудский как бы «позабыл» сообщить об одной из главных причин «чуда на Висле»: о том, что на помощь полякам пришли военные силы Франции и Великобритании.

Вместо этого он занялся описанием личных переживаний, связанных с тем, что он вычитал в труде Тухачевского «Поход за Вислу».

«По господину Тухачевскому, мы являемся белополяками. Я же этим нисколько не обижен, ибо гербом нашего государства является орел белого цвета. И когда, имея, как и каждый орел, искривленный клюв и острые когти, он развернул свои крылья в войне с Тухачевским в 1920 году, то сумел противопоставить себя двуглавому уроду, хотя этот последний и перекрасился в красный цвет.

Поэтому мы останемся белополяками, поскольку наш орел является белым, имеет одну натуральную голову и достаточно острые когти для того, чтобы побеждать уродов и защищать свое гнездо».

Этих душевных излияний, в которых чувствуется злорадное мстительное чувство победителя, Пилсудскому оказалось мало. И он с гордостью человека, сумевшего сокрушить военную силу Советов, написал:

«В детстве, в Вильно, я с чувством отвращения и омерзения швырял книги столь известного в русской школьной литературе автора, как Иловайский[41]. В этих книгах детям внушалось, что великие московские цари осчастливили своими благодеяниями «панскую Польшу», говорилось о том, сколь великие заслуги они имеют перед Богом, человечеством и перед самой Польшей. А эта «мятежная» панская Польша в каждом поколении весну своей жизни празднует кровавым восстанием!»

В конце мемуаров старый маршал не выдержал и выплеснул на их страницы истинное отношение к своему противнику и его книге:

«Я неоднократно с неудовольствием отбрасывал книжку Тухачевского — книжку с противным для меня привкусом».

Зинаида Аркадьевна Тугаринова была человеком сложного характера, в котором неуловимо переплетались девичий романтизм и умение наслаждаться прелестями комфортного быта; тяга к тому, чтобы свить свое семейное гнездо и обустроить его со вкусом и изяществом, никогда не утихающая влюбчивость и столь же легкое расставание с «объектами» своей любви. И надо всем этим властвовал неукротимый авантюризм, который словно бы кипел в ее крови и постоянно побуждал к поиску острых ощущений и приключений, в которых жизнь вступала бы в яростное противоборство со смертью. Ей всегда страстно хотелось вырваться из скучной, унылой повседневности, из омерзительно однообразного мещанского быта и совершить нечто героическое, неординарное, способное ослепительным фейерверком осветить ее жизнь, вызвать неподдельный восторг у окружающих людей и заставить их не просто запомнить ее деяния, но преклоняться перед ее красотой, самоотверженностью и оригинальностью. Кумиром Зинаиды Аркадьевны была Орлеанская дева — Жанна д’Арк, и если бы на Красной площади разожгли костер, чтобы предать Зинаиду Аркадьевну огню, как это сделали с народной героиней Франции, то можно было бы с уверенностью предположить, что наша героиня была бы счастлива.

Вполне возможно, что именно эти особенности ее души и были первоисточником того, что студентка Московского университета Зинаида Тугаринова уже на втором курсе совершенно добровольно и с необычайным энтузиазмом согласилась сотрудничать с органами, которые обычно в официальных документах именовались компетентными и которые неоднократно меняли свою вывеску — сперва они назывались ВЧК, затем ОГПУ, а потом НКВД.

Так как Зинаида Тугаринова выросла в семье военного и круг ее друзей составляли главным образом военные, то вербовавший ее сотрудник Лубянки посчитал вполне целесообразным направить ее усилия по сбору информации именно в этой среде. Она очень быстро зарекомендовала себя как весьма активный и способный агент, к тому же выполняющий эту работу не из-под палки, а с явно выраженным интересом и даже удовольствием. Правда, на первых порах ее кураторы не заметили, что Тугаринова имела неудержимую склонность преподносить добытые ею факты не с абсолютной точностью, поскольку они казались ей слишком мелкими, скучными и не заслуживающими внимания, а непременно приправлять сухую, информацию едва ли не фантастическими подробностями. А уж чего-чего, а полета фантазии у Зинаиды Аркадьевны было в избытке.

Постепенно ОГПУ, а затем НКВД сужал круг лиц, с которыми она обязана была постоянно контактировать: это вызывалось необходимостью собирать более полную и более ценную для органов информацию о настроениях и замыслах военных из числа высшего комсостава. И пришло время, когда Тугариновой было определено сосредоточить главное внимание на Тухачевском и его ближайшем окружении.

Зинаида Аркадьевна была очень обрадована таким заданием, и на первых порах это объяснялось просто: ее отец, комбриг Тугаринов, профессор Военной академии, был ярым противником Тухачевского в вопросах военной тактики и стратегии и был известен как оруженосец и ученик Свечина — военного теоретика, молившегося на принципы позиционной войны. Как это часто бывает, ожесточенные споры по чисто профессиональным проблемам, в которых противники так и не смогли найти золотой середины и не были склонны даже к незначительным компромиссам, конфликт между Тухачевским и Тугариновым незаметно даже для них самих перерос в межличностные отношения и острое неприятие друг друга. Почти враждебное отношение отца к Тухачевскому не могло не передаться и его дочери, и это побуждало Зинаиду Аркадьевну к тому, чтобы выведать о командарме главным образом такие факты, которые могли бы быть восприняты в органах со знаком минус.

Зинаиде Аркадьевне удалось увлечь Тухачевского, в первый же день знакомства отдаться ему, а затем и умело войти в доверие к его семье. Это открывало неограниченные возможности к тому, чтобы знать о Тухачевском если не все, то очень многое.

Мать Зинаиды Аркадьевны погибла еще в гражданскую войну от тифа, и дочь стала Аркадию Аполлинарьевичу самым близким человеком, которому он поверял все свои думы и переживания.

— Представь себе, Зинаида, этот поручик, мнящий себя великим стратегом, пытается доказать, что загонять войска в окопы, видите ли, абсурдно, что оборона едва ли не равнозначна отступлению! — Аркадий Аполлинарьевич, рассказывая это дочери, воспламенялся и метался по комнате. — Он не признает ни позиционной обороны, ни позиционной войны в целом. Но ведь война не может состоять исключительно из наступления, это авантюризм, и он уже дорого обошелся Тухачевскому! Вспомни его Варшаву!